Да, эти господа наверное и в самом страшном сне не видели такого кошмара, который я немедленно вывалил им на их бедные головы. Начал я, естественно, с православного попа, тот был мне как-то ближе по месту моего рождения. На следующий день, после того, как я сделал заявку, сразу после обеда полка над стальным столом разъехалась в обе стороны и на её месте появился большой трёхмерный экран, а на нём холёный, дородный поп лет сорока на вид с длинной, чёрной бородой, в которой застряли листик петрушки и несколько хлебных крошек, а губы и особенно глаза, масляно блестели. Попяра явно только что встал из-за стола, за которым сидел с друзьями и изрядно принял на грудь. На мой взгляд это был как раз именно тот клиент, который мне сейчас и требовался. Поп вальяжно кивнул и представился:
– Меня зовут отец Никодим, сын мой. Ты можешь ничего не таясь открыть мне свою душу и поведать о печалях своих.
Внимательно оглядев попа, я тоже кивнул головой и подчёркнуто сухим тоном сказал ему:
– Хорошо, батюшка, вы вполне устраиваете меня, а теперь приготовьтесь выслушать мою исповедь. – После этого я глубоко вздохнул, наклонился вперёд и буквально прохрипел – Я не могу с этим жить, батюшка. Игорь каждую ночь снова и снова сгорает у меня на глазах в зоне СВЧ-переноса энергии, а я только и делаю, что даю ему указания, где ещё он должен заварить трещины в бронепереборке. Поймите, через эти трещины били мощнейшие потоки СВЧ-излучения и они могли убить всех остальных гравилётчиков, которые в тот момент не могли позаботиться о себе. Его глаза уже сгорели, он не мог дышать потому, что лёгкие вдыхали раскалённый газ, но ему нужно было заварить щелочку длиной в каких-то три сантиметра, чтобы восстановить целостность переборки. Все десять ремонтных роботов уже сгорели, а мой друг, которого я знаю вот уже двести сорок восемь лет, буквально с детского сада, ещё держался и мог управлять сервоприводами своего бронескафандра. Ему было очень больно, нестерпимо больно, ведь он находился в самой настоящей духовке и зажаривался в ней заживо, кроме него никто не мог выполнить эту работу. Все остальные мои друзья спасали корабль и наших друзей, спящих в анабиозе, а я его пилотировал, продираясь сквозь гравитационные вихри, которые били по корпусу, словно гигантские молоты, отчего разлетались вдребезги люки и переборки. Мой друг погибал у меня на глазах и хотя не я его послал в реактор, он сам в него помчался, виноват в этом был именно я, ведь мы давно уже отлетали своё и могли списаться со службы.
Стоило только мне сделать паузу, как поп осенил меня крестным знамением и елейным тоном сказал:
– Сын мой, воин, положивший живот свой за други своя…
Тут я действительно не выдержал и заорал на него:
– Заткнись, сволочь! Мой друг ещё не умер! Большая часть его головного мозга и две трети спинного сохранились и сейчас находятся внутри нашего корабельного робохирурга, а эта машина не пострадала. Он жив! Понимаешь ты это, жив! Робохирург поддерживает жизнедеятельность мозга Гарика и клетка за клеткой выращивает его нервную систему, а затем он вырастит его скелет, внутренние органы и мышцы, и тогда мой друг, наш друг и брат, выйдет из него, чтобы на десять лет загреметь на каторгу. Поэтому не говори мне о том, что он умер героем. Это в моих воспоминаниях Игорь умирает в жутких мучениях, но в моём сознании он продолжает жить и бороться за свою жизнь потому, что мы все без него осиротеем. – Поп оторопел от моей отповеди и встал, наверное, чтобы уйти, но я рявкнул ещё громче и теперь уже командирским тоном – Сидеть! Слушать и не перебивать меня! Только посмей уйти, жирный, ленивый наземник, я тебе такую жизнь устрою, что ты у меня взвоешь. Ты должен выслушать всё, чтобы понять всю мою боль, всю нашу боль и почувствовать, как несправедливо с нами поступили.
После этого я терзал отца Николая своим рассказом о самых страшных четырёх минутах и семнадцати секундах своей жизни целых четыре часа и он ушел из той комнаты, в которую вошел, чтобы поговорить с заключённым по душам, весь белый от ужаса и даже не попрощался со мной. Ну, что же, это было моё самое сильное оружие и я применял его без малейшей жалости. На следующий день уже католический священник, отец Иоганн, бледный, как полотно, смотрел на меня с ужасом в глазах и по его лбу катились крупные капли пота. Точно такому же испытанию я подверг остальных четверых попов и под занавес обрушил то же самое на голову нагловатой и бойкой дамочки-психолога, которая ушла из комнаты для собеседований рыдая. Ну, а как только я провёл первую психическую атаку, то тут же сел и накатал по толстенной жалобе на всех шестерых священнослужителей и на дамочку-психолога, раскритиковав их в пух и прах и за петрушку в бороде, и за слишком холёный вид, и за неуместно прозрачную блузку, причём в очень жесткой форме и снова потребовал встречи с ними, а также с начальником тюрьмы. Её я мог потребовать только раз в три месяца. Вместе с тем я мог так же терзать его заместителей по разу в месяц, а вместе с ними истязать своими симптомами каждую неделю тюремного лекаря.
Всё остальное время я проводил занимаясь физическими упражнениями и даже купил себе в тюремной лавке муляжи различных мечей, боевых шестов и прочих орудий убийства. Наверное за мной очень внимательно наблюдали, раз так и не допустили ни одной очной встречи с живыми людьми, а через некоторое время, когда я ударом кулака прогнул стальную столешницу, даже тюремные роботы, выводя меня три раза в неделю на два часа в тюремную оранжерею на прогулку, держались от меня на втрое большей дистанции и всегда держали манипуляторах наготове пару пистолетов с ловчими сетями. Ну, как раз с роботами мне было не привыкать работать очень жестко. В общем я заставил их себя уважать за эти десять месяцев, но что самое приятное, за это время сменилось уже семь психологов, одиннадцать попов и два заместителя начальника тюрьмы. Сам он держался, но я так думаю, что второго трёхчасового разговора со мной ожидал с ужасом, так как после первого он тоже сильно взбледнул с лица.
Нечего даже говорить о том, что количество жалоб, заявлений, прошений и прочих писулек, исходивших от меня, увеличивалось чуть ли не в геометрической прогрессии, а ведь их все бюрократическая машина была просто обязана прочитать и дать мне хотя бы отписку в качестве ответа. Всего за три часа работы на компьютере я умудрялся набить такое количество текста, что это не снилось ни одному борзописцу во всём Земном Союзе Галактики. При этом я ещё каждый день готовился к побегу, а для этого мне требовалось узнать расположение помещений в том тюремном боксе, в котором кроме моей находилось ещё как минимум девять одиночных камер. Для этого я прежде всего отточил до полного совершенства контроль над собственным организмом и занялся совсем уж невообразимыми вещами, стал провоцировать рост различных опухолей и отказы внутренних органов для того, чтобы меня раз в две, три недели вывозили из бокса на обследование в главный медицинский корпус. Во время таких путешествий я умудрился спереть два хирургических пинцета и ланцет, но перед этим был вынужден отломать сопровождавшему меня в оранжерею роботу-надзирателю две его клешни с ловчими пистолетами за то, что тот пытался запретить мне понюхать цветок. После этого он стал держаться от меня ещё дальше.
В конечном итоге мне удалось выяснить, что мой тюремный бокс находится неподалёку от центрального ствола тюремной шахты, но глубоко под поверхностью Марса, в самом низу. Однако, к моему огромному сожалению все остальные мои друзья находились в других лепестках, да, к тому же ещё и на разных уровнях. Зато я с радостью узнал о том, что "Синяя птица" не сдалась и изо всех сил портила кровь тюремщикам. Более того, в тюрьме, прозванной Марсианским Адом, заключённым уже стало известно о том, что в неё доставили группу таких преступников, на охрану которых брошены лучшие силы. Нас даже прозвали за это Синими Четями и заочно зауважали. Ещё я узнал, что три пожизненных это сказка для вновь осуждённых, больше пятидесяти лет в этой тюряге никто не сидел и после отбытия этого срока заключенного отправляли в какую-нибудь колонию под надзор местных властей. Этого срока, как я узнал, вполне хватало для того, чтобы даже у самого отъявленного преступника в заднице выгорела вся сажа и он, наконец, угомонился. Меня, естественно, такое положение вещей не устраивало, как и моих друзей.
