Кейн рассмеялся. Он собрался и дальше расспрашивать собеседницу о ее прежней жизни, особенно о ее бывшем муже, но, пока он подбирал нужные слова, подошел официант с огромным подносом. И вот уже перед ними на столе появляются закуски — аппетитные, красиво сервированные блюда: фаршированные грибы и устриц.
Какое-то время они молчали. За их столиком раздавались лишь хруст раковинок сочных устриц и позвяки-вание вилок и ножей о тарелки. Потом Шелли, продолжая орудовать вилкой, все же взглянула на Кейна.
— Ну а что ты мне расскажешь о своем детстве? Как вы жили? На одном месте или тоже много переезжали? Хорошо, счастливо или плохо? А?
— Да.
— Очень содержательный и, главное, понятный ответ, — прокомментировала Шелли. — Предупреждаю тебя, если ты и дальше будешь давать лишь односложные ответы, я так «позолочу» твой дом, что, кроме пожелтевших манекенов и постеров со звездами тяжелого рока, ты там ничего не найдешь.
— Не верю, — отозвался Кейн.
Шелли игриво улыбнулась, обнажая ряд белоснежных зубов.
— Хотя кто тебя знает… — задумчиво произнес Кейн, откладывая вилку. — Если ты улыбаешься так хитро, от тебя всего можно ожидать… Я просто хотел отвечать как можно короче, чтобы у тебя не было возможности делать письменные пометки.
Шелли с силой воткнула вилку в одну из очищенных устриц. Этот блокнот она использовала как своего рода щит, препятствующий дальнейшему ее сближению с этим человеком. Однако, по-видимому. Ремингтон как-то догадался об этом.
Разжевывая лакомый кусочек, Шелли молча проклинала необычайную чувствительность и потрясающую проницательность собеседника. Никто никогда не понимал ее так хорошо — даже родители. Для них она почти всегда оставалась загадкой — с ее мечтами о жизни всегда на одном и том же месте, всегда в одном и том же доме, о постоянных друзьях, о предсказуемом будущем, о размеренной жизни по распорядку дня.
— Хорошо, я постараюсь ничего не записывать, — ответила она достаточно прохладно, тайно надеясь создать и удержать дистанцию между ними хотя бы тоном голоса — раз уж блокнот не поможет…
Только услышав ее голос, Кейн сразу догадался обо всех ее переживаниях, но удержался от комментариев. Вместо этого он начал говорить о себе. Он говорил тихо, почти нежно, понимая, что его голос — единственная ласка, которую Шелли может сейчас ему позволить.
— Мы долгое время безвыездно жили на одном месте, в Нью-Мексико. И мои дни были столь же упорядоченными, однообразными и размеренными, всегда предсказуемыми, как движение планет.
Шелли едва сумела подавить возглас удивления: Кейн словно прочитал ее мысли и говорил сейчас почти теми же словами, которые звучали в ее сознании всего несколько мгновений назад!
— Я дружил с одними и теми же людьми, ходил в одну школу, мы играли в одни и те же игры — и все это длилось очень долго. Пока мне не исполнилось двенадцать лет.
Он внезапно замолчал.
— И что же случилось? — спросила Шелли.
— Обычное дело.
— Переехали?
— Мои родители развелись.
Карие глаза Шелли потемнели: зрачки расширились от удивления. Она понимающе качнула головой.
Кейн улыбнулся, но вовсе не оттого, что емуу было очень весело.
— И я даже обрадовался этому тогда, — скалзал он откровенно. — Я же прекрасно видел, что уже неосколько лет отец с матерью живут, словно непримирримые враги. От их постоянных ссор весь дом просто-таки ходил ходуном. Непрекращающаяся, вечная война, даже без временных перемирий и уж, разумеется, безо всяких правил. Хоть ты, может быть, и думаешь по-другому, но все это — вести предсказуемую жизнь, общатсгься с одними и теми же друзьями, иметь постоянные занятия — еще не значит, что у человека есть дом. Я имею в виду настоящий дом.
Шелли покачала головой, но не стала ничего ему возражать.
— И наоборот, — продолжал Кейи, глядя прямо на Шелли огромными серыми глазами, — если два человека любят друг друга, то там, где они, там и дом, в любом месте, в любом уголке земного шара. А если между ними нет любви, то хоть бы они и жили на одном месте до скончания света, у них все равно никогдда не будет своего дома. Я знаю, ты не веришь мне, но тем не менее это так.
Не выдержав его пристального взгляда, Шелли опустила глаза на тарелку, делая вид, что пытается подцепить аппетитный кусочек.
— Но когда моя мать вышла замуж во второй раз, я узнал, что такое настоящий дом. Сст, мой отчим, показал мне, как может изменить жизнь женщины мужчина. Если только он настоящий мужчина и если он любит ее. Живя с ним, моя мама перестала плакать — теперь она только смеялась. И она больше не пугалась и не втягивала испуганно голову в плечи — нет, она улыбалась, даже если думала, что в комнате нет никого, кроме нее.
Рука, в которой Шелли держала вилку, замерла на полпути ко рту.
— Потом, уже от Сета, — вспоминал Кейн, — я узнал, что и женщина — любящая женщина — может превратить жизнь мужчины в сказку. Понимаешь, моя мать и Сет… они как бы открыли друг в друге все самое лучшее, забывая о худшем…
Шелли невольно подняла глаза на Кейна, завороженная убедительностью его слов. Он же неотрывно смотрел на нее, и холодный, стальной цвет его глаз казался теперь несколько смягченным, согретым пламенем свечей, которое отражалось в больших зрачках. На какое-то мгновение Шелли почувствовала себя совершенно заблудившейся в ясной глубине его взгляда, и она уже не слышала и не видела ничего вокруг, чувствуя только почти непреодолимое влечение к человеку, сидящему сейчас рядом с нею… Но его глубокий, низкий голос снова завладел ее вниманием.
— По профессии Сет был инженером. Ему постоянно приходилось путешествовать — мне козалось, что он был нужен всем, везде, в каждой точке земного шара. И он брал нас с собой.
Шелли затаила дыхание.
— Дейв был на четыре года меня младше — он сын Сета от первого брака. А потом у Сета и мамы родились еще двое ребятишек. — Кейн тепло улыбнулся, вспоминая. — Девочки. Обе хорошенькие, живые, умные… Сейчас они уже замужем. Так что скоро у меня появятся очаровательные племянники…
Улыбка на лице Кейна была удивительно теплой, любящей и искренней — таким Шелли еще никогда его не видела. Как будто он наблюдал за игрой маленьких резвящихся котят, еще совершенно беспомощных и беззащитных. Шелли почувствовала, как все тает у нее внутри. По всему ее телу, от пят до кончиков пальцев на руках, прошла нервная дрожь, волна удовольствия.
Но вот уже улыбка исчезла с лица Кейна, оставляя о себе только самые замечательные воспоминания. Теперь его необыкновенно красивый рот искривился в зловещей, пугающей усмешке.
— Господи, если бы Дейв был хотя бы наполовину так умен, как эти девочки! — пробормотал он сквозь зубы. — Но беда в том, что Джо-Линн была самой сексуальной бабой из всех, которых он когда-либо видел. Он безумно хотел ее. Ну и получил чего хотел. И так далее. Далее, далее — дальше просто некуда.
Взяв вилку, Кейн подхватил кусочек гриба с тарелки и стал жевать его с такой яростью, что Шелли подумала: точно так же он съел бы и саму Джо-Линн… Перемолол бы зубами. Это человек, привыкший страстно защищать все то, что любит. А в том, что он любит и своего брата по отцу, и его сына, у Шелли не оставалось уже никаких сомнений.
Кейн резко взмахнул рукой, словно пытаясь отмахнуться от всех неприятных воспоминаний, связанных с Джо-Линн. Сейчас он хотел думать только о Шелли — какой эффект произведут на нее его слова…
— Мой отчим был одним из тех, кого ты именуешь путешественниками и бродягами, — сказал он наконец.
Шелли вздрогнула.
— Да, да, это так, — продолжал Кейн. — И представь себе, этот бродяга-путешественник научил меня лучше понимать, что такое настоящий дом и семья, чем мой личный опыт — все мои предшествующие двенадцать лет жизни на одном месте, в одном и том же доме, несчастном доме. Уезжая и возвращаясь, дома или в командировке, Сет всегда оставался настоящим мужчиной — человеком, который умеет любить. Вот что создает настоящий дом. Любовь.
