Одна из девиц — как раз нареченная Джорджа, Мария ее пока еще не отпустила от двора, да и вряд ли только в силу замужества отпустит, здесь не Аурелия, где особам королевской крови обычно прислуживают девицы, здесь все проще: если королева желает, то дама ей служит. Сестрицу, помнится, Мария-регентша очень отпускать не хотела, насилу уговорили — но у Марии нынешней все-таки букет девиц много пышнее: и четверка тезок, и считай от каждого рода хотя бы по одной смышленой фрейлине. Опять же и посмотреть есть на кого, изящный вкус у королевы наличествует, фрейлин своих она, насколько средства позволяют, украшает по орлеанской моде, а они собою украшают праздники. И Мерей, между прочим, денег на это не жалеет. Хорошее настроение королевы дорогого стоит.
— И не только, — соглашается Джордж. — Умный человек будет поощрять роскошь в любом случае. Везти к нам готовое далеко и рискованно. Дешевле приглашать мастеров. Одно за другое… а еще люди привыкают смотреть на столицу. Съезжаться. Вспомните, сколько здесь было гостей два года назад. А сколько сейчас? Верно, но важнее гостей другое: Дун Эйдин как-то ожил за последние годы, нагулял подкожный жирок. Лучше всего это видно по крышам. Едешь, смотришь со стороны на город, и видишь — тут надстроились, рядом тоже, тут флюгеры бронзой натертой сияют, не успели еще потускнеть, там черепица поблескивает, да не простая, а узорчатая. Если люди чинят крыши, если они эти крыши заново перекладывают, не жалея монет на черепицу или сланец, значит, жизнь идет в гору.
И значит они уверены — городу не гореть, грабителям по улицам не шастать. Не наведет на хозяина беду пестрая крыша по арелатскому образцу. Господи, где ты есть, кстати, с днем рождения, ну если бы ты не сотворил Мерея такой перепуганной сволочью, так ничего бы и менять не надо, хороший же правитель… Ее Величество Мария любит и умеет говорить перед подданными. Голос у нее, когда не жеманничает, громкий как труба Иерихонская, но куда, куда более благозвучен. И видно ее, даже не с тронного возвышения, а в толпе, великолепно. Этакая дылда да еще и высокий расшитый жемчугом и камнями чепец. Плюс каждый жест, каждая пауза, каждое движение руки и головы рассчитаны на то, чтобы привлекать и удерживать внимание. Хорошо ее при дворе покойного Живоглота выучили, ничего не скажешь — а впрочем, ничего кроме выучки и натаскивания за этим не чувствуется; у матери ее много лучше получалось. Это у них семейное, умение себя подать; а всем прочим Ее Величество пошла в отца. Стать и гордость, а расчет — ну куда там… О чем только ни думаешь, когда идешь по королевскому зову, выслушав трогательную речь о том, как Ее Величество опечалена, огорчена до слез досадной нелепой враждой, воцарившейся в сердце ее владений, и как она желает, чтобы этот вечер был ознаменован богоугодным и благородным делом примирения двух ее вернейших, — Джеймс едва не фыркнул на весь зал от возмущения, — покорнейших рыцарей. Это уже повод для поединка, между прочим. Насмерть. По верности к Аррану приравняли… да тут и старший-то забыл давно, как она, эта верность, выглядит. А младший и не знал никогда. Впрочем все это не мешает преклонить колено и заявить о своей полной и радостной готовности исполнить любую прихоть Ее Величества. Королева у нас дама,
дама оскорбить не может, и потом, сам же ее сюда тащил, вместе с чепцом, правда, не этим. Что уж теперь…
— И клянусь именем Господним и честью своей, что любой верный слуга короны будет мне братом. — Главное ведь, ни слова вранья. Подумал еще — большая часть зала шутку не оценит, а Джордж наверняка сейчас хохочет. Не вслух, конечно, но от души. Что думает младший Арран, неважно. Ему это примирение тоже не сдалось совершенно, ни на какое место не нужно — но королева захотела, отец велел, Хантли дал понять, что пора заканчивать смешить друзей и врагов ссорой, вот все и сделалось. Придется терпеть. Вид у паршивца восторженный, сияющий просто. Во всех смыслах — что не шитье, то камни, но глаза горят ярче… видно их гранили лучше. То ли перед королевой выделывается — как для него каждое ее пожелание все равно что заповедь Божия, то ли и впрямь счастлив, что она над ним возвышается и длинной веткой его макушки периодически касается. Это у нас оливковая ветвь мира, надо понимать? В отличие от самих оливок в пищу не годится. А Арран уже заканчивает.
— И клянусь вам, — ох, дошутился я, кажется, — что буду вам верным братом. И не разгибаясь, кидается в объятия.
Господи, подумал Джеймс, Господь наш и Пресвятая Дева, и все Святое Семейство вообще, чины ангельские и архангельские, а также бараны в стойле — объясните мне, почему порой обнять живого человека, умытого и наряженного, противнее, чем перетаскать десяток покойников?! Потому, сказали чины архангельские в голове — голосом Клода — что мертвецы это удовлетворительный плод трудов праведных, а некоторые живые — упрек свыше в недостаточном усердии.
Представьте себе, что за окном зима и крыши внизу белы от снега. Представьте, что снег этот, там, снаружи, сейчас летит параллельно земле — и тем невезучим, что построили дома дверью к ветру, утром придется выкапываться. Но это — им. А вам тепло и светло. Новые стенные панели, без щелей, новая обивка, свечи,
зеркала. Темноте, камню и холоду не оставили шансов. А еще играет музыка — легко и ненавязчиво вплетаясь в разговор, поддерживая тему как третий собеседник. Пимент немного сладковат, но для зимы это даже хорошо, геометрический узор на кубке каждый раз напоминает пальцам о себе, добавляет к вкусу вина. А напротив, наполовину облокотившись на лютниста, сидит очень красивая женщина и говорит об интересных вещах. Эта женщина — ваша королева. Лютнист играет, словно и не замечая ни королевской вольности, ни беседы — молчит, а на него уже два десятка раз успели нажаловаться, мол, непочтителен, неподобающе ведет себя с Ее Величеством, вездесущ и во все суется. Как всегда, где не наврали, там преувеличили. Так, тихая бледная немочь в кудряшках и кружевах, а музыкант хороший, умелый — и чего ж надо нашим лордам? Хотя Мария могла бы быть и поосторожнее, но в тепле, безветрии, под струнный перебор об этом думать не хочется; лорды, сплетни, недовольство — все это остается снаружи, вне пределов золотой сферы света, музыки, слов. Предмет же разговора оказался бы трудной задачей для любого музыканта, кроме очень хорошего.
— И поскольку в наших краях южная лихорадка не водится, то я думаю, что нам открытых водохранилищ бояться нечего. Правда, открытую воду легче отравить или испортить. Но, в любом случае, главную цистерну нужно ставить здесь, на замковом холме.
— А откуда брать воду, Ваше Величество?
— Как думали раньше, из Комистона. Тридцать миль, не так далеко. Там хорошие ключи. Простой акведук можно построить и за три года. У королевы под левой рукой, только поведи — маленький столик для письма, отделанный тонким шпоном из разноцветного дерева. На нем не нитки, не пестрый шелк, не острые ножички и длинные иглы — перья, кисти, тушь, старые выскобленные пергаменты. Марии пошли впрок уроки чертежного искусства, полученные в Орлеане. Ее эскизы точны, соразмерны, изящны.
— Это, Ваше Величество, славный замысел, и если удастся его воплотить — выгоды вполне очевидны. И еще более очевидно, что три стабильных года сами по себе необыкновенная выгода для столицы, для страны, потому что уже два в относительном мире, сравнительном покое мы все-таки прожили, отсиделись за спиной Аурелии во время войны, удачно сыграли на море; и только дураку непонятно, что мир и покой нам вредны, даже сравнительные и относительные, полезны акведукам, дорогам и крышам, но вредны настроениям лордов.
— Я понимаю ваши сомнения, граф. И куда лучше могу понять ваше беспокойство двухлетней давности. Я тоже не верю, что лорды смогут оценить пользу от сладкой воды или красоту расчета… еще меньше я верю в радость и поддержку магистрата. Подумать только, водяные деньги внезапно будут потрачены на то, на что их собирали… Два года правления пошли Ее Величеству на пользу. Она уже не похожа на долговязую девчонку, пытающуюся напустить на себя царственное величие древних императриц с готских мозаик, и сообразительную как эти мозаики, у которых вместо ума — сплошь цветная смальта. Что-то она начинает чуять сама, без разъяснений, о чем-то догадываться без подсказок. А может быть и с подсказками, если план уже со всех сторон обсудил с королевой ее брат, наш дорогой лорд-протектор — он достаточно предусмотрителен. Но и готовность обсуждать такие планы — признак пробуждающегося рассудка. Запах корицы, имбиря, райских зерен, длинного перца, меда… еще чего-то, а, понятно, сосновой смолы, с той ветки, которой мешали пимент. В богатых домах пимент пьют с сахаром, а королева предпочитает мед — ей кажется, что так вкуснее. Эта ее прихоть нравится людям на улицах и трактирщикам нравится тоже. Она предпочитает мед, уют, хорошую музыку и разумную роскошь, а еще она начала предпочитать мир.
