Гигантские клочья раскосмаченного дыма, нервные сети кроваво-красных искр с каждым новым порывом сырого ветра набрасывалиь на людей, наблюдавших за истовыми поклонами коленопреклоненной княгини. Сквозь хруст гложущего поленья Сварожича ²⁸⁵², сквозь посвист крыльев кружащего над горой Стрибога ²⁸⁶³они могли различать напевную, но вместе с тем страстную речь Ольги.

- …во зеленом лугу у Рода Всевышнего есть зелья могучия, а в них сила видимая-невидимая. Надо мне сорвать три былинки: белую, черную, красную. Мать-Макошь, дай мне красную былинку, буду метать ту былинку за море-окиян, на остров на Буян, под мечь-кладенец; Велес рогатый, дай мне черную былинку, покачу ее под черного ворона, того ворона, что свил гнездо на семи дубах, в чьем гнезде лежит уздечка бранная с коня богатырского; Перуне небесный, дай мне белую былинку, я заткну былинку за пояс узорчатый, а в поясе в узорчатом зашит, завит колчан с каленой стрелой…

- …красная былинка даст мне мечь-кладенец, черная былинка достанет уздечку бранную, белая былинка откроет колчан с каменной стрелой Перуновой. С тобою, Перуне, превозмогу силу любую…

- …заговариваю я рать мою смелую мстящую, в деревскую землю идущую, моим крепким

заговором, крепко-накрепко…

Так, даже имея перед глазами напоминание об общем, Ольга могла видеть в нем только частную сторону его, к каковой и обращала свои пламенные слова. И если бы киевские волхвы не носили собольих шуб, если бы они оставались столь дюжи телом, подобно их предшественникам, что с легкостью могли переносить здешние морозы, оставаясь в одних холщевых рубахах, как то и предписывает Закон, были воздержанны в пище, если бы они ни на полшага не отступали от тех заповедей, которые вливали в их ныне одряблевшие сердца наставники, - тогда здешние волхвы могли бы не только возжечь священный огонь, но и сказать пришедшей к ним Ольге: все, что сделано человеком, возвращается, подобно водам могучего Днепра, и подобно тому, как властно великий Днепр стремится к Русскому морю – необоримо приближение любого человека к его смерти. Плодами совершенных за жизнь поступков, добрых и злых, накрепко связан человек, он несамостоятелен, тысячи страхов терзают его, будто тысячи навий в подземном царстве Ния. Он распален обманчивыми образами действительности, и эта страсть ослепляет его, подобно непросветной тьме. И тогда вся жизнь человека приобретает обманчивый вид, и как часто не пытался бы он менять наряды, уподобляясь в том скомороху, жизнь оставит ему обманчивые наслаждения, и у него не достанет сил вспомнить о высшем состоянии. Конечно, нельзя постичь и малой толики Высшего Закона тому, кого не сподобил на это Единый. Но у всякого человека на пути самосовершенствования остается надежда -возможность следовать своему нравственному долгу, держаться очищенных веками родовых значений. Но нет и не может быть совершенствования без подвижничества.

Пока мать как могла сообщалась с силою высшею, Святослав все нетерпеливее ерзал в седле, поскольку однообразие поначалу развлекшей обстановки успело ему прискучить.

- Асмуд! Асмуд! – все чаще обращался он к своему дядьке-наставнику. – А что мамка там ищет?

И поскольку Асмуд только шикал на него да, утихомиривая все возраставшую проказливость княжича, то и дело дергал его за брыкливую ножку, обутую в точно такой же, как у взрослого мужчины сапожок, только очень маленький.

- Асмуд, смотри вон кто по небу летит!

И поскольку тот ни в какую не хотел глядеть туда, куда указывал ручонкой Святослав, малец затаенно шептал ему с коня:

- Петух по небу летит!

И тут же сам покатывался со смеху.

Когда же Ольга наконец поднялась с колен, в сопровождении возносящих хвалы Сварожичу Перуну четырех волхвов, Святославова коня подвели к самому краю горы и поставили так, чтобы глядел он в сторону между севером и западом. Свенельд подал княжичу сулицу со словами:

- Дружина, князь, идет отмстить мерзостным древлянам за смерть отца твоего - светлейшего князя земли русской. Вон внизу ждут твои вои княжеского веления. Брось копье – укажи им дорогу на своих зложелателей.

Копье, хоть и было всего лишь сулицей, все же не могло показаться легким для мальчика. Однако это было настоящее копье, и Святослав почти с жадностью схватил его, размахнулся, как учил Асмуд, и бросил вперед со всей силой, накопленной им за четыре года жизни. Сам он при этом едва не вывалился из седла, а копье, пролетев между ушами коня, шмякнулось коню под ноги. Свенельд же повернулся к толпе конников внизу, которую на почтительном удалении уж успели окружить стайки тех киевлян и поселян ближних весей, кто счел возможным отложить дела насущные ради запросов любопытства, прокричал им:

- Князь уж начал! Последуем, дружина, за князем!

Дружным гулом отозвалось подножие горы. И поход начался.

Обитатели деревских сел встречали могучую рать большей частью едва ли не радушно. Это сословие, изначала испытывающее глубочайшее почтение к силе, слишком женственно, и потому из всех способов сопротивления обстоятельствам выбирает терпение. А кроме того после сбора неумеренной дани (для того же Киева) многие поселяне видели виновником такой напасти именно своего князя, не умея неразвитым умом протиснуться к первопричине, и потому идущие воевать с Малом люди казались им едва ли и не освободителями. Для не слишком усложненного человека, приспособленного единственно к производству-преобразованию материи, не стремящегося или неспособного к строительству того, что не может быть обозначено органами чувств, по сути дела все равно, кто станет отымать часть его труда: природа, более сильный собрат или чужак. И только если его дыхание, подобно крохотной дробнице, вместе с прочими нанизано на нить знания превосходнейшего, свитую лучшими представителями его народа, только тогда он может быть частью божественного узора.

Малые города древлян в отличие от сел порывались оказывать какое-то сопротивление, но что они могли противопоставить сокрушительной мощи нескольких дружин, соединенных в могучую рать. Однако впереди был Искоростень – сердце и главная сила деревской земли. И как раз за его стенами укрывался опасный смельчак, дерзнувший отстаивать свое достоинство.

Город Искоростень был безупречно укреплен не только природой (находясь на холме, обведенном речкой Ужом), но и руками его обитателей. Линия крепких бревенчатых стен, воздымавшаяся на высоченном земляном валу, не была прямой, но складывалась из выгибов и выступов, чем могла противостоять ударам любых таранов. На всех углах ее были поставлены частые башенки, чтобы если какой ненавистник стал бы прилаживать к стенам лестницы, его можно было бы поражать не только спереди, но и с боков. Множество бойниц, прикрытых от неприятельских стрел тростниковыми циновками, напряженно следили за приближением Свенельдовой рати.

Множество воев, шевелящимся пестрым ковром затопившее все пространство вокруг крепости, впечатление производило поистине значительное. Этим-то и решил воспользоваться Свенельд, рассчитывая одним духом покорить воображение запершихся в городе древлян. В ближнем лесу стучали топоры, валя стволы, из которых здесь же, на глазах у осажденных, ладили какие-то простейшие стенобойные орудия. Отсюда туда, оттуда сюда носились бойкие крики, обрывки развеселых песен. В стороне полыхал, застилая черную сырость бесснежной зимы сизым дымом, брошенный жителями посад, в кураже подожженный пришельцами. Взирая на кипящее внизу оживление со спины угрюмого холма, город молчал. Казалось, он уснул последним сном от страха перед надвигающимся кошмаром.

Но вот беспорядочно зыбившаяся толпа разбивается на отдельные отряды, мимо которых то и дело проносятся, выкрикивая на скаку какие-то наставления, разного полета вожди. Выстроенное войско с нацеленными на город всякими устрашающими стенобойными орудиями, длиннющими лестницами, шестами, увенчанными мощными крюками, на какой-то миг замирает, и вдруг, точно рев разбуженного Чернобога накрывает весь окрестный заспанный промозглый мир. Стаи напуганных птиц взвиваются над ближними лесами, - уносятся прочь в блеклую туманную даль. И, надо быть, чтобы умножить возжигаемый в сердцах всего живого ужас, к ожесточенному гаму толпы присовокупляется нестройный перегуд боевых рогов и дудок. Тотчас же под прикрытием облаков из поднявшихся в сырой мерзлый воздух стрел и сулиц вперед выступают громадные трехсаженные короба, с деревянными крышами, нарытыми сырыми шкурами, с боками, заплетенными толстыми прутьями. Эти живые сооружения движутся на человеческих ногах, и время от времени спереди у них выглядывают острые железные крюки.