Губин осторожно заглянул в окно: в комнате никого не было. Он просунул руку в открытую форточку, отодвинул задвижку и потянул раму. Они очутились в маленькой, по-дачному обставленной спаленке. Подойдя к двери, Губин приоткрыл ее на дюйм и начал прислушиваться. Прислушивался он долго, замерев в позе вопросительного знака. Потом они выскользнули в коридор. Здесь было еще три двери и деревянная лестница с резными перилами, уходящая вниз. Там, внизу, на всю мощность клокотал телевизор, и сквозь дикую рекламную какофонию еле пробивались ленивые мужские голоса. Слов нельзя было разобрать. Еще два шага — и огромный холл открылся перед ними как на ладони. За журнальным столиком спиной к ним перед экраном сидели двое мужчин. На столике пивные и водочные бутылки, закуска. На экране была теперь не реклама, а тягучая цветная порнуха, текущая из видака. При желании Вдовкин и Губин могли вместе с хозяевами прямо со второго этажа вдоволь насладиться пикантным зрелищем.

— Пятакова нет, шепнул Губин. — Это Гамаюнов и Петух, его клевреты. Ничего серьезного.

Он поочередно толкнул двери, расположенные в коридоре, все три были заперты.

— Жди здесь, позову.

Губин перемахнул перильца и спрыгнул вниз, на темно-коричневый палас. На звук прыжка Гамаюнов успел обернуться, а его товарищ нет. С ними обоими произошла неприятность, особенно с Гамаюновым. От удара губинской пятки он взвился в воздух, подобно петарде, и врубился черепом в светящийся экран, где как раз мускулистый негр прилаживал поудобнее пышнотелую блондинку. Петух с утробным писком ткнулся носом в столешницу и затих, широко раскинув руки, словно собирался плыть богатырским баттерфляем.

— Спускайся, — негромко позвал Губин. Евгений Петрович солидно сошел с лестницы, а Губин тем временем растворился в сенцах. Не успел Вдовкин сообразить, что делать дальше, как почувствовал, что в холле, кроме поверженных собутыльников, есть еще кто-то. Он резко оглянулся и увидел Пятакова, который возник из узкого прохода под лестницей. В опущенной к полу руке он сжимал пистолет. Каменное лицо его было невозмутимо.

— Здорово, орелик! — приветствовал он Вдовкина. — Ну и сколько вас?

— Я пришел поговорить, — сказал Вдовкин.

— Это я вижу. Сюда пришел, отсюда вынесут. Сколько вас, гнида?! Секунду на ответ.

Темный ствол поднялся на уровень глаз Вдовкина.

— На тебя хватит, — сказал он и оказался прав. За спиной Пятакова возникла тень, пистолет взмыл к потолку, а сам он нелепым, акробатическим кувырком переместился к окну. Но на ногах устоял, лишь коротко, придушенно рыкнул. Потом он увидел, кто на него напал, и с его лицом произошла удивительная метаморфоза. Из приятного бледно-розового оно стало белым и как бы сузилось, точно с двух сторон его голову сдавило в невидимых тисках.

— Ты — Губин?! Чем обязан?

Миша задумчиво смотрел на него, застыв посреди комнаты. На экране негр все еще не мог как следует управиться с блондинкой, хотя перегнул ее уже пополам. Видно, задумал какую-то немыслимую эротическую новинку.

— Условия такие, — сказал Губин, морщась. — Вы с ним, — ткнул перстом во Вдовкина, — выясняете отношения. Ножом, или руками, или пушкой — все равно. Как решите. Но по-честному. Это все, — помедлил и добавил: — Пока.

Краска постепенно вернулась на щеки Пятакова, но он был в полном недоумении.

— Драться, что ли? С ним?

— Да, с ним. А я пригляжу.

Наконец до Пятакова дошло, и он недоверчиво хмыкнул. Потом вдруг начал смеяться. Смех был нервный, но искренний.

— Губа, ты шутишь? А если я его невзначай зашибу?

— Значит, повезет. Но это вряд ли.

Пятаков обратил благосклонный взор на Вдовкина.

— Да ты романтик, мой милый. Прямо дуэль затеял.

— Именно дуэль, — сказал Вдовкин, — но не совсем такую, как ты думаешь. Не смешную.

Увлеченный разговором, он не заметил, как за его спиной очухался Петух. Крепкий все же был паренек, вскормленный икрой и кровяными бифштексами. Скрытно покопошившись, он приладил в руку тонкоствольную финягу и, рассчитав момент, под сладострастные завывания блондинки метнулся к Губину, двумя скачками преодолев расстояние. Он ведь не знал, что спешит на погибель. Губин, качнувшись вбок, перехватил его руку и дернул вверх. Ствол финяги проткнул шею Петуха. Он постоял немного в глубоком замешательстве, потом уткнулся лбом в вишневый палас. Изо рта, младенчески приоткрытого, вытекла алая струйка.

— Один-ноль, — глубокомысленно заметил Губин и, прихватя с пола пятаковскую пушку, подошел к телевизору и щелкнул выключателем.

— Досмотреть все равно не успеешь, — объяснил Пятакову. У уснувшего Петуха спина выгнулась горбом, как у верблюда, и казалось, убитый, он мирно щиплет вишневую травку.

— Может быть, потолкуем? — Пятаков вполне владел собой, но левая щека у него подергивалась.

— Не со мной, ответил Губин. — С Евгением Петровичем.

— Сколько он вам заплатил? Могу перекрыть.

— Это другого рода дело, Гоша. Не платное.

Вдовкин положил на ладонь две сиреневые желатиновые ампулы, с виду совершенно одинаковые. По Алешиной наводке он купил их у Киевского вокзала за сто долларов обе.

— Сыграем в рулетку. Бери любую таблетку, и вместе выпьем.

— Что это? — спросил Пятаков.

— Одна пустая, а в другой цианид. Если, конечно, меня не надули. Выбирай!

Пятаков недоверчиво уставился на протянутую ладонь, потом покосился на окно. Оно было приоткрыто.

— Об этом не думай, — сказал Губин и красноречиво повел стволом. Пятаков стоял набычась, с ошалелым взглядом, чуть раскачиваясь: то ли собирался кинуться на Губина, то ли был в припадке.

— Ты же, падла, Губа, за это заплатишь! И Алешка заплатит. Дай только срок… А ты, вонючка, неужели думал запугать Пятакова своими конфетками? Да я тебя, клоуна, скоро на ленточки разрежу!

Вдовкин весь горел, как в ознобе. Ему хотелось только одного: поскорее очутиться подальше от этого проклятого места.

— Чего тянуть, поторопил он. — Выбирай ампулку, и запьем нарзанчиком.

— Давай, сучара, давай! — Пятаков решился, схватил сиреневую ледышку, твердым шагом подошел к столу. Даже улыбнулся победительно.

— Ты думал как, подонок?! Пятакова напугать? — Поднял со стола недопитый стакан с водкой. — Ну, а ты?! Трясешься?

Вдовкин поискал глазами чистую посудину, налил в чашку нарзан.

— Пейте одновременно, — предупредил Губин. — На счет три. Я слежу. Если по привычке смухлюешь, Гоша, все равно тебе капут. Свинцом закусишь.

Словно лишь в эту секунду до Пятакова окончательно дошло, что вечная игра оборачивается немыслимым, невероятным разворотом и жизнь повисла на ниточке. Не чья-нибудь, не фраера безмозглого, не паскудной бабенки, а его собственная, чистая и прекрасная жизнь. Ненавидящий, лютый взгляд перевел он с чокнутого инженерика на сухое, ничего не выражающее лицо Губина, и убедился, что приговор уже подписан.

— Не хочу! — Голос его внезапно осел. — Не шутите так, парни! Вы понимаете? Не — хо — чу!

— Таня тоже не хотела умирать, — сказал Вдовкин. — Вы же ей ни одного шанса не дали.

— Ты что, Петрович, ты что?! Я Плахову уважал. Это он, гнида поганая, он, Петух! Я-то бы разве… Но ведь уже не поправишь. Зачем лишняя кровь, парни? Из-за бабы! Мыслимо ли? Да я вам их десяток настрогаю. Дайте телефон. Ты что, Петрович?! Договоримся. На весь век обеспечу.

— Считай, пожалуйста, Миша. Хватит торговаться.

— Судьба слепая, Женя. Стоит ли из-за такой мрази рисковать? Давай его так шлепнем.

— Считай, пожалуйста!

— Раз, — Губин подчеркивал роковой счет стволом, направленным Пятакову в грудь. — Два… Три!

Вдовкин положил ампулу в рот и опрокинул чашку. Почувствовал на губах привкус содовых пузырьков. Неотрывно смотрел в глаза Пятакову. Тот сделал то же самое. И водки отглотнул. И тоже не отводил взгляда от Вдовкина. Он был весь как воплощение детской веры в чудо. Но чуда не произошло.

— Все-таки не умеешь по-простому, — с огорчением заметил Губин и несильно поддел его стволом по подбородку. Пятаков охнул, зашарил руками, ловя кого-то и дергаясь, как под током, повалился на пол. В ту же секунду Вдовкина вырвало коричневой пеной.