Первое, что я увидел в прихожей, были Федькины ботинки. У зеркала стоял знакомый портфель с наклейкой-ковбоем.

Меня взяла злость. Мог бы сначала к себе зайти! Утешало, что дома только бабушка.

С кухни слышалось тихое позвякиванье посуды.

На всякий случай я решил пробраться незамеченным. Сделав несколько шагов на полусогнутых, я вдруг замер, вернулся к двери и, понимая, что это глупо, поднял с пола ботинок Маслова.

На подошве стояла вполне безобидная цифра сорок.

Федька тюленем распластался на диване, очки на шнурке косо свисали с левого уха. Он спал.

У Маслова была потрясающая нервная система. Он умел классно расслабляться и дрыхнуть в любой, казалось бы самой неподходящей, обстановке: в трамвае, на уроке, в лифте. Однажды мы с ним отправились за город на рыбалку — и Федька, умудрившись закемарить за рулем велосипеда, въехал в огромный стог сена.

Сняв с подушки куриное перышко, я пощекотал Федькин нос. Он уморительно сморщился, дернул головой, но не проснулся. Набрав полную грудь воздуха, я выдал:

— Маслов, к доске!

Федька вскочил. Очки чиркнули по щеке.

— Дима! Куда ты пропал? — запричитал он. — Я так переволновался! Тебя в школе целый день не было, а бабушка тоже ничего не знает.

Я нахмурился.

— Надеюсь, ты меня не продал?

— Ты же знаешь, что я не трепло.

— Допустим. Но что ты ей напел?

Федька виновато мигнул.

— Я сказал, что забыл дома очки и поэтому не видел: был ты на уроках или нет.

— Гениально! — протянул я насмешливо. — Ты что, держишь мою бабку за слабоумную? У нее, между прочим, два высших образования.

— А где ты был, Дима?

Я не ответил. У меня прорезалась идея.

— Федя, скажи, ты настоящий друг или так, барахло?

Маслов насупился. От обиды глаза его за стеклами очков потемнели и увлажнились. Он отвернулся к окну. «И ты еще спрашиваешь!» — как бы говорил весь его вид.

Я озабоченно прошелся по комнате.

— Федька, ты нужен мне для одного важного дела. Только, чур, ничего не спрашивать. Это секрет. Причем не только мой. Просто скажи: могу я на тебя рассчитывать?

— Да, — тихо, но твердо ответил он.

— Тогда слушай! Сейчас мы с тобой пойдем к Сережке Кривулину.

— Зачем?

— Смотреть ящик. В полуфинале «Реал» бьется с «Миланом». Но у нас телевизор сломался, а у тебя все смотрят «Династию». Ты следишь за моей мыслью?

Он озадаченно кивнул.

— Мы разведем с Сережкой ля-ля, а потом ты его как-нибудь отвлечешь… О! Скажешь, что хочешь в сортир! Пойдешь, значит, в сортир. А потом вернешься в комнату и объявишь, что смыв не работает. Пускай, мол, Кривулин сходит с тобой и поможет насчет смыва.

— А дальше? — спросил Маслов.

— Все! — бодро ответил я.

Он подумал.

— А зачем его отвлекать?

Я вздохнул.

— Мы же договорились, ты ни о чем не спрашиваешь!

— Я понял, ты хочешь остаться один в Сережкиной комнате, да?

Я сухо заметил:

— Может быть.

Федька взволнованно засопел. Схватил с подоконника велосипедный насос, качнул раза два пустой воздух и взмолился:

— Дима! Прошу тебя, не надо.

Я сделал круглые глаза:

— Что не надо?

Он тревожно огляделся и прошептал:

— Ты хочешь у него что-то… взять?

Я хмыкнул: Федька думал, что я решил обокрасть красавчика. Так сказать, по второму кругу.

— Я не могу пойти, Дима! Я, конечно, обещал, но не могу! Это очень некрасиво, то, что ты собираешься сделать. Очень!

Маслов чуть не плакал.

Я торжественно, как в кино, поднял вверх руку.

— Клянусь, что ничего плохого не будет! А будет только хорошее. Но это — секрет.

Федька потребовал:

— Поклянись нашей дружбой!

Я поклялся.

Но толстяк не успокоился.

— Поклянись футболом! Скажи: если я сейчас обманываю друга, пускай больше никогда и жизни я не выйду на футбольное поле.

Это было, конечно, слишком! Но я сказал то, что он хотел, и мы отправились к Кривулину.

Все прошло гладко. Даже лучше, чем я мог надеяться.

Федька вполне квалифицированно заманил Сережку в сортир. Я подкрался — и осторожно запер двери сортира на задвижку.

Удачно было то, что и отец Кривулина, и мать, и даже семилетняя Дашка находились в тот вечер в театре: почти вся семья участвовала в каком-то придурошном спектакле.

Обнаружив, что не может выйти из сортира, красавчик забарабанил в дверь и заорал так, как будто его режут.

Еще до их похода в туалет я предусмотрительно врубил телевизор на полную громкость. Так что, когда дело было сделано: крючок отвинчен, а они освобождены из плена — я на голубом глазу заявил, что ни фига не слышал.

Кривулин ошарашенно разглядывал задвижку на двери сортира: все не мог понять, как это она сама по себе взяла и закрылась.

Федька, этот тихоня, заметил, что у него дома один раз тоже такое было. Наверное, вибрация виновата: звук телевизора чересчур сотрясал воздух. Самое смешное — Сережка поверил. Он вдруг успокоился и даже спросил, какой в Милане счет.

Когда мы с Федькой очутились на лестничной клетке, он упорно прятал взгляд.

— Эй, Маслов! — я весело хлопнул его по пухлому, «диванному» плечу. — Ты чего?

Толстяк угрюмо молчал.

— Смотри! — Я рывком вывернул оба брючных кармана. — Черт возьми, Федька! Неужели ты думаешь, что я способен на воровство?

Устыдившись, он захлопал глазищами, а потом сказал с застенчивой улыбкой:

— Знаешь, Дима, а смыв у них действительно работает неважно.

В тот вечер ничего больше не случилось.

А потом пробился по телефону Стас и спросил, когда возвращается брат. Я ответил, что и сам толком не знаю, и поинтересовался, сколько ему должен Юрка. Стас заметил, что не в этом дело. Он звонит просто так: давно не виделись.

Семья Стаса уехала из нашего двора года два назад. Он жил теперь на другом конце Москвы, ходил в какую-то новую выпендряжистую школу и тосковал по старой компании. Даже вольную борьбу, которой Стас занимался у нас, он бросил — далеко ездить.

Я положил трубку и понял, что тоже скучаю по брату, хоть тот и жуткий доставала Первые дни после его отъезда я, как обычно радовался, что живу в комнате один и никто не капает мне на мозги. Но потом мне начало не хватать Юрки.

Вспомнилось, как прошлым летом он и учил меня классному неберущемуся удару «сухой лист», когда мяч летит в ворота не по ровной дуге, а как бы вертясь из стороны в сторону. Ударчик пошел у меня не сразу — Юрка возился со мной недели две. Я подумал что брат, наверное, также любит меня, но признается. С этой мыслью я уснул.

Будильник прозвенел без десяти шесть, секунду я соображал, почему поставил его на такую рань, а потом до меня дошло, и я бросился к Юркиному столу за биноклем.

Кривулинская форточка была распахнута Интересно, обнаружил ли красавчик, что нет крючка?

Ворон появился в четыре минуты седьмого.

Сначала Степа присел на выступ под окно и как бы невзначай заглянул через стекло в комнату. Меланхолично тюкнул клювом и раме, словно не удержавшись при виде шального жучка, а потом всплеснул крыльями и очутился в форточном проеме. И здесь он не стал особенно задерживаться и скользнул вовнутрь.

Все шло как по маслу. Оставалось дождаться, когда Степа пошустрит в кривулинском логове и вынырнет назад.

От нечего делать я стал разглядывать соседние окна.

На ними еще спали. И только в одном окне горел свет. Лампочка была голой, без абажура, и я догадался, что это квартира алкоголика. Того самого. Я даже вспомнил, как его зовут — дядя Миша.

У алкаша были гости: несколько малокровных теней шаталось где-то в глубине кухни. Гудя по количеству пустых бутылок на подоконнике, компашка гудела всю ночь. Интересно, сказал я себе, откуда у дяди Миши деньги? Может быть, он выручил их за маршальскую звезду с бриллиантами, которую ничего не стоило спустить по дешевке у любого метро?

Переводя окуляры на Сережкино окно, я похолодел: форточка была закрыта.