— Винтовка разряжена.

— Тогда забирайся в машину и пошел! Учти — я буду сзади.

Таннер направился к своей машине. Он слышал за спиной шум спора, но был уверен, что они не станут стрелять. Открыв дверцу, он увидел краем глаза тень и резко обернулся. Рядом стоял Грег, высокий и тихий, как призрак.

— Хочешь, я поведу? — бесстрастно предложил он.

— Отдыхай. Я пока в форме. Может быть, позже.

Грег кивнул, обошел машину и, усевшись, сразу откинул спинку сиденья. Таннер захлопнул дверцу и завел мотор. С гулом ожил кондиционер.

— Перезаряди и положи на место. — Он передал винтовку и патроны, натянул перчатки и добавил: — В холодильнике полно лимонада. И ничего другого.

Напарник снова молча кивнул.

— Что ж, покатили, — пробормотал Таннер, услышав заработавший двигатель машины номер три, и отжал сцепление.

Чарльз Бритт слушал колокольный звон. Его офис находился наискось от собора, и от каждого удара массивного колокола содрогались стены. Бритт рассеянно просматривал папку с документами суда, чувствуя, как от монотонных ударов вибрируют пломбы и начинают болеть зубы. Убрав со лба прядь светлых волос, он задумчиво взглянул поверх бифокальных очков. Затем, перевернув страницу в пухлой папке, продолжил чтение.

Убытки, сплошные убытки. Эх, если бы он занялся лекарствами! Патентованные препараты и аспирин — вот, пожалуй, единственное, что сейчас покупают. С одеждой покончено — все обходятся тем, что есть. К продуктам относились с подозрением. Промтовары практически не шли — некому ремонтировать. Да и зачем?

Он глубоко переживал, когда дело касалось одежды, продуктов или промтоваров.

Бритт выругался и перевернул страницу. Никто не работает, никто ничего не покупает. Три судна ожидают в порту, из-за карантина не имея возможности сдать груз, его груз. А ограбления!.. Оставалось лишь проклинать все на свете. Страховые компании наверняка найдут способ расторгнуть с ним контракт; он в этом не сомневался, потому что сам владел большой долей бизнеса. По крайней мере, хоть полиция открывала огонь, когда дело касалось грабителей. Бритт улыбнулся при мысли об этом.

Мелкий дождь застучал по стеклу, размывая очертания собора за окном. Ему стало жалко мокнувшего под дождем городского глашатая, чье «Слушайте! Слушайте!» звучало над площадью, соперничая с ударами бездушного колокола. Он посочувствовал ему, потому что сам он, Чарльз Бритт, в свое время тоже был городским глашатаем — раньше, когда носил короткие штаны и когда его глаза не были еще отягощены очками и чтением толстенных папок. В то время он ненавидел дождь.

Никто не ездил в принадлежащих ему такси. Сегодня всю работу выполняли катафалки и санитарные автомобили. А у него не было ни тех, ни других. Никто не покупал оружия и боеприпасов. Населения стало меньше; оружия вокруг было предостаточно и для нападения, и для защиты. Никто не посещал его кинотеатры, потому что драматизма и страданий в жизни было вполне достаточно, чтобы наполнить жизнь каждого человека.

И никто, совсем никто не покупал последний, специальный выпуск его газеты, за который он платил служащим вдвое. Это был выпуск, посвященный чуме: бросающаяся в глаза первая страница в черной рамке, эксклюзивная статья профессора Гарвардского университета «Чума в истории человечества», материал сугубо медицинского характера о симптомах бубонной и легочной чумы, чтобы читатель мог определить, каким видом чумы он болен, шесть с половиной страниц некрологов, сотня интервью с отцами, матерями, братьями, сестрами умерших, вдовами и вдовцами, а также волнующая статья о шести героях-водителях, направляющихся к западному побережью на трех обреченных автомобилях. Бритт почти плакал, когда видел кипы устаревающих на складах газет, хранящихся напрасно, — ведь ничто так не отдает затхлостью, как старая газета, даже если у нее привлекательная, в черной рамке первая страница.

Единственное, что заставило его опять улыбнуться, это последний лист в папке. Бритт сумел в последний момент скупить больше половины всех гробов в городе, два цветочных магазина, содержать которые в настоящее время было накладно, и более пятисот участков на кладбище. «Покупай для рынка, на котором растут цены», — вот его философия, не говоря уже о его религии, понятиях о сексе и эстетике. Это, по крайней мере, послужит грузом на другой чаше весов, возможно, даже принесет ему прибыль. Он представлял себе, что если смерть — волна будущего, то надо скользить по ней.

Бритт напряг слух, опять прислушиваясь к словам глашатая, наполовину теряющимся за ударами колокола.

— …для сожжения!

Он забеспокоился. Невольно вспомнилась статья гарвардского профессора «Чума в истории человечества». Больницы и морги сейчас переполнены, как когда-то были переполнены старые покойницкие. Поэтому в такое время необходимо… Да.

— Массовая кремация во избежание распространения эпидемии, — выкрикивал мальчик. — Выделено три места, куда надлежит доставлять умерших для сожжения! Первое место — бостонский…

Чарльз Бритт захлопнул папку, снял очки и начал протирать их. Он решил подать заявление завтра. Крепко сжав губами холодное лезвие, он почувствовал во рту металлический привкус.

Они ехали молча на протяжении получаса. Потом Грег произнес:

— Это правда, что сказал Марлоу?

— Какой еще Марлоу?

— Который ведет другую машину. Ты пытался убить нас? Ты в самом деле хотел смыться?

Таннер засмеялся:

— Верно. Угодил в точку.

— Почему?

— А почему бы и нет? — помолчав, ответил Таннер. — Я не рвусь умирать. Лично мне хочется отодвинуть это событие как можно дальше.

— Но если мы не дойдем, половина народу на континенте погибнет! — воскликнул Грег.

— Когда стоит вопрос «я или они», то «я» мне как-то ближе.

— Откуда только берутся такие люди…

— Тем же образом, что и остальные, — усмехнулся Таннер. — Сперва двое забавляются, а потом кто-то расхлебывает.

— Что они тебе сделали, Черт?

— Ничего. А что они сделали для меня? Тоже ничего! Что я им должен? То же самое.

— Зачем ты избил своего брата?

— Не хочу, чтобы он подох по собственной глупости. Ребра срастутся, а вот смерть — штука непоправимая.

— Я не о том… Разве тебе не плевать, если он загнется?

— Он хороший парень. Но сейчас зациклился на своей девочке и валяет дурака.

— Ну а тебе-то что?

— Я же сказал: он мой брат и хороший парень. Он мне по душе.

— То есть?

— О, черт подери! Мы с ним немало повидали, вот и все! Что тебе от меня надо?

— Просто любопытно.

— Отвяжись! Подыщи другую тему, если хочешь болтать, ясно?

— Ясно. Ты здесь уже бывал?

— Да.

— А дальше к востоку?

— Я доезжал до самой Миссисипи.

— Ты знаешь, как перебраться на тот берег?

— Вроде бы. У Сент-Луиса сохранился мост.

— А зачем ты так далеко заходил?

— Хотел посмотреть, что там творится. Я слышал дикие истории.

— И на что же это похоже?

— На кучу хлама. Сожженные города, огромные воронки, обезумевшие звери, люди…

— Люди? Там есть люди?

— Если можно их так назвать. Все чокнутые. Бродят в каких-то лохмотьях или в шкурах, а то и голышом. Швыряли в меня камнями, пока я не пристрелил парочку. Только тогда оставили в покое.

— Давно это было?

— Лет шесть-семь назад. Я совсем юнцом был.

— И никому не рассказывал?

— Рассказывал. Двум дружкам. Больше меня никто не спрашивал. Мы собрались отправиться туда за девочками, но ребята струхнули.

— А что бы вы с ними сделали? Таннер пожал плечами.

— Не знаю. Продали бы, наверное.

— Вы там действительно… ну, продавали людей? Таннер снова пожал плечами.

— Бывало, — бросил он. — До Рейда.

— Как ты ухитрился остаться в живых? Говорят, тогда никто не ушел.

— Я сидел. За бандитизм.

— А чем занимался, когда тебя выпустили?

— Позволил себя перевоспитывать. Мне дали работу — развозить почту.