— Это вообще-то дело сугубо семейное. Но от вас скрывать глупо. Случилась с ней маленькая женская оплошность, пришлось на время её отправить из Москвы. До выяснения всяких иных обстоятельств.
— Какого же рода оплошность?
— Вот этого, извините, сказать не имею права. Не моя тайна. Большие люди замешаны. И вам не уступают по положению. Ну, а меня с ней послали вроде как телохранителем.
Хабилу это объяснение удовлетворило, хотя было видно, что поверил он лишь отчасти. Он теперь зашёл за машину и смотрел на Пашуту издали.
— Тогда, значит, так, Павел. Слушай внимательно. Варвару необходимо переправить в город. Здесь ей не место. Ты понимаешь меня?
— Понимаю. А зачем ей в город? — Пашуте приходилось вертеться, чтобы угнаться за передвижениями чем-то сильно озабоченного начальника.
— Конечно, я, может быть, не компетентен, но, по-моему, у Варвары талант. Ей в глуши томиться незачем. С талантом надо к народу идти. Я вот беру с собой некоторые её работы, покажу кому следует, а тогда уж решим окончательно. Надеюсь, у тебя возражений не будет?
Хабило обогнул машину и приблизился к нему с другой стороны.
— Какие могут у меня быть возражения… А где она в городе будет жить?
— За это не беспокойся, общежитием на первое время обеспечим. — Хабило был доволен плавным течением разговора. Видно, ожидал от Пашуты сопротивления и приготовился к нажиму. Теперь он стал похож на мальчугана, которому удалось легко заполучить чужую желанную игрушку и оттого он был несколько обескуражен.
— А мне нельзя полюбоваться на её работу? — спросил Пашута.
— Она разве тебе не показывала?
— Вы же знаете, она застенчивая.
Хабило помедлил, потом достал с заднего сиденья ватман, перевязанный ленточкой. Прикинул, откуда светит солнышко, поманил Пашуту к забору. Когда развернул лист, Пашута невольно охнул. С плаката на него глядел вполне узнаваемый Пётр Петрович Хабило, но в каком виде, боже ты мой! Он стоял на крутом утёсе над быстро текущей рекой; в руках, задранных к небу, здоровый валун, в круглой коротконогой фигуре мощный порыв, но на симпатичном лице с выпученными глазами ни капли напряжения, только весёлая усмешка, как бы поддразнивающая зрителя: «Ну что, браток, а тебе так-то слабо?» Под картиной, выдержанной в изумрудных тонах, алая яркая надпись: «Мелиорация — путь к плодородию и счастью!» Пашута сначала охнул, а после сдавленно хихикнул. Он подумал: «Ну и Варька, чёрт бы тебя побрал!»
— Да, да, — Хабило внимательно следил за произведённым впечатлением, — кое-какие детали не вполне соответствуют. Но в общем как тебе? Вдохновляет?
— Слов нет. Вы тут, Пётр Петрович, прямо как живой. Надо же так уловить! Девчонка совсем, а будто в душу заглянула. На выставку бы надо отправить.
— Ну-ка подержи, а я ещё издали гляну.
Отошёл шага на три, прищурился, одна бровка скакнула к виску, как кузнечик.
— На выставку, говоришь? А это идея… Только вот… как бы чёт не подумали. Я всё же официальное лицо, а здесь… Могут придраться.
— Да вы что, Пётр Петрович! Дураки, конечно, найдут к чему придраться. Но это же искусство. В нём главное — правда чтобы была. Да и кого она могла нарисовать, по совести-то? Не меня же. Я такой камень и не подыму. Пожалуй, если вы его швырнёте, река из берегов выйдет. Потоп будет вселенский… Молодец Варька!
Хабило отобрал у него плакат, скатал в трубочку, аккуратно перемотал ленточкой.
— Покажу там у нас… кое-кому сведущим… Посоветуемся. В любом случае надо Варвару определять по художественной части. Ты, Павел, не обижайся, но она птица не твоего полёта. Я от Спирина слыхал, вы тут аграрную революцию делать нацелились, это пожалуйста. Мы вас, коли понадобится, враз поправим. А ей тут болтаться не след. Годик в городе на виду поработает, зарекомендует себя, мы ей такую характеристику отпишем, в любой институт ехай. У нас есть один, Вахромеев по фамилии, член Союза для художников. Сейчас он, правда, малость спился, но советом сможет помочь. И ему будет добрая встряска. А то с ним как заговоришь о чём путном, он одно в ответ: искусство — святое дело, указаний не терпит. Вот пусть и поглядит, как нынешняя талантливая молодёжь смотрит на это дело. Искусство должно до народа доходить, а не всякие фигли-мигли… Я хоть специального образования не имею, но кое в чём смыслю с политической точки зрения. При правильном руководстве Варвара далеко пойдет. Короче, жди меня завтра-послезавтра. И её как-нибудь поаккуратней подготовь.
— А вдруг она без меня ехать не захочет?
— Не дури, Павел. Для тебя забава, а у ней судьба, возможно, в одночасье решится. Ты учти и то, что я пятый год в разводе нахожусь.
— Как вы тонко всё предусмотрели, Пётр Петрович, — восхитился Пашута. — А ей-то, Вареньке, хоть намекнули?
— Чего намекать, — самодовольно усмехнулся Хабило. — Она не дитя. Это она мне портретиком кое на что намекнула. А, Павел?.. Но ты помни, будешь мне другом, я друзей не бросаю на произвол судьбы. В городе у меня сейчас положение твёрдое. Ну, бывай!
Пожав Пашуте руку, гость нырнул в «жигулёнок» и был таков. Пашута смотрел вслед машине до тех пор, пока она не свернула в лесок. Потом побрёл в дом.
Варенька ждала его на кухне, сидела на табуретке, невинно сложив руки на коленках. Он только рот открыл, но она его опередила, проворковала восхищённо:
— Ой, Павел Данилович, хороший мой! Можно вас поздравить? Теперь у вас будет уже три жены? Это ж надо, как настоящие мужчины устраиваются!
Он увидел, что лицо её перекошено злой издёвкой, но не мог поверить, что из-за него, из-за его женщин она всерьёз переживает, не настолько был глуп. Всё же начал поспешно объяснять, кто такие новые приезжие, будто оправдывался. Балабонил, как на сцене, так хотелось почему-то её рассмешить, расшевелить. Он вдруг понял очень важное: в Вареньке была естественность. Она вела себя только так, как было свойственно ей, а если притворялась, то и притворство её ощущалось лишь как одно из натуральных настроений. Потому и душа Пашуты, издёрганная, как у всех людей, житейской круговертью, около неё успокаивалась и замирала.
Пашута оборвал на полуслове свой трёп о Раймуне и Лилиан, спросил совсем о другом:
— Ты жалеешь, что мы сюда приехали?
— А куда мне было деваться?.. Ой, да не думай ты об этом, всё образуется.
— Что образуется. Варя? Давно нам пора поговорить всерьёз. Ведь мы с тобой в каком-то чудном положении.
Варенька выудила сигарету из пачки и ловко от спички прикурила. Этот жест — из её прошлого, и там ещё много такого, чего не поправить.
— Я что-нибудь не так сделала, Паша? — спросила с удивительно ясной улыбкой. — Тебе не понравилось, что я заговорила о твоих женщинах? Я не имею на это права?
— Имеешь! — горячо отозвался Пашута. — Но не в этом суть. Как мы дальше будем? Ты из дома почти не выходишь.
— Тебя что мучит-то, Паша?
— Мне кажется, я тебя украл. Ты сама говоришь, у тебя не было выхода. Но он был, Варя. Хочешь, сегодня же отправлю тебя домой?
Он ждал ответа бестрепетно, как раскаявшийся преступник ждёт объявления кары. Ему даже было не очень любопытно, что она ответит. Если соберётся в Москву, он поедет с ней вместе. Это всё равно случится рано или поздно. У неё там родители. А его родители давно в земле сырой спят.
— Ты хочешь, чтобы я уехала?
— Я тебя не держу, ты свободный человек.
— Зачем ты так, Паша? — она смотрела на него почти с состраданием. — Не терзай себя понапрасну. Разве ты ничего про меня не понял? Я живу, как сама хочу. Меня принудить ни к чему нельзя. Говорят, это безнравственно — жить, как тебе хочется. Папочка об этом вечно талдычил. Он считает, человек должен жить для людей. Я так не думаю. Это пустые слова. Кто больше всех уверяет, что живёт для людей, тот и есть главный обманщик. Все врут про это. Родители врут детям, им так удобнее. И взрослые врут друг другу, потому что так принято, но никто никому не верит. Все словно сговорились говорить одно, а жить по-другому. А я не хочу. Как думаю, так и живу. Мне нравится жить для себя. Наверное, это потому, что я никого не любила. Когда полюблю, буду жить для другого, может быть, для тебя, Паша. Всё очень просто. Ты не расстраивайся, ты хороший. Ты лучше всех, кого я знала. Я не поеду домой, не гони меня, пожалуйста! Я ещё с тобой побуду.
