— Отдохнем? — неожиданно предложил Валерик.
— Зачем же? — удивился Климов. — Совсем немного осталось.
— Ты думаешь?.. — Валерик внезапно освободил левую руку и, описав конус, со страшной силой вонзил большой палец Климову в ухо. Коварный прием, сатуна-рама: поиск смысла там, где его нет. Климов преодолел лютую вспышку боли и использовал преимущество «лишней» руки. Шейные позвонки Валерика слабо хрустнули.
— Еще немного, — повторил Климов, — и ты сдохнешь.
Их тела соприкасались, но они не» видели друг друга. Перед очами Валерика проплыла вдруг солнечная долина и старец в белых одеждах, бредущий по ней. Кто это? Неужто Гаврила? Старец призывно помахал.
— Глюки, — услышал он голос Климова. — Прекрасные предсмертные глюки. Потерпи чуток.
— Никогда, — возразил Валерик, — и никто меня не одолеет.
Но он чувствовал, что это неправда, потому что увяз в земле уже по колени, и свирепый враг давил сверху.
— Наркотики, — сказал Климов. — Слишком долго их нюхал, поэтому ослабел.
— Врешь! — Валерик разжал обе руки и хотел уцепиться за ветки, чтобы вытянуть себя наверх, но лес черной плитой обрушился на его бедную голову…
Опамятовался Валерик, но чудилось ему, что продолжается небыль. Он вроде сидел в джипе, скользящем по ночному шоссе, а баранку крутил давешний деревенский мужик по имени Федор.
Валерик некоторое время молча к нему приглядывался.
— Ты, что ли, Федор? Или мираж?
Водила склонил русую голову, расплылся в улыбке:
— Я и есть, ваше благородие. Никакой не мираж. Все в реальности.
— Куда же мы едем с тобой?
— До Марфино велено подбросить. Там уж сами дальше доберетесь.
— Кем велено? Лесовиком, что ли? Федор счастливо заухал:
— Кем же еще! Им самым… С вас, барин, бутылка причитается, если изволите помнить.
Валерик укрепился потверже на сиденье, заново обретая в себе каждую уцелевшую кровинку.
— Чего же твой лесовик меня не добил? Водила сделался серьезным:
— Чего не знаю, того не знаю… Какое наше дело. Мы мужики деревенские, выпить, закусить — не боле того. Кто кого убить должен, нас не касается.
Валерик прикрыл глаза. Все же не верилось, что это — явь. Зловещая пустота внутри, словно в брошенном доме. Ни ясности, ни обиды, ни боли, ни тоски. Лишь тоненькая жилка трепещет у виска: малолетка Лика. Надо к ней добраться. Она ждет. Она голая. Она примет и утешит…
В тот же час в лесной сторожке собрались под лампой за чайным столом Климов и Витя Старцев. Климов успел умыться, замазал йодом распухшее правое ухо, отчего оно засветилось, как вторая лампа. Вид у него благодушный. Юноша, напротив, казался озабоченным.
— Не пойму, — спросил в глубоком раздумье. — Почему вы его пощадили? Непохоже на вас, Михаил Федорович.
Климов бросил кусок хлеба псу, и тот поймал его на лету, лязгнув челюстями, как капканом.
— Тут вопрос деликатный, Витюня. Того злодея, который к нам наведался, больше нет. Он на поляне сгнил в собственном дерьме. А тот, кто уцелел, уже другой человек. Не знаю, поймешь ли?
— Чего тут понимать. Через превращение всякая живая душа проходит… Но как вы сами-то с этим живете. Тяжко ведь приговоры выносить да их же исполнять. Подумать страшно.
— Ты и не думай, — сказал Климов. — Допивай чай, спать ляжем. Утро вечера мудренее.
— И то верно, — согласился мальчик.
Климов проспал двое суток подряд, будто ухнул с головой в темную воду.
Во сне он обрел наконец долгожданный покой.
