Словиша сидел, обхватив колени руками, подтянув их к небрежно остриженному подбородку, смотрел на воду, и какое-то юношеское выражение удивления дрожало в его застывшем светлом взоре. Русский удар разнес паразитскую шайку, не только державшую в своих руках все дороги, ведущие к полдню и державам, что первыми встречают солнце, не только грабившую русские караваны, но и непосредственным проникновением в живое тело народа русского вызывавшую в нем гниение и смерти. Этот удар выбил из цепких рук то, что от начала времен составляло их главную силу – золото… «Но что же так поздно? - думал Словиша. – Как жалко вот просто утекших в этот песок юностных сил». Он все продолжал глядеть на неутомимый поток, не сетующий ни на что, не ищущий ни у кого ответа на то, долго ли, для чего ему бежать, и не напрасны ли его усилия… И бело-синие блестки плавились, туманились, расползались в наполненных утренним светом глазах.

На отдаленной песчаной гриве простоволосая-черноволосая пухлая баба в золотняных лохмотьях то стенала, заламывая высоко над головой все в синевицах голые руки, то вдруг заливалась хватской песнюшкой, должно быть, похабной, поскольку сопровождала ее вовсе непотребными телодвижениями, и вновь ревела белугой. Внизу гряды, кое-где поросшей малюсенькими тополевыми кусточками, ее стоны подкрепляла самозабвенным воем забежавшая сюда же от огневщины ночного переполоха хромая пятнистая сука.

У самого уреза воды прибило белую полосу мелкого пуха и пера. В зарослях тростника то и дело заново начинала и вновь не довершала свой рассказ птичка пересмешка. И так забавно совмещались в нем обрывки песен самых разных тутошних птиц.

В

двух свойствах открывает себя человеку душа всех существ – неразрушимый, вечный Род. Одно из них можно было бы сравнить с блистающим солнцем, видимым всем, восхищающим каждого своей мощью и благолепием. А второе состояние блаженного Рода – это как бы вечно веющий ветер, недоступный глазу, это время, выдувающее все, что когда-либо было создано Творцом, от пылинки до всесильных Богов, постигаемое только сердцем и размышлением. Примеров сочетания этих основополагающих свойств ровно столько, сколько образов создано Богом на земле. Но есть в русской жизни священные дни, которые весь народ посвящает славливанью великого океана творений, в котором, будто добротный челнок в переходчивых волнах, сияет непотопляемое, стойкое, неразрушимое высшее всеобщее Прибежище, величаемое нашим народом, как Дажьбог – Солнце-князь. Временное и чувственное хвалит в нем мирянин, вечное и лишенное свойств воспевает успокоенный волхв. Только и для простецкого сознания, и для укрепленного подвижничеством духа эти благословенные дни открывают непроявленные смыслы свои в почитании Рода-Времени.

Русалия – вечная жизнь. Все проявленное и непроявленное соединяется в ней, все Боги и вся поднебесная, что было и то, чему только предстоит случиться. Праздник или откровение? То образ света, не знающий сна, лишенный старости и смерти.

Бегут по зеленой траве к Лелиной роще – в край веселодружной гульбы справные девки, бегут по воронцу и ромашке, по хоробрецу и попутнику, по одолень-траве и траве ребине, к этому дню сверх меры налитым силой зелейного полносочия. И, верно, одно только прикосновение босых ног к тем чудодейственным здравоносным стеблям и листьям многажды умножает светлую красоту резвых дивчин. Несут они в руках дары, трудам и долгу своему соразмерные. Кто - кринки и мисы со всякими напитками и наедками, кто – вышитые ширинки и тонкие белоснежные полотна.

Радуйтесь, березы!

Радуйтесь, зеленые!

К вам девушки идут,

К вам красные,

К вам пироги несут,

Лепешки, яичницы.

Святой троице –

Роду, Ладе, Леле -

Славу поют!

Славно славу поют красавицы, сладко припевают.

А и густо-густо на березе листьё,

Ой, Лада, Леля, Лада, Мать-сыра-земля!

Спешат сыновья ратаев на борецкие сходки. Хотят знать, кто из них сильнейший. Сбросят с себя нарядные рубахи с цветными ластками, с красным шитьем, схватят друг друга в охапку и ну ломать. Только налившиеся плечи блестят, только красные шеи горят. Пыхтят состязатели, - нелегко преимущество дается. «Это они, чтобы нам показаться», - мыслят наивные юницы. И не нужно им знать, что все-то происходящее на земле деется во имя высшего Свидетеля, вот сейчас над их чудными головками, украшенными венцами и лентами, явленного в облонке ⁵⁷³¹солнца. Спорят парни, в великом напряжении сил своих прося у Земли-матери мощности исконной, звериной – медвежьей, волчьей.

Вездесущие мальцы-пострелята и там успевают посмотреть, и здесь побывать, точно наделены божественной сущностьюю единовременно в нескольких местах обретаться. Вот их шумливая стайка забралась от солнечного шаловства под сень гая. Притихли. Над короткоостриженными светлыми головенками их свешиваются густолистые ветки ольхи, черемухи, липы. Хоть и ласковы те русалочьи руки, а все равно жутковато в дни эти ощущать невероятную близость потаенных сил в другое время никак не проявленной природы. Вскруженные таинственным чувством и разымчивым смешением запахов переспелой земляницы, пряного чебрика, горькой черной травы ⁵⁷⁴², сладкой баркони, принялись малявки пересказывать все, что слыхивали о дивах мира подспудного: кто, выйдя раньше всех на косьбу, в лугах крылатую Берегиню встретил, где Коровью смерть ⁵⁷⁵³в копань ⁵⁷⁶⁴столкнули и землей забросали, кому посчастливилось отыскать цвет папороти, что дает власть над землей, водой и может, когда захочешь, превращать в невидима, а еще говорили как сноровкой оборотничества овладеть.

- Надеть, чтобы Мать-Земля силу дала, - нарочно говорил как можно тише рослый тоненький Хлебослав, чтобы придать словам своим особенную значимость. – Для того нать о сыру землю удариться…

- Как удариться? Головой? – прыснул коротким смешком, который так долго был сдавливаем жутко-сладостным трепетом, самый маленький в этом собрании по имени Мураш.

И старательно нагнетаемую Хлебославом напряженность разнес вдребезги удар единодушного хохота.

- Не понимаешь, так молкни! – озлился рассказчик, но продолжал. – Надобно натереть двенадцать ножей соком двенадцати трав. Воткнуть их в пень. А потом кувыркнуться через тот пень. И беспременно волком станешь.

- Да ну! Вот это да! – зашелестели вновь озабоченные сникшие мальчишечьи голоса. - А ты уж опробовал?

- Ну-у… Как это оно… Вобще-то… - боролся с искушением просящейся на язык лжи Хлебослав. – Я того… Я бы испробовал… Только если вот так волком-то обернешься, а кто-то хоть один нож из пня выдернет, так уж никогда обратно вид человечий не воротишь.

Добронравный хозяин со своей хозяйкой, со всей общиной, с волхвом-ведуном обходят совместно возделываемую ниву. Кропят святой водой, взятой из Русалочьего ключа, залог своего безыскусного счастья. Стремительные касатки-ласточки, носящиеся над полем, словно с поцелуем льнут к усатым, торчащим в небо, колосьям, то и дело извергающим летучие дымки плодотворной пыльцы. Знать, дождю быть, хоть и румянится краснопогодье. И хоть мимолетны летние грозы-скороливы, - расплескали крылатые вилы, берегини народа русского, небесную влагу по земле, и вновь ведро, - а только мало ли что бывает, ни в одних вилах Бог. Оттого на всяк случай поют поселяне:

- Не бей, Перун-Сварожич,

Ни ржи, ни пшеницы.

Ни ржи, ни пшеницы,

Ни всякого хлеба!

Седобородый отшельник вышел из своего лесного убежища набрать воды из чистого ключа. Безучасными к мирским хлопотам глазами своими, способными во всех существах земных различать тресветлого Рода, и каждое создание видеть в нем, Властителе всей вселенной, поглядел подвижник на тот коловерт, на многоцветный вырь, несущий в однообразном движении своем ничуть не изменившийся за сто лет поток нерукотворных образов, и ничего не отобразилось на древнем лице его. Лишь бескровные губы сами собой прошептали