Мне уже остались не годы, а месяцы — возможно, дни.
Я ощущаю это с жуткой уверенностью, но как же эта мысль утешает и ласкает мою душу! Там меня ждет забвение, кончина. Там, безо всякого сомнения, несчастный изгнанник этого мира сможет наконец обрести родину, братьев, друзей. Там найдется место прокаженному.
Когда настанет этот день, какие-нибудь врачи начнут суетиться над моим прахом; они вновь заинтересуются уже забытыми вопросами, сделают новые открытия, будут исследовать все эти тайные страдания, обрушившиеся на одного человека.
О ученые мужья, просвещенные химики, чьи имена известны во всем мире, попытайтесь же проанализировать, если это возможно, все мучения, которые грызли, жгли это сердце до самого конца; все эти горючие слезы, которые затопили, иссушили его, заставляя сжиматься с ужасной силой!
Узнайте, как оно содрогалось от оскорбительного презрения, обид, грубой брани, горьких сарказмов, и тогда вы откроете секрет, который бережно хранит надгробная плита!..
Тогда вы получите представление о несчастном, которого всю жизнь все подло отталкивали, порой даже краснея, когда приходилось пожимать ему руку, которому отказывали в хлебе насущном и в праве на жизнь.
Ибо это я. Действительность угнетает, преследует меня. Что со мной будет? Не знаю. Где я смогу завтра найти себе работу, дающую кусок хлеба?
Вероятно, мне придется оказаться на паперти или пойти на преступление? Я приехал в Париж, и мне здесь нравится, ибо здесь меня никто не замечает, однако, возможно, мне придется как-нибудь вечером подстерегать беззаботного прохожего, который снизойдет до того, что оскорбит меня и укажет на меня полицейскому. В какие двери я только не стучался!
Некоторые личности, знавшие меня, приняли меня у себя, и я просил, умолял прийти мне на помощь. Конечно, для них это не составило бы труда. В Париже они пользовались таким влиянием, что одного их слова было бы достаточно, чтобы дать мне возможность достойно зарабатывать на жизнь.
О! должен сказать, что всюду я слышал горячие заверения в расположении, которым по глупости верил. Глубокое заблуждение, от которого я очень быстро избавился. Наконец я понял, что отныне должен рассчитывать лишь на себя. Исчерпав свои жалкие сбережения, я вскоре познал тоску нищеты, муки голода. И так прошел целый месяц, я продолжал просить, однако результат всегда оказывался отрицательным.
Мне оставалось последнее, и я смирился с этим, считая, что на сей раз нашел спасение.
Я решил наняться слугой в один из многочисленных особняков, которыми кишит Париж, и явился в бюро по найму прислуги. Вы уже прислуживали? Таков был вопрос, который мне задали сразу же.
Я ответил отрицательно, и мне сообщили: «Вряд ли вы что-нибудь найдете, однако заходите, попробуем».
Увы! Я приходил к ним каждый день, и каждый день выслушивал удручающий ответ.
Мне известно, что я неизменно вызываю в окружающих сильнейшее удивление.
Все эти юные существа, чьи лица излучают присущую им радость жизни, похоже, читают на моем челе некую пугающую истину, тайна которой от них ускользает.
Мой холодный неподвижный взгляд, казалось, леденит их и вызывает в них почти что уважение.
Как определить это странное ощущение, которое постоянно сопровождает мое появление? У меня это не получится. Однако я совершенно точно знаю о нем.
Даже те, кто его испытывает, не способны его объяснить.
Жизнерадостные молодые люди с левого берега, будущие ученые, работающие в надежде на грядущий успех, перемежая поцелуи с чашками кофе, люди, которых я вижу практически каждый день в ресторанах, также не могут понять некую присущую мне мрачную угрюмость, которую невозможно объяснить у человека двадцати восьми лет. Порой я улыбаюсь своим симпатичным соседкам по столику, но ни одна из них не смогла бы назвать имя милашки, разделяющей мое одиночество. А ведь они с уверенностью могут сообщить подобную информацию о любом здешнем студенте, ибо они все друг с другом знакомы или же состоят в любовной связи. Они в курсе малейших изменений личной жизни своих знакомых, они практически каждый день меняются между собой кавалерами.
По поводу местных нравов можно было бы написать интереснейшее научное исследование. Не будучи замешан ни в одной интриге, отказавшись от роли в этой комедии, я часто наблюдаю за странными сценами между этими влюбленными парочками. Я выступаю исключительно в роли зрителя и почти всегда прихожу к выходу, что моя роль самая лучшая.
Я могу судить, ибо всегда гордо наблюдаю со стороны. Настоящий опыт, который мне помогло приобрести женское сердце, ставит меня гораздо выше знаменитых критиков, чьи суждения, должен сказать, не раз поражали меня своей фальшью.
Дюма-сын, помимо прочих, тщетно пытался проникнуть за эту завесу, которую ему удалось отодвинуть лишь наполовину, а для глаз профанов она и вовсе остается непроницаемой.
Он понял, что дальше ему не пробраться.
И действительно, ему пришлось остановиться, хотя он был движим мощным порывом. Почему? Он не знал пароля, дающего доступ в святилище. Он заблудился в безвыходном лабиринте и вышел оттуда изнеможенным и побежденным; однако ему так и не удалось постичь эту науку, на знание которой претендовал, но которую так и не суждено узнать ни одному мужчине.
Следует ли сожалеть о подобном положении? Нет. О! нет.
Должен сказать, что мне кажется, и я в этом совершенно убежден, что здесь существует не столько невозможность, сколько необходимость, вынужденная граница, которую мужчине переступать опасно. Этому противятся его способности, и от этого зависит его счастье.
Я же явился исключением, с чем я себя отнюдь не поздравляю, однако мне вместе со званием мужчины было дано на личном опыте глубоко проникнуть во все повадки, все тайны женского характера. Я читаю в их сердцах как в открытой книге. Мне знакомо каждое их трепыхание. Одним словом, я знаю секрет женской силы и меру ее слабости, возможно, поэтому из меня вышел бы ужасный муж; я чувствую, что все радости брака были бы для меня отравлены, и, возможно, я бы стал жестоко злоупотреблять своими огромными преимуществами, которые обернулись бы против меня.
После того, как я несколько раз приходил в бюро по найму, там решили дать мне рекомендательное письмо к одной даме, которая искала слугу.
Мадам графиня де Ж. жила в небольшом особняке на Фобур Сент-Оноре.
Я застал ее одну в просторном салоне, где она писала. Она взяла письмо, села у огня и задала мне несколько вопросов, к которым я уже был готов. Я никогда не прислуживал, и это было непреодолимым препятствием.
Я бы мог спокойно ей сказать: я был горничной. Однако подобный ответ показался бы настолько невероятным…
Тем временем, мы подошли к решающему вопросу.
«Здесь, — сказала мне дама без особой приязни, — вы смогли бы быстро научиться всему, однако вы кажетесь мне слабым, хрупким, и мало подходите для подобной работы. Так что я не смогу взять вас к себе».
И меня отослали.
К несчастью, она говорила правду.
Я слаб и с виду кажусь болезненным. Учитывая это, лучшее место для меня было бы в больнице. Несомненно, это меня, в конце концов, и ожидает.
Время от времени я навещал одну элегантную молодую женщину, муж которой управлял великолепным кафе в Пале-Рояле.
Мы с ней были в самых дружеских отношениях. Она немного знала мою семью, и необычные события моей жизни до крайности возбудили ее женское любопытство. Следовательно, учитывая присущую ее полу ловкость, она постоянно находила способ перевести разговор на эту тему, все время ожидая каких-то невероятных подробностей, на которые я был не особенно способен, даже ради нее.
Однако я не считаю, что мои воспоминания стоят того, чтобы трепать их на каждом углу. Ведь в моей жизни бывали ситуации, которые мало кто способен оценить, и конечно же, в наше время всегда найдутся грубые личности, готовые глупейшим образом интерпретировать все факты и вещи, и эти интерпретации могли быть для меня опасными, в чем я иногда имел возможность убедиться лично.
