Посередине холла в креслах сидели несколько человек — читали газеты, курили, негромко беседовали. Никого из знакомых не было, и Джилл двинулась в сторону ресторана. Когда она проходила мимо конторки регистратора, сидевший там старик остановил ее, назвав по имени. Джилл с улыбкой подошла к нему.

— Вам письмо, — сказал старик, поворачиваясь к ящикам с корреспонденцией. — Вот. Похоже, что-то важное.

С этими словами он протянул Джилл объемистый коричневый конверт с обратным адресом ее адвоката. Письмо было трижды проштемпелевано.

— Спасибо.

Она отошла к креслу, стоявшему у большого окна (за ним виднелся заснеженный сад, каток и вьющаяся вдалеке тропа, по которой двигались маленькие темные фигурки с лыжами на плече), и разорвала конверт.

Наконец-то. В конверте лежала короткая записка от адвоката и копия свидетельства о разводе. Джилл только недавно приняла решение разорвать официальные отношения с мистером Фотлоком, чью фамилию она перестала носить еще пять лет назад, когда они расстались. Теперь же, добившись цели, она не знала, что ей делать дальше.

«Зато вот радости-то будет для Ренди», — подумала она. Надо сообщить ему с этаким невинным выражением.

Джилл достала пудреницу и состроила перед зеркальцем недоуменную гримаску. «Ладно, — пропела она тихонько, — с этим можно не торопиться». Хотя и особо тянуть тоже не следует… Ее тридцатилетие маячило на горизонте, как большая черная туча, заранее отравляя весь апрель, до которого, впрочем, было еще четыре месяца.

Она подвела помадой свой лукавый ротик, хорошенько припудрила родинку возле носа и захлопнула косметичку.

В ресторане на видном месте перед огромной яичницей, штабелями кроваво-красных сосисок, горой тостов с сыром и наполовину опорожненной бутылью апельсинового сока восседал доктор Бартельметц. Большая чашка кофе дымилась сбоку. Бартельметц сидел очень прямо, и только вилка, которой он орудовал, мелькала, как крылья ветряной мельницы.

— Доброе утро, — сказала Джилл. Бартельметц воззрился на нее.

— А, мисс де Виль… Джилл… Доброе утро, — он кивнул на кресло напротив. — Присаживайтесь, пожалуйста.

Джилл села и обратилась к подошедшему официанту:

— Мне, пожалуйста, то же самое, только раз в десять поменьше… Вы не видели сегодня Чарльза? — Она обернулась к доктору.

— Увы! — Бартельметц сокрушенно развел руками. — Хотя мне бы очень хотелось продолжить нашу дискуссию, пока его сознание еще пребывало на ранней стадии пробуждения и было сравнительно податливо. К сожалению, — доктор сделал большой глоток кофе, — он спит хорошо и сразу вступает где-то примерно в середине второго акта.

— А вот я обычно вступаю в интермедии и сразу прошу кого-нибудь объяснить мне, в чем суть дела, — подхватила Джилл. — Так почему бы не продолжить дискуссию со мной? Я всегда податлива, и мои сканды в форме.

Их взгляды встретились, и Бартельметц откусил кусок тоста.

— Да, — сказал он после паузы. — Кажется, я правильно вас понял. Что же, тем лучше. Что вы знаете о работе Чарльза?

Джилл поудобнее устроилась в кресле.

— М-м. Он — редкий специалист в некоей сверхспециальной области, и мне, конечно, трудно судить по тому немногому, что он о ней рассказывает. Мне бы тоже хотелось иногда заглянуть в чужие мысли — конечно, только чтобы узнать, что люди думают обо мне, — но я вряд ли могла бы долго находиться там. Особенно, — Джилл кокетливо передернула плечами, — если это человек… с комплексами. Боюсь, я могу отнестись к нему слишком сочувственно, или напугаться, или… словом, мало ли что. И тогда, если верить тому, что я читала, в силу некоей магии взаимности, его комплексы перейдут ко мне.

— Впрочем, — продолжала она, — у Чарльза почти никогда не возникает таких сложностей. По крайней мере мне он о них не рассказывает. Хотя в последнее время он меня беспокоит. Похоже, эта слепая девушка и ее говорящая собака значат для него слишком много.

— Говорящая собака? — переспросил Бартельметц.

— Да, у нее собака-поводырь из этих, знаете, мутантов.

— Очень интересно… Вы когда-нибудь с ней встречались?

— Ни разу.

— Так, так, — пробормотал Бартельметц. — Иногда невроконтакторам приходится иметь дело с пациентами, проблемы которых близки им самим. Тогда сеансы могут проходить достаточно болезненно. Со мной всегда так бывало, когда я брался лечить своих коллег. Возможно, Чарльзу эта ситуация кажется в чем-то похожей на то, что волнует его лично. Я никогда не обследовал его психики с точки зрения психоанализа. И не могу похвастать, что знаю все уголки его души, хотя он и был моим учеником довольно долго. Он всегда был сдержанным, несколько даже скрытным; хотя при всем том умел бывать и категоричным, властным… А что еще его волнует в последнее время?

— Он постоянно переживает из-за Питера, своего сына. В среднем раз в год переводит его в новую школу.

Подали завтрак. Джилл расстелила на коленях салфетку и подвинулась ближе к столу.

— …И еще он все время читает материалы о самоубийствах и говорит про них, говорит и говорит.

— Почему?

Джилл пожала плечами и приступила к еде.

— Ничего не объясняет, — сказала она, поднимая глаза на Бартельметца. — Может, пишет что-нибудь.

Покончив с яичницей, Бартельметц налил себе еще кофе.

— А вас не тревожит эта его новая пациентка?

— Нет… То есть да. Беспокоит.

— Почему?

— Боюсь магии взаимности, — сказала Джилл, слегка покраснев.

— Звучит достаточно многозначительно.

— Да, — согласилась она и после минутной паузы добавила: — Мы оба заботимся о его благополучии, и оба видим, откуда исходит угроза. Поэтому… могу я попросить вас об одной услуге?

— Можете.

— Поговорите с ним еще раз. Попробуйте убедить его отказаться.

Бартельметц сложил свою салфетку.

— Попробую, после обеда, — решительно сказал он. — Я верю в ритуальную силу попыток спасти человека. Их обязательно стоит предпринимать.

Рендер нагнулся, чтобы потрепать тяжелую лохматую голову. Его движение было воспринято со стоическим самообладанием, темные глаза взглянули на австрийца, у которого Рендер попросил прикурить, — так, словно спрашивали: «Должен ли я терпеть подобное унижение?» Мужчина улыбнулся при виде страдальческого выражения, написанного на собачьей морде, и, громко щелкнув, закрыл зажигалку; Рендер заметил, что один из выгравированных сбоку инициалов — маленькое «в».

— Спасибо, — сказал он и обратился к собаке: — Как тебя зовут?

— Бисмарк, — проворчал пес.

— Ты мне напомнил одного такого же. Того зовут Зигмунд, он друг и поводырь одной моей слепой знакомой — там, в Америке.

— А мой Бисмарк — охотник, — сказал молодой человек. — И нет такой добычи, которая бы могла его перехитрить, — ни олень, ни семейство кошачьих.

Собака навострила уши и взглянула на Рендера гордыми сияющими глазами.

— Мы охотились в Африке и в Северной и Юго-Западной Америке. И в Центральной Америке тоже. Он никогда не терял следа. Никогда не сдавался. Прекрасный зверь, а зубы у него не хуже золингеновской стали.