Трудно сказать, как и когда случилось, что маленький акробат Тони и огромный слон Ямбо стали самыми близкими и неразлучными друзьями. Наверное, это произошло в те дни, когда Ямбо внезапно слёг, перестал брать пищу и только тяжело стонал.

Тогда никто не решился оказать слону помощь. И лишь маленький Тони, у которого менялись зубы, подумал: «Может быть, и у Ямбо болят зубы?»

Тони стоило невероятных усилий поднять хобот и окончательно расшатать больной слоновый зуб. Зуб выпал. Вскоре вырос новый. Тони поразился, но решил, что так и надо.

Глаза Ямбо преданно смотрели на Тони. И если бы слон умел говорить, то, наверное, сказал бы мальчугану, что удивляться не следует: через каждые пять лет слоны меняют зубы.

А может быть, дружба началась тогда, когда в слоновнике появилась мышь. Ямбо, увидев это писклявое существо, вдруг заметался и стал испуганно трубить. Тони опять выручил слона: прогнал мышонка из конюшни. Мальчик недоумевал. Неужели такой громадный слон боится крошечной мышки? Откуда же Тони мог знать, что, заберись такая мышка в хобот, она легко перегрызёт тонкую носовую перегородку, и тогда Тони лишится своего единственного друга.

Малыш горячо привязался к Ямбо. Точно так же он был привязан к цирку. Тони любил свой подвижной дом. Любил переезжать. Каждый новый город был для него тем волшебным ларчиком фокусника, который хранил много всяких неожиданностей.

Вообще Тони — весёлый малый и совсем цирковой. Хоть Кецке и кричал на него: «У, бродяжье отродье!» — но Тони знал, что хозяин иногда хвастался клоуну.

«Ты знаешь, этот мальчишка подтверждает то, что я думал. Ей-ей! Только бродяга нужен для цирка. Живуч — раз, ловок — два и жуликоват. Ну, а уж если жулик, то притворяться умеет наверняка… Эй, Тони, поди сюда! А ведь, гляди, ещё ко всему он недурен».

Клоун, будто в новинку, угодливо рассматривал Тони. Всклокоченные пыльные волосы мальчугана белокуры, зелёные глаза выразительны, прозрачная бледность кожи придаёт ему трогательную хрупкость.

«Ничего! Ничего! Ты умеешь выбирать материал, — вкрадчиво говорил клоун Ганти Кецке. — Притом, учти, он без норова и исполнительный. Очень неплох!»

Правда, когда Тони сыт, он с готовностью исполняет любое поручение. И даже уморительно копирует всех, кого ему когда-либо приходилось видеть.

Только одну Мари Тони не мог скопировать. Каждый раз лицо Мари было разное.

И Тони тоже относился к Мари по-разному. Иногда он её очень любил. Это случалось, когда Мари бессознательно ласкала мальчугана или защищала его от вечно пьяного Кецке.

Жила Мари неподалёку от цирка. Комнатка у неё была крохотная и по обстановке ничем не отличалась от всего того, что видел Тони в гардеробной цирка. Здесь тоже валялись испачканные помадой окурки, обрывки афиш. Только сени с крикливой старухой, владелицей домика, были иным миром. Старуха всегда ругалась и грозила Мари:

— Машка! Не больно-то вольничай — выгоню! Ишь, фиглярка, один срам на дом наводишь! Одно слово: выгоню!

Но Мари не обращала на неё внимания, раздражённо передёргивала плечами и вела к себе Тони. Здесь она кормила его остатками вчерашнего ужина и, собрав жёсткие, заплесневелые корки, отдавала ему для Ямбо.

Потом Мари начинала рассказывать. Говорила она быстро, всегда громким шёпотом и как-то умоляюще заглядывала снизу на Тони. В эти минуты Тони чувствовал себя необычайно сильным. Он смело гладил её горячие, влажные руки и хотя многого из рассказанного не понимал, но жалел Мари и решал во что бы то ни стало всем отомстить. Он даже представлял себе, как он расправится с хозяином Кецке, клоуном и антрепренером. И все они тотчас представлялись ему злобными и трусливыми, как хищники под палкой дрессировщика.

Мари говорила долго. Устав, она застывала. Тогда Тони сам начинал выспрашивать у неё, но Мари, повернув к нему своё восковое лицо, безразлично глядела на мальчугана и молчала.

И Тони вновь чувствовал себя маленьким и жалким. Ему хотелось только, чтобы его не выгнали. Тони тихонько пробирался к окну. Оно было вровень с землёй. Мимо проходили люди, но здесь были видны только их ноги. Во весь рост их можно было увидеть на другой стороне. Там люди казались маленькими, как будто Тони глядел на них не из окошка, а из-под купола, со своей трапеции.

Правда, была разница, но небольшая. Оттуда, сверху, люди были расплющенными; здесь же они выглядели прямыми. Но и здесь и там они напоминали Тони неживых, игрушечных человечков. Насмотревшись в окно, Тони незаметно уходил. Его никто не задерживал.

И Тони каждый раз говорил себе, что никогда сюда не придёт и что Мари такая же злая, как и другие. Но стоило ей снова поманить мальчугана, как Тони снова шёл за ней. Шёл потому, что здесь ему нечаянно перепадала частичка той человеческой ласки, которой навсегда лишил его Кецке, оторвав в тот памятный день от деда. Ведь никто, кроме Ямбо, не ласкал мальчугана. И потому, когда Тони было очень тяжело, он всегда шёл к своему старому, доброму Ямбо. Здесь, обняв хобот слона, Тони старался выплакать все обиды дня. Шероховатый хобот Ямбо подчас заменял ему нежность и теплоту материнских рук.

Так и сегодня, поплакав около Ямбо, Тони захотел поделиться с Мари, рассказать ей о непонятном чувстве, которое, как голод, всё время не оставляло его. Но Мари опять было не до обид маленького Тони. Её глаза тоскливо застыли в окне, и она даже не заметила знакомых рваных башмаков, медленно топтавшихся на месте.

Тони шёл от Мари. Откуда-то сзади доносились звонкие ломаные голоса мальчишек, торгующих газетами:

— Обратите внимание! Цирк-зверинец Лорбербаума! Обратите внимание! Расстрел взбесившегося слона Ямбо!

Но Тони даже не оборачивался на их крики. Он хорошо знал: всё, что кричат эти мальчишки, — неправда. Вот и в прошлом году, под масленицу, эти мальчишки тоже кричали:

— Спешите все! Скорее! Спешите! Цирк-зверинец! Хочешь не хочешь, а будешь смеяться!

И публика валом валила в цирк, но смеялась мало, даже старик клоун не помогал. А антрепренеру потом долго приходилось скрываться от разъярённой толпы посетителей.

— Мошенники! — кричали те.

— Берёшь деньгу — давай улыбку, смех, а тут обман и скука! Мошенники!

Вот в те дни и выдумали, что Ямбо бешеный. Случилось это так. Просто какой-то человек в клетчатых брюках убедил Кецке, что если пустить в народ его хитроумную выдумку «бешеный слон», то Кецке больше никогда не будет бедствовать. Он будет богат. Этот же человек подзадорил Кецке, чтобы тот показал ему, как Ямбо защищает маленького Тони, а потом взял и написал сам в газете, что Ямбо взбесился и его необходимо расстрелять.

Тони помнит, как вся их маленькая труппа заволновалась. Антрепренер всё ходил к губернатору. Потом, когда в газетном листке всё чаще появлялись эаметки о взбесившемся Ямбо, в цирк отовсюду стали приходить письма. Иногда конверты были именными, но большей частью засаленные и неказистые.

Кецке читать не умел. Мари же любила больше слушать, чем с грехом пополам разбирать чьи-то каракули. И поэтому читал их больше антрепренер. Они веселили его. Уж очень смешно писали иные. Однажды как-то купец просил прислать ему слона для разведения новой породы свиней. Но такие письма вызывали у антрепренера меньше интереса, чем те, в которые вкладывались последние гроши, лишь бы помочь спасению ценного животного.

Вынимая деньги, антрепренер потирал руки и заливисто смеялся:

— Глупцы! Нет, надо видеть этих глупцов! Этой историей с Ямбо мы заработаем миллион. Спасибо прохвосту корреспондентишке — надоумил. Надоумил… — Затем он делил деньги, хлопал по плечу Кецке и уходил.

Кецке, как всегда, совал в карман деньги и безразлично пожимал плечами.

Маленький Тони знал, что Кецке не любит людей и даже боится их. Он вообще труслив. Это особенно было заметно, когда Кецке ходил злым и трезвым. Правда, такие дни были редки, и Тони доставалось тогда от хозяина гораздо больше, чем в обычные. Но Тони уже настолько привык к побоям, что обращал на них столько же внимания, сколько на выкрики мальчишек: