Коробин впервые встречался с Пробатовым в обыденной домашней обстановке. На двух или трех совещаниях и активах, где ему приходилось присутствовать, он наблюдал за ним лишь издали.
— Ну, что говорят врачи? — спрашивал Пробатов, с улыбчивой приветливостью глядя на исхудалое, изможденное лицо товарища и не отпуская его руки.
— Дело, Иван Фомич, голубчик, не в лекарях,— тихо отозвался Алексей Макарович, и на губы его пробилось подобие жалостной усмешки.— Вся машина поизносилась, по частям разваливается...
— А мы ее починим, капитальный ремонт сделаем! — с преувеличенной бодростью сказал Пробатов.
— Если бы среди запчастей сердчишки попадались, тогда куда ни шло, можно было бы попробовать, а так обманывать себя нечего — списывай меня в утиль и заменяй меня вон молодыми кадрами! — Бахолдин шевельнул свободной рукой в сторону Коробина.
— С запчастями у нас в области неважнецки, сам знаешь, но для тебя мы постараемся,— весело отвечал секретарь обкома.— Если мы таких, как ты, будем списывать в расход, то недолго разбазарить все свои накопления!..
Коробину казалось, что Пробатов сознательно ведет разгозор в таком нарочито бодром тоне, который скорее был свойствен врачу, чем партийному работнику. Да и сам Пробатов в этой обстановке выглядел вызывающе здоровым, несмотря на седину, почти молодым со своим румяным, энергичным лицом, жизнерадостной улыбкой, сильными руками, всей полноватой и ладной фигурой.
Но эта наигранная веселость не могла обмануть Коробина. Он считал, что Пробатов приехал убедиться только в одном — сможет ли Бахолдин и дальше руководить районом или пришла пора подумать о его замене. Поэтому понятно было его желание как-то смягчить силу удара, который неминуемо должен был обрушиться на старика. Ведь его нужно было морально подготовить и внушить ему хотя бы слабое утешение, что он не останется в одиночестве и по-прежнему будет кому-то нужен.
С той минуты, как секретарь обкома вошел, Коробин стоял все в той же несколько скованной позе и, глядя в аккуратно подстриженный затылок Пробатова, молчаливо наблюдал за ним.
Его начинало слегка беспокоить явное невнимание секретаря обкома, который пока, не проявлял никакого интереса ни к работе райкома, ни к нему лично. Неужели он опять все оставит в той же мучительной неопределенности?
В эту минуту Пробатов круто, всем корпусом обернулся к нему, и Коробин замер в напряженном ожидании.
- Что там у вас происходит в Черемшанке, Сергей Яковлевич?
Коробин отвечал спокойно, без запинки, долго не раздумывая, чтобы у секретаря обкома не сложилось впечатление, что он знает обо всем понаслышке.
— Колхоз нас ни разу не подводил, все задания выполнял одним из первых, а Лузгин, хотя звезд с неба и не хватает, однако в спину его подталкивать не приходится.
Пробатов качнул головой.
— А чего же добиваются те, кто недоволен им? Просто хотят заменить его кем-то другим? Но почему? Не выносят его требовательности или по иной причине? И что это за люди, которые заботятся только о своем, а о колхозном забывают,— все они лодыри или есть среди них работящие, честные колхозники?
— Всякие,— неопределенно ответил Коробин, досадуя, что с каждым новым вопросом он чувствует себя все менее уверенно.
— Ну конкретно, вот этот Егор Дымшаков, которого вы считаете заводилой во всех нездоровых явлениях, он что — пьет, дебоширит, не выходит на работу?
— К сожалению, этого про него сказать нельзя...
— Почему «к сожалению»?
— Простите.— Коробин покраснел до ушей, опасаясь, что своей обмолвкой может навредить себе больше, чем это в состоянии сделать его недруги.— Я не совсем удачно выразился... Но Дымшакова вы напрасно слушали, Иван Фомич! Первый крикун на всех собраниях! Один раз, когда я там проводил совещание, он почти что сорвал его и увлек за собой отсталые элементы!..
— Почему же вы считаете, что оно сорвалось по его вине, если вы сами там присутствовали? — спросил Пробатов, и Коробин, по достоинству оценив этот тяжелый упрек, не нашелся, что ответить.
— Он ведь коммунист, Дымшаков-то,— тихо проговорил все время молчавший Бахолдин, и секретарь обкома, похоже, был благодарен ему за эту подсказку.— Я его давно знаю, еще когда приют здесь сколачивал... Мужик он неровный и даже злой, по в нем есть что-то настоящее..,
«Лежал бы лучше и не ввязывался не в свое дело, старый гуманист! — с вспыхнувшей вдруг неприязнью подумал Коробин.— Вот попробуй докажи этому партийному деятелю, что на его либеральных принципах далеко не уедешь, если не будешь достаточно требователен».
Упираясь руками в колени, Пробатов поднялся, неторопливо, лавируя среди нагромождения вещей, прошел к окну, постоял, вглядываясь в скопившуюся в проулке синеву сумерек, побарабанил пальцами по подоконнику.
— Скажите, Сергей Яковлевич,— неожиданно спросил он.— Вам тяжело работать?
Коробин вспыхнул и с минуту молчал, не в силах справиться с охватившим его волнением.
— Как я работаю — об этом лучше всего судить вам, Иван Фомич... Мне кажется, что я пока справляюсь со своими обязанностями, хотя мне и приходится тянуть за двоих!
Ему уже казалось, что он говорит неубедительно и, главное, зря, потому что если секретарь обкома начал сомневаться в его способностях возглавить район, то любые слова бессильны и бесполезны.
Пробатов обернулся, и Коробин увидел на его лице сму-
щеннуюую и грустную улыбку. - Вы не так меня поняли! — как бы извиняясь, что огорчил молодого работника, тихо сказал Пробатов.— Мне хотелось знать, бывает ли и вам тяжело? Мне, например, бывает... И почему-то думается, что дальше будет еще сложнее и труднее, хотя некоторые товарищи считают, что все пойдет само собой, раз мы имеем такие замечательные решения. Но ведь чтобы их выполнить, нам нужно, по-моему, что-то понять заново...
У Коровина сразу отлегло от сердца, он слушал секретаря обкома с радостной готовностью, еле сдерживая просившуюся на губы улыбку. Вот струхнул, ни к черту стали нервишки!
— Сколько коммунистов в Черемшанке?
— Партийная организация там небольшая, всего двенадцать человек.— Коробин отвечал с прежней четкостью и деловитостью.— Мы, конечно, понимаем, что тут у нас есть известная недоработка, для такого колхоза это маловато, но как-то вроде не намечаются подходящие кандидатуры.
— Просто вы, видимо, недостаточно хорошо знаете людей,— с оттенком непонятной грусти заметил Пробатов.— Вот и вся, как вы говорите, недоработка! Старая и затяжная наша болезнь...— Он помолчал, словно прислушиваясь к чему-то в себе.— Независимо от того, захотят ли объединиться Черемшанка с Заречьем, нам нужно создать там боевую и сильную организацию, может быть, сделать ее территориальной, влить туда учителей, рабочих с маслозавода, а главное — искать, искать новых людей!
— Мы подумаем над всем этим, Иван Фомич,— пообещал Коробин.— Вплотную этим займемся...
— А с колхозом разберитесь хорошенько... Если бы моего вмешательства было достаточно, чтобы все выправить там, я бы, не задумываясь, остался в Черемшанке на день, а то и больше. Но мне кажется, что у недовольства, которое там бродит, более глубокие корни... Я не хотел бы и вас лишать ответственности за все, что происходит в колхозе,— пора учиться всем работать без мелкой опеки!..
— Не беспокойтесь, Иван Фомич,— смело и открыто глядя в глаза секретарю, ответил Коробин.— Во всем наведу порядок и доложу вам лично!
— И помните.— Пробатов поднял указательный палец, как бы приковывая внимание: — Сейчас, пока товарищ Бахолдин болен, за все дела в районе мы будем спрашивать
только с вас, и без всяких скидок на то, что вы второй секретарь. Ясно? А теперь не станем докучать Алексею Макаровичу, через часок я заеду в райком, и мы займемся текущими делами.
Это было как раз то, что Коробин жаждал услышать. Он мог теперь уходить со спокойной душой, потому что при любых обстоятельствах обком считал фактическим руководителем района только его!
