— Принимай гостя, — отрапортовал Башлыков. — Извини, если припоздали.

Погожее солнышко подкрашивало избушку в декоративный желтоватый колер. Высокие ели запускали в небо зеленые, шелковистые стрелы. Ветерок шевелил траву под ногами. Дивный пейзаж располагал к покою и неге. Однако сам Серго мало походил на добряка лесничего, сошедшего узнать, кто нарушил его послеобеденный отдых. Весь его вид выражал угрюмое раздумье, и смотрел он как-то чудно — поверх голов пришельцев.

— Может, он кого-нибудь другого ждет? — поинтересовался Алеша у майора. — Может, он тебя за бабой посылал, Башлыков?

— Недолго осталось тебе веселиться, — грустно отозвался сверху Серго. — Даже меньше, чем надеешься.

— С чего ты взял, что я веселюсь? Какая у меня причина для веселья? Я никого не трогал, сидел, парился в баньке. Налетели твои ополченцы. Угрозы, мат. Дескать, Серго гневается. За что, не объяснили. Я поехал. Куда денешься? Сила солому ломит. В дом-то пустишь? Или здесь будешь кончать?

— Проходи, — Серго отстранился к перилам. — А ты, Башлыков, подожди на воле, позову тебя.

В просторной горенке пахло сосной, хорошо, уютно. На окне кружевная занавесочка, посреди комнаты грубо-отесанный самодельный стол, такие же стулья. В углу на тумбочке — старинный телевизор «Рекорд». По стенам полки с книгами. Вот и вся обстановка. Алеша уселся, закурил, выжидательно смотрел на хозяина.

— Присядь, Сережа. В ногах правды нет.

Сергей Петрович прошел к окну, понюхал горшок с геранькой. К гостю повернулся спиной. За окном в золотистой дымке, в звоне комарья подманивал к себе лес, где Серго в редкие наезды много набирал грибов. Он вообще любил лес за его сырые тайны, но сейчас глядел в окно с неохотой. Наталья Павловна шестой денек не разговаривала, мычала и пугливо озиралась. Врач колол ей в вену изумрудную жидкость, от которой она погружалась в глубокий, обморочный сон. Дети жались по углам, как чертенята. Сам Серго пока крепился, но единственно на перцовой настойке. Выдул уже цистерну, а пьяным не был ни разу. Он надеялся, Башлыков сдержит обещание, привезет спеленутого подлеца, а уж он сам для облегчения сердца вонзит ему в глотку тугой самаркандский клинок. Теперь поворачивалось иначе. Подлец притопал своими ногами и мерзко скалился в белозубой улыбке. Придется для порядка провести небольшое дознание.

— Мы с тобой разные люди, Михайлов, — сказал он устало, продолжая глядеть в окно. — Навряд ли поймем друг дружку. Я мужик, к нормальной, человеческой жизни пробивался горбом, а тебе богатство поднесли на блюдечке. Потому тебе никакое вразумление невнятно. Тебя, как колорадского жука, надобно облить керосином и сжечь.

— Я вот что подумал, — отозвался Алеша, как бы даже сочувственно. — Лето жаркое, а ты ходишь без кепочки. Может, перегрелся, Сережа?

Сергей Петрович вернулся к столу, но не садился. Давал понять, что разговор тлеет на тоненькой ниточке его каприза и вот-вот оборвется.

— Гонору твоему цена — ноль. Тебе всегда чертовски везло. Тебе повезло и на вокзале. Но сегодня твое везение кончилось.

— Нет, не кончилось. И это не везение. Послушай внимательно и постарайся понять. Напряги хоть разок мозги, а не член. Мы с тобой в одной связке. Подумай, сунулся бы я сюда, если бы на мне была вина? Зачем мне твоя женщина, Серго, зачем? Нас столкнули лбами, и ты прекрасно знаешь — кто.

— Женщина назвала твое имя.

Алеша будто не услышал.

— Он хотел нас столкнуть, но сделал это небрежно, по-стариковски. Он уже все так делает. Я знаю его лучше, чем ты. В нем нет прежней силы. Ты боишься его по старинке. Он прогнил насквозь. Его пора валить.

Слова были сказаны и попали в точку. Сергей Петрович поневоле опустился на стул, ощутив неприятную слабость. Он сознавал, что внезапно подкатила опасная минута, передельная, и уклониться было некуда. Послан ли Алешка владыкой, прискакал ли по своей воле — все одно, уши затыкать поздно.

— Объясни, — сказал он равнодушно, затягивая время.

— Ишь как тебя повело, — огорчился Алеша. — Я-то думал, ты покрепче. Стыдно, Сережа! Раз Елизар за нас зацепился, не отстанет. Значит, мы ему поперек горла. Значит, пора. Нам всем хорошо было за ним как за каменной стеной, от Москвы до самых до окраин, но — пора! Это не я тебе говорю, это он сам тебе сказал, когда бабу твою трепанул. Или не понял?

— Откуда я знаю, что ты не с ним?

— Знаешь, Сережа. Но давай напомню, а ты загибай пальцы. Десять лет я по его блажи в зоне парился — это раз. Невесту изнасиловал — два. Убил, а в землю не зарыл — три. Уже не говорю про Федора, братку моего, которого он со свету свел. И это я все прощу и буду ему зад лизать?

— Чего ж так долго ждал?

Алеша самодовольно ухмыльнулся:

— Приглядывался.

— И теперь пригляделся?

— Ну да. О том и речь. Борова заколоть — невелика хитрость. Хозяйство у него перенять — вот штука. Ты с виду хоть простоват, а тоже ведь об этом думаешь. Признайся, Серенький?

— Я тебе не Серенький, — вспылил Серго. Тут в первый раз сошла с глаз Алеши ангельская улыбка, взгляд его окаменел.

— Не отвлекайся, Серенький. Для меня ты тем будешь, кто ты на самом деле есть.

С тоской подумал Серго: стоило ли двадцать лет биться башкой об лед, чтобы потом увидеть, как окрепли новые сявки. Ах, раздавить бы клопа, но… Но слишком силен в нем был наработанный годами подполья инстинкт окруженца. Даже разъяренный он не мог ударить, не будучи уверенным, что удар окажется смертельным и не вернется бумерангом ему в грудь.

— Ну и что дальше? — бросил он вяло.

— Дальше вот что. Елизару выгодно, чтобы мы передрались. Это всегда выгодно тому, кто правит. Но он сам пропел себе отходняк. Знаешь почему? Елизар — великий человек, но он дурак, не вырастил престолонаследника. Хотя бы одного. А лучше — с пяток. Вот здесь его промах, и он об этом знает. Потому и меня сберег на крайний случай. Он меня в сыновья готовил, но промахнулся. У меня другой отец.

— У тебя папаня есть? — удивился Серго. — Чудно. Обыкновенно такие, как ты, из беспризорных вылупляются.

— С тобой трудно говорить, — пожалел Алеша. — Не умеешь сосредоточиться.

…Еще через час Серго крикнул прислугу, и рослый малый, которого по его обличью лучше бы держать взаперти, криво ухмыляясь, подал на стол нехитрую снедь и питье. С деловым видом заглянул Башлыков, но Серго его прогнал. Он чувствовал себя скверно. Его мучило ощущение, что с каждой минутой он все глубже погружается в трясину, откуда выбраться будет потруднее, чем из каземата. Алеша так много наплел, а он так долго сидел разиня рот, что от натуги заломило в висках. Ум Креста был устроен по-другому, не как у него, не по-мужицки, а с какой-то неожиданной книжной нашлепкой. Это тоже смущало Серго. Они были во всем чужие, и в возрасте, и в повадке, и в помыслах, но по всему выходило так, что как бы и снюхались. Это собачье, навязанное ясноглазым стервецом снюхивание еще можно было прервать, еще можно было повязать наглеца, и не убить, нет, не убить, а доставить к Елизару на «правилку» и, возможно, снискать у старика милость, но такой расклад уже не устраивал Серго. Какие бы кружева ни плел Алешка, сколько бы ни таил в сердце лжи, в одном он был неоспоримо прав: Елизар не случайно столкнул их лбами. Они оба ему почему-то опасны. Алешка ловко выбрал момент для сговора: горькое, онемевшее лицо жены неумолимо всплывало перед внутренним взором Серго.

Ближе к вечеру он позвал Башлыкова, который вкатился в горницу сияющим колобком.

— Будем приступать, хозяин?

То ли нервы Серго были воспалены, то ли он слишком устал, но в поведении майора, в его блажной усмешке почудилась ему вовсе уж несусветная издевка. Он и это стерпел.

— Из меня идиота не надо делать, — предупредил без энтузиазма. — Как бы тебе это боком не вышло, майор!

Башлыков будто не услышал, отбарабанил:

— Ребята готовы, все на местах. Ямку вырыли аккурат по росту. Засыплем песочком, притопчем — и никакого следа. Как у Пронькиных.