Скверная у хозяина манера — придет, сядет рядом и под руку глядит. Сам своим непотребством занят — и туда глядит, и на Колету. Каждый раз как мокрым песком за ворот сыплют от его взгляда. А натоплено в комнате — как зимой, Колета бы рукава отвязала от нового платья, да вот при этом не хочется. Хочется, как у магометан, с головой в платок завернуться, чтоб глазеть не мог. Магометане — хоть и нелепые, не разобрались, где пророк, а где Сын Божий, а в таком-то наряде как уютно должно быть…
— И все вокруг так думают и говорят? Ну вот что ему надо-то?
— А как же иначе? Ведь оно так и есть — отреклись сами, и кто они после этого, как не черные колдуны, их черт все равно заберет, что ж им не колдовать-то? Они ж что в церковь не ходят, они ведь когда зайдут, так статуи плакать начинают, что душа погубленная, а из Тела Господня и вовсе кровь пойти может… Нет, у нас правду говорить не запрещают.
— Правду… — задумчиво говорит арелатец. — Правду. А что такое правда? Ладно, пустое. Хорошо получилось, а? И черепаший панцирь свой, расписанный в три краски — золотая, алая, лазоревая, одна другой дороже, — и камушками этими маленькими украшенный,
Колете показывает. Только она собралась уважительно похвалить, колдун не колдун, а красота-то какая!.. как вдруг оттуда черепашья голова высунулась.
Это он, значит, живую черепаху на коробочку для духов или что там еще резал и украшал. Или даже не черепаху.
— Еще ей нос и когти отполировать — и совсем хорошо будет, правильно? Точно. Заколдовал кого-то.
6 октября, день Благородные господа из свиты герцога Ангулемского совершенно не походили на самого герцога Ангулемского, и даже сравниться с ним не могли, как мелкая россыпь драгоценных камней может служить лишь оправой и фоном, на котором особенно ярко играют крупные алмазы. Граф де ла Валле не имел ни малейшего понятия о том, с какой стати его посетило это ювелирное сравнение, достойное пера придворного панегириста. Слагать стихотворные восхваления он никогда не стремился, а коннетабль в них не нуждался, к тому же любил хорошие стихи, а не черт знает что. К тому же герцогу Ангулемскому нужны были не панегирики, а возвращенный Его Величеству брачный контракт. Вследствие чего Жан познакомился с шевалье де ла Риве, вследствие чего его — графа де ла Валле — оглушило ювелирным соображением и отвязаться от него — соображения — было крайне затруднительно. А от шевалье — попросту невозможно. Вежливый армориканец выслушал рассказ Жана о попытках проследить документ от леса до Орлеана, покачал головой — и предложил господину де ла Валле, а также господину де Сен-Валери-эн-Ко прогуляться на тот берег, благо тут к одному человеку пришел очень интересный груз, которым не грех поинтересоваться молодым дворянам… особенно тем, кому так трудно подобрать себе оружие по руке. А дело стоит того, чтобы из-за него промяться, тем более, что мэтр Готье обычно торгует совсем иными вещами и есть шанс успеть первыми. Когда б не причина встречи, Жан был бы рад видеть каледонца, ныне обзаведшегося поместьем в Нормандии, а помимо того — уже не мальчишеской, строгой осанкой, достоинством доверенного лица второй в Аурелии по знатности персоны и подобающим платьем. Бывший «переводчик» напоминал о прошлогодней кампании, о днях войны, об успешно разбитой армии Альбы… а думать приходилось об ином. О том, какие кампании, где и как начнутся, если брачный контракт клодова предка не вернется на подобающее место. Граф де ла Валле таковым считал растопленный камин. Судя по всему, герцог Ангулемский был с ним согласен. И если его представитель предпочитает — ума не приложишь, ну откуда он позаимствовал эту гнусную манеру, выражаться едва внятными обиняками, то приходится улыбаться, вставать и с самым довольным на свете видом отправляться через мост к неизвестному торговцу непонятно чем. Шелка оказались более чем хороши — но это Жан успел увидеть только краем глаза, с лестницы, потому что гостей немедленно, с поклонами пригласили подняться наверх. Шелка были хороши, и Жан вовсе не для отвода глаз решил, что еще пришлет сюда слуг, а, может, и любезной супруге подскажет, куда ей отправить дам из свиты… но на втором этаже носатый смуглый лавочник с деревянным лицом торговал куда более интересным товаром. Точнее, с поклоном подносил его почтенным господам по приказу своего покровителя, и гости были одарены с лихвой.
Жан оценил и подарок — и доверие. Его не накормили выжимкой, ему дали все,
вместе с источником. Все бумаги, все отчеты и часть людей. Они провели следующие четыре часа в небольшой светлой комнатке позади конторы, читая, разбираясь,
споря, расспрашивая. До сего дня Жан де ла Валле думал, что Эсме Гордон — самый дотошный из известных ему людей (себя он перестал считать таковым лет в тринадцать). Но спокойный длиннолицый армориканец — или даже не армориканец, что-то в нем было лишнее, то ли глаза чуть поярче, чем нужно, то ли скулы чуть повыше… но кем бы он там ни был, а голова у него устройством своим напоминала лесную ловушку: только тронь косо торчащий стебель, и падает сверху груз, а там оглушенную подробность можно взять, рассмотреть, связать с другими.
Когда подробностей набралось и на пиршество, и на зверинец, а торговец шелком устал фонтанировать сведениями, устал, но не иссяк, просто набор мелочей и деталей, слухов и подозрений, которые необходимо выслушать благородным господам,
ослабил напор, граф де ла Валле чувствовал себя так, словно его головой засунули не то между жерновами мельницы, не то в какое-нибудь другое крестьянское устройство, превращающее зерно в муку, а камень в мелкий щебень. Услышанное требовало передышки, как хороший обед — неподвижности, но переваривать сведения о том, кто куда пошел, что сказал, что сделал и какой вид при том имел, а речь ведь шла о доброй сотне незнакомых людей, необходимо было не в покое, а в движении. Обнаружив это намерение, Жан спугнул старшего спутника, который срочно засобирался по важным делам. Пришлось удовольствоваться младшим — а тому год в обществе коннетабля не прибавил ни умения, ни желания. Но у Жана был неубиенный аргумент — молодые люди пришли смотреть на оружие. Если они его не попробуют, это вызовет подозрения. Гордону оставалось только согласиться. Хозяин конторы, впрочем, улыбнулся так, что Жан заподозрил неладное еще до того, как они спустились вниз, в небольшую комнату за складом. Там, несмотря на то, что осень выдалась теплой, ровно горели жаровни, а по углам лежало несколько мешков невычесанного льна, собирать влагу. Потому что на столах… Гордон осторожно взял с ткани небольшой серовато-белый с шелковым блеском нож, покачал на ладони, покрутил, прислушиваясь, упер, чуть нажал на лезвие, отпустил…
— Возможно, — сказал он, — я ошибаюсь, но это, кажется, не дамаск.
— Нет, — улыбнулся Жан. Хотя бы в виде поучений, но заинтересовало каледонца новое оружие. Не безнадежен все-таки… — То, что варят в Дамаске и то, что пытаются лить в Толедо — только подобие. А вот это — прообраз. Хиндская литая сталь. Литая, не кованая, не сварная. Мэтр, — кивнул он торговцу, — прикажите подать какой-нибудь обычный меч, а лучше франконской работы… Готье слегка усмехнулся — словно деревянная статуя святого на перекрестке, политая всеми дождями, прокаленная солнцем, шевельнула губами. Сам пошел и приволок из другой комнаты неплохой короткий франконский клинок, подал де ла Валле. Жан выбрал тесак побольше, в локоть, и безжалостно рубанул лезвие в лезвие.
Не самое худшее изделие кельнских кузнецов тупо, не по-оружейному хрустнуло и распалось на две части. Гордон приподнял брови — а вот когда Жан подал ему тесак, показывая лезвие, все-таки не выдержал, пискнул котенком, на которого наступил конь. Да, вот так вот. Чистенькое. Ни щербинки. Это вам не мельницы. Это… чудо. Ну и стоит оно, конечно, сколько чуду и положено — но хоть не за пустяк деньги плачены.
— Тут есть чему удивиться, — наслаждаясь, говорит Жан. — Тут даже Александр Македонский удивился, они своими мягкими железяками такое даже поцарапать не могли. А про панцирь Пора решили, что он волшебный.
