Наряду с Митрой древние арийцы почитали Вертрагну (ср. русское ветер) — бога войны и победы, переменчивый вихрь, который бывает как добрым, тихим и теплым, так и разрушительным, сметающим все на своем пути.

Широко распространен был и культ светлой, юной и непорочной Ардвисуры Анахиты, покровительницы вод и плодородия.

Кстати, у армян Анахит — «великая мать» и «мать целомудрия», тоже дарующая урожаи. Она супруга главы пантеона Арамазда, постоянный эпитет которого — ар и, то есть «мужественный». Действовал в армянском дохристианском пантеоне и Михр, и другие божества, аналогичные индоиранским. Предполагается, что эти культы пришли на территорию Армении в VI–V веках до н. э., слившись с древнейшими местными верованиями. Однако единобожие, подобное зороастрийскому, тут так и не утвердилось…

Божества, восходящие к индоиранским, были и у других, не арийских народов, а, скажем, у монгольской расы. Таковы, например, бурятский Хормустахан, тувинский Курбусту, алтайский Уч-Курбустан, маньчжурский Xормусда. Так что, как говорится, «неисповедимы пути Господни» — загадочны и таинственны и пути распространения религий.

На Урале, к примеру, живет народ зыряне — нынешние коми и пермяки. Не родственно ли этническое название слову заря и имени Заратустра? У российских почитателей огня был такой обычай — сообща наблюдать утреннюю зарю, восход солнца.

А головной убор представителей древней уральской ананьинской культуры (от деревни Ананьино в бассейне Камы, где велись археологические раскопки), считавшихся предками зырян, очень напоминает авестийский: это капюшон с падающим на плечи полотнищем, которым можно прикрыть лицо.

К сожалению, о верованиях ананьинцев известно мало, зато мы знаем, что они обносили свои городища валами и рвами, что соответствует описанию легендарной Вары. И расовый тип этой народности, согласно антропологическим реконструкциям, не монголоидный, а арийский…

Путешествующий Заратустра становился свидетелем обожествления и других стихий, например матери-земли — Зам, в паре с отцом-небом — Асманом.

Интересно, что в славянских мифах упоминается небесная корова Земун, тоже олицетворение материнства (она мать Велеса), из вымени которой по небосводу течет Млечный Путь.

А в индийских Ведах Асман трансформировался в обозначение высшего духовного начала, Атман, и в религиозных сочинениях употребляется иногда в смысле «я, себя». Вспомним первую букву исконной русской азбуки — Аз! Это лишь в советское время у нас появилось уничижительное присловье: «Я — последняя буква алфавита» и человеческая личность отодвинулась на задний план.

И конечно же древние арии повсеместно почитали огонь — но, до откровений Заратустры, не как творение Ахура Мазды, а как самостоятельное божество. Его нельзя было осквернить, «обидеть»: погасить или, к примеру, сжечь в нем мусор.

Индоарии использовали огонь для сожжения тел умерших, понимая это как очищение. У соплеменников же Заратустры подобное называлось «труповарением» и считалось высшей степенью кощунства, страшным преступлением.

Огонь нельзя было загрязнять даже… дыханием. Жрецы, стоявшие возле алтарей, для защиты пламени от скверны надевали специальные головные уборы, закрывавшие и нос, и рот.

Культ огня существовал также и в русских землях, причем в разных вариациях. Хотя, впрочем, почему мы говорим «также»? Быть может, именно здесь и лежат его истоки, а уже затем он перекочевал в более южные индоиранские верования? Как хотелось бы разгадать эту тайну…

Остановимся на нескольких российских ритуалах, в том числе и сохранившихся до недавнего времени на фоне христианской культуры. В каждом обнаруживается сходство с обрядами, описанными в Авесте.

Приведем, например, свидетельство Ю. П. Миролюбова об обычаях тех краев, где он провел детство.

«В ночь под Ивана Купала в Юрьевке разводили Костры, а в Антоновке Костров не делали, а зажигали «Огнище» в домах, то есть топили печи в знак принадлежности к Огнищанам, ибо и дворы считались по числу «дымов», то есть Огней. В огонь запрещалось бросать какие-либо отбросы, жечь остатки, кости, вообще все нечистое. В этом, конечно, уважение к Агни-Богу, или к Огнебогу…»[47]

А вот обычаи, описанные в начале нашего века собирателем фольклора, этнографом и филологом Д. К. Зелениным.

«Коляда. На дворах зажигают огни, полагая, что усопшие родители приходят обогреваться и что от этого огня пшеница народится ярая (красная)».

«На Рождество, Новый год и в день Крещения хозяин дома брал горшок с огнем и куль соломы; попрощавшись с домашними, он отправлялся на огород; здесь он сперва полагал три поклона лицом к востоку, потом зажигал сноп соломы с ладаном и приговаривал: «Ты, святой ла-донок и серенький дымок, несись на небо, поклонись там моим родителям, расскажи им, как все мы здесь поживаем!»[48]

Усопшие предки, которые приходят погреться к огоньку, а в благодарность за тепло помогают уродиться пшенице, не что иное, как фраваши, которые тоже считались подателями богатого урожая.

«Куль соломы», который сопутствует горшку с огнем, упоминаемый в Авесте барсман. У зороастрийцев — это пучок тамарисковых веточек, которые жрец держал в руке в строго определенном количестве во время совершения обряда, а в дозороастрийских ритуалах — соломенная подстилка: на нее должно было усесться призванное молитвой божество…

В русском языке сохранились как трепетная благодарность огню, дарующему тепло и уют, так и боязнь прогневить беспощадное пламя — в том и другом случаях отношение к огню как к стихии священной. Процитируем для примера несколько филологических наблюдений по этому поводу выдающегося ученого А. Н. Афанасьева, знакомого читателю в основном по его собранию «Народные русские сказки»:

«Красный первоначально означало: светлый, яркий, блестящий, огненный: прилагательное это стоит в родстве с словами: крес — огонь, кресины — время летнего поворота солнца… Следующие выражения указывают, что с стихией света соединялось понятие о счастье и веселье: красоваться — жить в довольстве, весело, красная жизнь — счастливая…»[49]

С другой стороны, «выражение «воспылать гневом» указывает, что чувство это уподоблялось пламени… в разведенном пламени видели пожирание горючих материалов всеистребляющим огнем (слова гореть и жрать филологически тождественны)».

А выражение «подпустить красного петуха» недвусмысленно перекочевало к нам прямиком из Авесты (или наоборот: из русской речи — туда?!). В священном зороастрийском писании пропет настоящий гимн петуху в прямой связи с огнем. Утренняя птица — борец со зловредным дэвом лени, она будит людей своим кукареканьем, чтобы они разожгли огонь.

«Взывает огонь на помощь! Землепашец, разводящий скот! Восстань, надень свои одеждь;, помой руки, достань дров, принеси их сюда, чтобы я встал и снова запылал!»… «И тогда друг говорит другу: это он, петух, будит нас!»[50]

Итак, Заратустра исходил вдоль и поперек всю Арьяна Вэджу, наблюдая и принимая к сведению то, что видел вокруг себя. Что-то впитывал, что-то отвергал — ведь темные культы тоже существовали в то время.

Часто задавал он один и тот же вопрос:

— Что благоприятнее всего для души? Иногда ему отвечали так:

«— Заботиться о бедняках, давать корм скоту, приносить дрова для огня, выжимать хаому и почитать дэвов священными словами и пением гимнов.

Тогда Заратустра позаботился о бедных, задал корм скоту, принес дрова для огня и выжал хаому с водой, — но никогда и никаких дэвов не почитал Заратустра»[51].

Странствия были лишь подготовкой к главному событию его жизни. И вот однажды оно свершилось. Было Заратустре тогда тридцать лет.