Девушки медленно шли по рядам. Каждая воспитанница брала, не выбирая, небольшой ломоть хлеба, посыпанный солью, и тотчас же принималась за него.

– Mesdames[34], у кого горбушка? – спросил кто-то шепотом за спиной Вари.

Она оглянулась. В одном из рядов поднялась чья-то рука с горбушкой.

– Уступи, душка, за мою порцию и полпирога завтра!

Обладательница горбушки недолго думая согласилась, и обмен состоялся – к обоюдному удовольствию.

Варя тоже получила ломтик. Она откусила кусочек и, подняв свои веселые изумленные глаза на соседку, спросила:

– Это зачем? Ведь это простой хлеб!

– Хлеб, конечно, ведь теперь четыре часа, – ответила ей просто маленькая девочка, с наслаждением уминая свой ломоть за обе щеки.

Когда хлеб был съеден, к маленьким подошла их пепиньерка:

– Allons, courez maintenant![35] А ты пойдешь со мной, подожди, – добавила она и взяла Варю за руку.

Тут она увидела, что Варя держит кусок хлеба в руке.

– Это у тебя что? Отчего ты не ела? Неужели ты не голодна?

– Я лучше подожду молока, я не люблю сухой хлеб, – ответила Варя, втягивая всей грудью воздух, что она делала всегда, когда конфузилась.

Пепиньерка засмеялась:

– Долго же тебе придется ждать молока! Знаешь ли, хлеб надо съесть на месте, а в карман прятать и ходить с ним не позволяют. За это наказывают.

Она взяла Варю за руку и повела ее по длинным пустым комнатам и коридорам.

– Мы куда идем? – спросила с беспокойством Варя, заглядывая в лицо пепиньерки.

– Куда? Скоро увидишь, только не молоко пить! – ответила та, поддразнивая девочку.

Они поднялись в верхний этаж, прошли одну большую спальню, уставленную двумя длинными рядами кроватей, одинаково накрытых белыми байковыми одеялами с ярко-красной каймой и двумя подушками на каждой, прошли другую, а в третьей остановились.

– Софьюшка! – крикнула пепиньерка. – Софьюшка!

На противоположном конце спальни отворилась дверь, и из нее показалась высокая, худая, рыжеватая, с крупными веснушками на длинном лице горничная – девушка в тиковом платье.

– Елена Антоновна приказала остричь новенькую. Нельзя ли поскорее? Мне надо еще поспеть в лазарет до шести.

– Сейчас, – ответила девушка и скрылась за дверью. Через минуту она вышла с ножницами и гребнем.

– Ну, садитесь, – сказала она, отодвинув от первой кровати табурет. – Э-э-эх, да какие же чудесные локоны! Вот жаль-то! – добавила она, собрав в руку длинные и густые шелковистые волосы девочки. – Вот тут садитесь.

Варя только в эту минуту поняла, что дело идет о ее локонах. Она испуганно посмотрела на пепиньерку, на Софьюшку и на ножницы.

Софьюшка нагнулась, чтобы приподнять и посадить девочку на табуретку, но Варя вырвалась из ее рук, отбежала на несколько шагов, остановилась и закричала отчаянным голосом, взявшись за голову:

– Нет, нет, пожалуйста, нет!

– Замолчи! – крикнула пепиньерка и направилась было к Варе, но девочка бросилась от нее на другой конец комнаты, забилась между кроватью и стеной и, как испуганный зверек, беспокойно оглядывалась по сторонам.

– Оставьте ее, барышня, – сказала участливым голосом Софьюшка, – смотрите, как она испугалась, бедная пташка! Все равно, ведь можно завтра утром…

– Как можно оставить до завтра, когда Елена Антоновна сказала, чтобы ее остричь теперь? Что за пустяки! Пожалуйста, не выдумывай! – сказала пепиньерка, подойдя к девочке, которая, видя, что деваться некуда, ждала своего врага с широко открытыми глазами и лицом, исказившимся от ужаса.

Пепиньерка подошла к ней и, стараясь разнять ее руки, с досадой продолжала:

– Ведь ты не дома; иди и садись сейчас, слышишь? Здесь куражиться не позволят!

Она разняла ее руки и взяла крепко в свои.

Варя беспомощно осмотрелась, как бы ища защиты, но в комнате, кроме нее и двух ее врагов, никого не было. Она вырвала свои руки и, закинув их на голову, крепко сжала их на затылке и что было сил закричала:

– Не надо, не надо, душечка, пожалуйста, не надо!

Молодая девушка остановилась на минуту и, дернув Варю за плечо, произнесла с досадой:

– Противная девчонка! Вот выдрать бы тебя!

Она с досадой дернула Варю за волосы и отчетливо проговорила, сдерживая, насколько могла, свое раздражение:

– Пойми ты, что тебя надо остричь, здесь с космами твоими тебе не позволят оставаться. Если ты не уймешься сейчас же, тебя остригут насильно. И не только волосы, но и уши отрежут!

С этими словами она положила свои руки на плечи Вари. Девочка, почувствовав ее прикосновение, еще теснее прижалась к стене и, уцепившись за железную перекладинку кровати, закричала неистовым голосом…

– Что тут такое? Что за шум? – вдруг раздался встревоженный голос, и в комнату почти вбежала женщина лет тридцати пяти, среднего роста, худенькая, очень сутулая, так что на первый взгляд казалась горбатой, с бледным серьезным лицом, большими темно-голубыми глазами, светлыми длинными ресницами и массой золотистых волос, гладко причесанных спереди, а сзади закрученных в косу, с трудом умещавшуюся на маленькой голове.

Варя тут же замолчала. И она, и пепиньерка, и Софьюшка, стоявшая поодаль, молча и смущенно смотрели на так неожиданно явившуюся помощь или помеху – этого они еще не знали.

Вбежавшая дама была Марина Федоровна Милькеева. Она быстрым взглядом окинула сцену, увидела забившуюся за кровать, растрепанную и испуганную девочку, смущенную пепиньерку и горничную, стоящую с ножницами, и тотчас же поняла, в чем дело.

– Что вы тут делаете? – обратилась Милькеева по-французски к пепиньерке.

– Елена Антоновна приказала остричь вот эту новенькую, а она не дается, злится, – начала объяснять молодая девушка, покраснев.

– Je dois vous dire, mademoiselle, que vous méritez fort peu la confiance de votre dame. Retournez à votre service. Je me charge de l’enfant[36], – сказала Милькеева голосом, не допускающим возражения.

– Я не могу этого сделать. Мне приказано отвести ее в лазарет, к сестре, после стрижки, – нерешительно сказала пепиньерка тоже по-французски.

– И прекрасно. Я исполню это за вас и вечером объяснюсь с Еленой Антоновной. Можете идти. Да, впрочем, на какое время позволено оставить маленькую у сестры?

– До семи часов, – ответила молодая девушка с нескрываемым неудовольствием и, быстро повернувшись, пошла из дортуара.

– С чего она так расплакалась? – спросила Милькеева Софьюшку.

Софьюшка рассказала все, как было, и добавила:

– Она больше от страха, очень уж напугала ее Бунина.

– Ты о чем плакала? – спросила Марина Федоровна Варю, подойдя к ней.

Варя подняла на нее глаза и узнала в ней ту даму, которая экзаменовала сестру, а потом спросила, сколько ей лет.

– Эта… большая… девочка… хотела мои волосы отрезать, – ответила Варя, торопясь, заикаясь и подбирая губы, чтобы не заплакать.

– Ты была в классе? – помолчав минуту, спросила Марина Федоровна. – Видела там девочек?

– Видела, много-много, – сказала Варя нараспев и посмотрела прямо в глаза классной даме.

– А видела у кого-нибудь из них длинные волосы или букли?

– Нет, они все такие смешные, точно мальчики! Волосы у всех коротенькие, вот такие…

Варя прищурила глаза и показала пальцами, какие у девочек короткие волосы.

– А ты знаешь, отчего у них короткие волосы?

– Отчего? Оттого, верно, что им их обрезали.

– А как ты думаешь, для чего всем им обрезали волосы?

– Для чего?

Варя повела плечами, открыла большие глаза, улыбнулась всем лицом, развела ручонками и стояла молча.

– Для того, чтобы они были всегда гладенькие, чистенькие. Они еще маленькие, сами справиться с длинными волосами не могут, а причесывать их некому. Ты сама причесываешь волосы и завиваешь букли? – спросила мадемуазель Милькеева.