Ни один советский генерал никогда не обращался к Бранале таким властным тоном. Сам президент Мариам, общаясь с главой влиятельного клана тигрэ, брал обычно интонацию скорее дружескую, чем повелительную. Бранале всем своим нутром ощутил, что полностью потерял контроль над ситуацией, и что этот жалкий капитанишка действительно имеет право ему приказывать. Полковник быстро и точно выполнил приказ.

Уже с полгода в глазах Андрея легко читалась смешанная с недоумением боль сломанного человека, но после тех памятных стрельб тоскливая дымка отчаяния совершенно исчезла из его глаз. Появилось выражение весёлой жестокости, никому ничего доброго не предвещающее. Вот уже неделю Андрей ждал «эвакуации в Союз», нисколько не сомневаясь, что она обязательно последует, а его дальнейшей судьбе на родине не позавидуют даже зеки. Однако Мелин был с ним подчеркнуто корректен, делая вид, что ничего не произошло, разве что стал ещё более сух и немногословен. Андрей с такой же подчёркнутой корректностью и даже нарочитой готовностью выполнял все распоряжения Мелина, но в этом не было ни капли желания загладить свою вину и заслужить прощение. Просто Андрей испытывал к Мелину искреннюю жалость. Теперь он обострённо ощущал внутреннее убожество подполковника, достойное всяческого сочувствия, и старался попусту не обижать этого совершенно раздёрганного человечка.

Коллеги-офицеры теперь сторонились Сиверцева, и сам он, не желая ставить мужиков в неловкое положение, начал их сторониться. Вечерами он ходил в городской ресторан, просто чтобы побыть на людях, но ни с кем из них не быть обязанным разговаривать. Возвращался всегда как штык — в 19 часов и ни минутой позже. В ресторане никогда не напивался, ел и пил очень неторопливо и очень мало.

В тот вечер народа в ресторане было больше, чем обычно — ни одного полностью свободного столика. Быстро окинув взглядом зал, Андрей сориентировался к кому бы подсесть, не слишком рискуя оказаться жертвой сентиментальной пьяной назойливости. Заметив одинокого и явно неразговорчивого господина в дорогом элегантном костюме, Андрей по-английски попросил у него разрешения присесть и получил таковое разрешение незамедлительно и так же по-английски.

— Проклятый буржуин, — язвительно на русском языке пробормотал Сиверцев, будучи уверен, что сосед по столику его не поймёт.

— Молодой человек, осмелюсь обратить ваше внимание на то, что я говорю по-русски, — респектабельный джентльмен безмятежно улыбался, глядя на Андрея пронзительными голубыми глазами.

— Вы русский? — нимало не смутившись, уточнил Андрей.

— Да, наш с вами язык для меня родной, — джентльмен продолжал всё также мирно и едва заметно улыбаться.

— Но если вы скажите, что являетесь советским гражданином, я даже паспорту не поверю. Дело даже не в вашем шикарном костюме. Держите себя не по-советски, слишком вольно, без напряжения.

— О-хо-хо, молодой человек. Полагаю, что далеко не все категории советских граждан вам хорошо известны. С иными, особенными, советскими людьми вам вероятнее всего не доводилось общаться. Впрочем, в моём случае вы не ошиблись, с некоторых пор мне весьма затруднительно считать себя гражданином СССР. Позвольте представиться: бывший советский военный советник в Сомали. Бывший полковник морской пехоты.

— А сейчас?

— Сейчас — скромный сотрудник службы безопасности американского завода кока-колы.

— Где?

— Что где? Да здесь же, в Эфиопии. Вы что никогда не слышали, что здесь есть американский завод?

— Слышал. И никогда не мог этого понять. Мы с американцами пазгаемся, в нас стреляют из штатовского оружия, а эфиопы приглашают к себе, к нам то есть под бочок, этих же америкосов, как самых дорогих друзей.

— В политике, юноша, не бывает друзей. В политике бывают только интересы. Черчилль, кажется, сказал? Старая колониальная лиса… Уж он-то знал как управляться с заморскими территориями. А эфиопы — хладнокровные прагматики. Им выгодно в военном отношении опираться на нас, а в экономическом — на американцев. И чем хуже отношения между двумя сверхдержавами, тем удобнее эфиопам между ними балансировать. Говорят между двух стульев не усидеть. А почему надо именно сидеть? У эфиопов ноги крепкие, они просто исполняют между нашими сверхстульями свой классический национальный танец. Изящно получается, доложу я вам.

— Гнусь… Господи, какая гнусь… Вы знаете, полковник, с некоторых пор я ненавижу все, что связано с политикой, но не до такой степени, чтобы предавать родину.

— В иной ситуации, молодой человек, я расценил бы ваши слова, как оскорбление, но сейчас я просто хочу сказать вам: я не предавал родину.

— Да, конечно же, полковник, извините. Я не должен был это говорить, потому что не знаю вашей ситуации. Что-то я нервный в последнее время стал, злой как собака. Меня, кстати, Андрей зовут. Инструктор вертолётного полка.

— Алексей Алексеевич. Остальное вы уже знаете.

Они на некоторое время замолчали. Без тостов выпили и закусили. Пауза на удивление не была напряженной, им почему-то легко молчалось за одним столом, как будто они уже научились общаться без слов. Потом Андрей спросил:

— Ну, и как скажите мне, Алексей Алексеевич, выглядит Эфиопия с той стороны, в смысле — с американской? Признаться с нашей советской стороны она вообще никак не выглядит. Натуральная чёрная дыра.

— Андрюша, я не отношу себя к американской стороне. Ни янки, ни кто бы то ни было мою душу никогда не купят, потому что у меня вообще нет намерения выставлять её на аукцион. Я оказываю американцам услуги, которые никак не могут повредить России и никакого отношения к политической гнуси не имеют, а вот знаю я теперь действительно больше, чем раньше. У меня теперь, к примеру, не вызывает сомнения, что Менгисту Хайле Мариам — нелюдь, который готов собственную страну уморить голодом и утопить в крови просто из личной прихоти. Заметь: вовсе не потому что он хочет осуществить некие неосуществимые идеалы, как это бывало у нас в России — истребить половину населения, для того чтобы осчастливить вторую половину. Для Мариама даже такая постановка вопроса была бы слишком возвышенной, он хочет осчастливить только — А я думал, он просто марксист-идеалист, который упорно не желает считаться с реальностью.

— Нет, нет, он совершенно не идеалист, он считает себя императором, и ни от кого это не скрывает. Всякий безграмотный крестьянин в Эфиопии знает, что Менгисту — император, который сверг своего предшественника, а про марксизм мало кто из эфиопов хотя бы слышал.

— Ну, каким бы там монархом он себя не считал, но я сомневаюсь, что он это открыто демонстрирует.

— Уверяю тебя — демонстрирует. Во всех поездках по стране за Менгисту возят большой позолоченный трон, изготовленный в точности, как императорский, только побогаче. Громоздкая штука и очень тяжёлая, императору и в голову бы не пришло таскать за собой по всей стране такое сооружение, потому что императору не надо было доказывать, что он является таковым. А Менгисту вынужден постоянно демонстрировать, что он обладает абсолютной ничем не ограниченной властью. К своим соотечественникам он обращается только сидя на троне в классической общеизвестной позе императора. Последнего императора Хайле Селассие Мариам, тогда ещё всего лишь полковник, задушил подушкой в 1974 году. Знаешь, как он поступил с телом Селассие? Он велел закопать его в своём личном сортире в вертикальном положение, чтобы каждый день испражняться ему на голову. Причём заметь, от простых эфиопов этот факт вовсе не скрывают, напротив, общаясь с народом, представители новой эфиопской власти весьма охотно рассказывают про сортирное изобретение красного императора Мариама.

— Теперь понятно, почему нам так настойчиво запрещали общаться с эфиопами. Некоторые из них могли не сообразить, что про причуды их марксиста-монархиста русским не надо рассказывать. Да впрочем, чем бы дитя не тешилось…

— Но Мариам тешится не всегда настолько же безобидно. По всей Эфиопии камеры пыток работают теперь круглосуточно. Эфиопов трудно удивить жестокостью, к кровавым тиранам здесь привыкли, но Мариам в своей бесчеловечности настолько преступил всякую грань, что даже здесь приобрёл славу весьма печальную. К тому же, за годы его правления миллионы эфиопов умерли от голода.