— Братья, что вы стоите передо мной, как перед епископом? Или вы брезгуете разделить трапезу с таким головорезом, как я?

Роланд от души расхохотался:

— Ах, милый Гуго, как я соскучился по твоему юмору.

Гундомар и Готфрид улыбнулись очень сдержанно. Ни мало не смутившись, с большим достоинством, неторопливо и без суеты они сели за стол и приступили к еде. Гуго изредка исподлобья поглядывал на них. По душе прокатилась волна тихой грусти: «Рыцари, — подумал он, — настоящие рыцари. Роланд сказал «юноши». А ведь они примерно мои ровесники. Да, им лет по 30. Я 10 лет в Палестине — в крови, в грязи, во всяческой мерзости. Пытался молиться, да разве получалось? А они это десятилетие пребывали в молитвенных трудах. Это чувствуется. Какие хорошие у них лица. Ясные, чистые. И вот теперь они просят моего разрешения на подвиг. Не разрешение им необходимо, а благословение. Почему Роланд ничего не говорит про отца Роберта? Что-то не так».

Закончили трапезничать. Дружно встали и помолились. Роланд глянул на Гундомара и Готфрида, едва заметно кивнув головой. Этого было достаточно, чтобы они, поклонившись, удалились. Роланд обратился к Гуго без предисловий: «Отец Роберт умер».

Гуго молчал. Бессмысленные слова сожаления и скорби сейчас были никому не нужны. Когда он заговорил, его голос прозвучал неожиданно глухо, как-то потусторонне:

— Твоих рассказов, Роланд, было вполне достаточно, чтобы я полюбил отца Роберта, хотя ни разу с ним не встречался. И не известно — встречусь ли? Он сейчас среди ангелов. Мы — среди людей. Он — блаженствует. Мы — воинствуем. Утрата невосполнимая для всей Церкви. А для нашего братства, может быть, губительная. Неужели мы не нужны Господу? Ты знаешь, Роланд, мы подошли к черте, за которой дальнейшее существование нашего братства невозможно без благословения духовного лица. И не любого, а такого, чьё слово имеет вес для всей Франции. Я не допущу, чтобы наше братство превратилось в секту. Лучше останусь здесь, в Сито. Я не знаю, что делать.

— Есть мысль. Позволь, Гуго, я расскажу тебе об одном человеке. Несколько лет назад сюда, в Сито, пришёл юноша. Ему было тогда лет 20 с небольшим. Его отец — сеньор де Фонтен — из древнего и могущественного рода Бургундии. Владения этого рода простираются от Труа до Дижона и от Танжера до Лангра. Супруга сеньора де Фонтена — из столь же славного рода де Монбар. У них — шесть сыновей и дочь. Юноша, о котором я веду речь — Бернар, третий сын. И вот, представь себе, сей Бернар в столь ещё юном возрасте явил необычайную духовную силу и невероятную способность влиять на людей. Всех своих братьев и сестру он убедил принять монашество. Сейчас все они уже в разных монастырях. И отец, и мать Бернара так же подумывают принять монашество. Слышал ли ты когда-нибудь о том, чтобы сын имел такое влияние на родителей?

— Всё это и правда необычно. Я, конечно, мало понимаю в духовной жизни, но не вообразил ли твой Бернар себя чем-то большим, чем он есть? Мне никогда не нравились слишком юные отпрыски слишком знатных родов, ведущие себя так, словно все короли мира — их вассалы.

— Ах, Гуго. Если бы ты видел Бернара! В нём совершенно нет высокомерия. Кажется, он последнему из своих слуг не решился бы что-то приказать. Брат Бернар стыдлив и застенчив, как девушка, легко приходит в смущение, очень неразговорчив, выглядит постоянно погруженным в размышления. Да его и видят-то не часто. Он любит уединение. Братья рассказывали мне, как он вёл себя, когда только что поступил в монастырь. Ты знаешь, у цистерианцев физический труд обязателен для каждого монаха, будь он хоть сыном короля. И не случайно ведь Бернар выбрал именно Сито — он знал об этом. Вот только юноша он чрезвычайно болезненный, его утроба часто извергает обратно всю пищу, так что он неделями ходит ничего не евши. Из-за болезни ему готовы были сделать снисхождение, но во время жатвы он рвался на полевые работы, как рыцари рвутся в бой. Серпом он, конечно, не владел, все знатные юноши учатся работать серпом только в Сито, а Бернар оказался самым неспособным из них, у него на поле вообще ничего не получалось. И тут ему готовы были оказать снисхождение, потому что видели — парень старается изо всех сил, просто неспособный. Ему определили бы такой труд, который никаких особых навыков не требует. И что ты думаешь? Бернар день и ночь со слезами молил Бога даровать ему способность к жатве, и Господь оказал ему милость. Бернар стал самым лучшим жнецом во всём монастыре. Братья рассказывают, что он искрился от счастья, ловко орудуя серпом. Но гордость не проникла в его сердце, он остался таким же стыдливым и застенчивым. Теперь ты понимаешь, какова природа его влияния на людей?

— Не очень. Всё это слишком необычно. Ни на что не похоже.

— А тебе не кажется, что таково же и наше братство — необычное и ни на что не похожее? Мы хотим, чтобы нас поняли, а кто способен на это, если не такой вот необычный монах?

— Прости, Роланд, но я не понимаю, что нам даст поддержка простого монаха, который, к тому же при всех своих достоинствах — всего лишь неоперившийся юноша.

— Гуго, ты реши для себя, к чему стремишься — к признанию человеческому или Божьему? Ты хочешь, чтобы герцоги и кардиналы усыпали твой путь лепестками роз? Или ты хочешь жить в мире с Господом и следовать Его жертвенному пути? Простой и безвестный монах, если он человек святой жизни, может призвать на наш Орден благословение Господне. А возраст. Сколько тебе было лет, когда ты вломился к королю Балдуину с такими требованиями, как будто имел право ему приказывать?

Слова Роланда прозвучали жёстко и властно, почти гневно. С де Пейном говорил уже не товарищ и не подчинённый, а монах — вестник Божий. Гуго, до той поры остававшийся подавленным и мрачно-недоверчивым, оживившись, с искрой радости в глазах глянул на Роланда:

— Где твой Бернар?

— Его здесь нет. Совсем недавно он с двенадцатью братьями ушёл в Клерво, чтобы основать там новый монастырь. Клерво — Ясная долина. А ведь ещё совсем недавно это место называли Долиной полыни. Это и правда горький край, издавна бывший пристанищем воров и разбойников. Бернар — как мы. Одно только его появление в тех краях рассеяло бандитов.

— Чудеса да и только. Насколько я понимаю, ты уже был в Клерво, и с Бернаром говорил, и про наш Орден ему рассказывал. Что он ответил?

— От себя — ничего. Он прочитал мне из Библии, из книги Левита: «Если вы будете поступать по уставам Моим и заповеди Мои будете хранить и соблюдать их, пятеро из вас прогонят сто, и сто из вас погонят десять тысяч и падут враги ваши перед вами от меча».

— Как это плохо, что я мало знаю Библию! — радостно воскликнул Гуго. — Я тотчас отправлюсь в Клерво к Божьему человеку.

Роланд облегчённо улыбнулся:

— Бернар ждёт тебя. Сейчас в Сито гостит один рыцарь — Андре де Монбар. Он — дядя Бернара, хотя так же молод, как и сам Бернар. Андре — хороший воин и благочестивый христианин. Он горит желанием присоединиться к нашему братству. И здесь, в Сито, он ждёт тебя, чтобы проводить в Клерво.

— Пойдём, познакомишь меня с братом Андре. Дорогие мои братья, как хорошо вы тут всё решили! Но в Клерво я поеду один.

Гуго провёл в Клерво неделю. Он неукоснительно посещал все монастырские богослужения, а всё остальное время работал вместе с монахами на строительстве — валил лес, таскал брёвна. Палестинский паладин с наслаждением вдыхал чистый воздух настоящего монашества. Здесь, в Клерво, он был, как пловец, который делает глубокий вдох, перед тем, как уйти в глубину.

С отцом Бернаром они почти не разговаривали, лишь изредка обменивались короткими фразами. Когда Гуго ехал к юному аббату, он представлял себе, как они будут вести долгие душеполезнае беседы, но всё оказалось по-другому. Впрочем, рыцарь не был разочарован, он почувствовал, что с отцом Бернаром надо просто быть рядом. Неразговорчивость Бернара проистекала от его созерцательности. Он словно хотел вместить в себя весь зримый мир творения Божьего, но это лишь затем, чтобы проникнуть в мистическую суть вещей, которая выше этого мира.