– Давай, посидим на остановке, – предложил она.

– Давай, – обрадовался Дима, – и ты расскажешь мне все, что думаешь, да?

Они уселись на пустую скамейку. Ира задумчиво достала сигарету. Это была уже не веселая девчонка из бара, и не обиженная жизнью женщина, пьющая на кухне водку – это было настороженное, собравшееся в комок существо, готовое обороняться до последнего.

– Хорошо. Если ты сможешь меня понять, и не будешь потом смеяться… над этим нельзя смеяться… Работали мы под Самарой, в Сокольих горах. Горы – это, конечно, громкое название, но пещеры там есть довольно интересные. Для нас это был, скорее, отдых, чем работа, ведь рядом большой город со всеми его прелестями. Это не Тянь-Шань и не голая Казахская степь. Да и сами пещеры, сплошь рукотворные. Их начали рубить еще до войны зеки, добывая щебень для строительства грандиозного бункера ставки Главного Командования на случай войны. Достроить его не успели. Во время войны работы приостановили, а после туда нагнали пленных немцев. Потом их снова сменили наши зеки, и так продолжалось до середины шестидесятых, когда пещеры стали настолько огромны, что их решили использовать под склады Госрезерва. Старожилы рассказывали, что когда пещеры чистили, прежде, чем завозить продукты, человеческие кости оттуда вывозили вагонетками. Подумать страшно, сколько людей там погибло. Рассказывали, что до сих пор там видят призраки в ватниках, хотя сама не видела, врать не буду. После той чистки кто-то выложил у входа кусками известняка: «Добро пожаловать в ад». Надпись и сейчас цела. Госрезерв ликвидировали во время перестройки. Пещеру забросили, и туда стали лазать искатели приключений.

Для нас, профессионалов, она была совершенно неинтересна. Сам посуди, какой смысл ходить по старым рельсам и собирать истлевшие консервные банки? Мы работали километрах в трех оттуда, где за основной штольней образовалась непонятная трещина, вот, в нее мы и пытались проникнуть, чтоб определить ее происхождение и то, чем она может грозить городу – не уйдет ли Самара под землю в один прекрасный момент.

И вот однажды приезжает к нам в лагерь молодой испуганный мент. Говорит, пропали четверо ребят: парень и три девушки. Пошли в пещеру… ну, ту, где склад был, и уже двое суток нету. Они пикничок решили организовать, но мы-то знаем, что такое пещеры для непосвященных. Быстро свернулись и туда. Спустились наши ребята. Я тоже хотела, но они не взяли – решили, что тащить пострадавших мужикам сподручнее. Проплутали до самой ночи и никого не нашли. Странно это было. Обычно любители далеко не забираются. Им самой романтики нависающих сводов хватает.

Утром наши опять спустились, и первое, что увидели парня того, пропавшего. Он лежал метрах в десяти от выхода. Вчера они по этому месту сто раз проходили. Где он был все это время, неизвестно, но главное – получается, что тогда он еще был жив и полз потом всю ночь, да сил не хватило. Знаешь, как страшно понимать, что ты мог спасти человека, но не спас? Тут уже не важна причина – важен сам факт.

Короче, вытащили они его, и пошли снова. К назначенному сроку никто из них не вернулся. Вот тут и среди наших поднялась паника. Ребята были «правильные», понимали, что пещеры шуток не любят – если договорились, значит, надо выходить, что б не случилось.

Тогда пошли мы с Анютой. Вообще, конечно, чистое безумие, ведь даже плана тех проклятых катакомб не было, а они по протяженности около пятидесяти километров, да еще с боковыми ходами…

Спустились мы. Метров через тридцать зацепился страховочный шнур. Пока его распутывали, погас один из фонарей, хотя, готова поклясться, что аккумуляторы были новые. Шнур распутали – он оказался привязан к металлическому пруту; натурально привязан, узлами. Ты не представляешь, как страшно стало. И вот тут я первый раз почувствовала этот запах. Незнакомый и сладковатый. Я знаю, что такое метан, угарный газ; я знаю, как пахнут пещеры, а этот запах… такой тонкий и приятный, но было в нем что-то неживое. Не от природы. И еще странное ощущение, будто своды начинают двигаться, опускаются, пытаясь раздавить тебя. Вместе со всей массой, на плечи начинает давить жуткая усталость, появляется вялость во всем теле. Такого я не ощущала ни до этого, ни после. Хотелось присесть и больше не подниматься. И вокруг все так хорошо, так спокойно…

Первую девушку мы увидели случайно в боковой штольне. Она сидела с открытыми глазами, прислонившись к стене. Выражение лица по-детски счастливое. Никакого ужаса или следов мучений. Потом нашли и двух других. Они лежали рядом, держась за руки, с такими же счастливыми глазами. Мы смогли вытащить только ту, первую. Спускаться еще раз сил уже не было. Вернее, даже не сил, а… как бы тебе объяснить… словно преграда какая-то выросла на пути. Ты заставляешь себя, а организм отказывается повиноваться. Невозможно уйти со свежего воздуха в этот сладковатый ад. Слава богу, подоспела команда МЧС с противогазами и прочим оборудованием. Они вытащили всех. И ребят наших тоже нашли. Мертвых…

Дима молчал, пытаясь понять смысл истории, а Ира сидела, тяжело глядя на проезжавшие мимо автомобили, и глубоко затягивалась сигаретой. Наконец бросила окурок себе под ноги.

– Не знаю почему, но когда я увидела твой дом, то почувствовала тот запах. Я понимаю, что это не пещера, что тут деревья и свежий воздух, но… запах, он не имеет к этому никакого отношения, понимаешь? Это запах смерти, если хочешь. Его вдыхаешь не носом, а каким-то внутренним обонянием, и я чувствую его. Твой дом мне напоминает пещеру в Сокольих горах…

Дима скептически покачал головой. Ужасы Сокольих гор – это одно, а все остальное лично для него являлось, либо игрой больного воображения, либо поводом, не идти в гости.

– Ладно, – он вздохнул, – и что мы будем делать дальше?

– Сегодня ничего. Сегодня я поеду домой. Не обижайся, – она погладила его по руке, – приезжай ко мне завтра.

– Посмотрим… – Диме уже расхотелось связываться с этой ненормальной.

К остановке подкатила маршрутка. Не сговариваясь, оба встали. Поцеловав его неожиданно, как в прошлый раз, Ира юркнула в открывшуюся дверь, и Дима остался один, растерянный и непонимающий, что так кардинально изменило ее настроение. Открыл калитку и остановился, пристально глядя на дом; попытался уловить или хотя бы представить таинственный запах, но ничего не почувствовав, медленно побрел к дверям, давя, валявшиеся под ногами мелкие зеленые яблоки.

В коридоре было темно и тихо. Дима наклонился, развязывая шнурки.

– Привет…

Услышав Валин голос, он удивленно поднял голову.

– Бабке совсем плохо, поэтому я даже на работу не пошла.

Дима привык, что ей становилось «плохо» с завидной периодичностью, но обычно это случалось при нем – таким образом бабка старалась привлечь к себе внимание. Но чтоб она делала это перед ненавистной «квартиранткой»?..

Когда он открыл дверь комнаты, в нос ударил резкий запах мочи. Бабка лежала на спине, скрестив на груди руки. Уловив звук, она попыталась повернуть голову. Разметавшиеся по подушке волосы при этом шевельнулись; дрогнули веки, но глаза так и не открылись.

– Кто здесь? – спросила она чуть слышно. Дима, скорее, угадал, чем услышал вопрос.

– Это я, бабушка. (Видно было, что она хочет протянуть к нему руку, но скрюченные пальцы лишь поскребли по простыне) Что с тобой случилось? – Дима подошел, превозмогая брезгливость. Увидел темное пятно, видневшееся из-под одеяла.

– Что-то приболела, – ответила она, с трудом разжимая тонкие бледные губы, – мне бы какое-нибудь лекарство.

– Что у тебя болит?

– Ничего не болит, а встать не могу. Купи мне лекарство…

Дима подумал, что лекарств от старости не бывает, и еще, что человек в таком возрасте должен понимать приближение простой, естественной смерти. Хотя тут же поймал себя на том, что с самого детства помнил бабку почти неизменной. Казалось, она еще лет сорок назад приобрела свое оптимальное состояние, и будет пребывать в нем вечно. …Но всему обязательно приходит конец… На секунду ему стало страшно, что уже не за горами то время, когда и он сам будет также лежать и ждать своего последнего вздоха – как ни крути, а больше половины жизни-то уже прожито…