делает остановки — и это понятно, не случайно ведь, не спьяну сюда забрел, а за каким-то нехорошим интересом. И ведет его этот интерес — кругами, зигзагами, петлями, узлами — к перекошенному дому в глубине соседнего квартала. Дому, вокруг которого уже вторую неделю творятся странности. О позавчерашней — и последней — визитера не осведомили. Или наоборот, бедняга хочет посмотреть на обломки, авось, удастся разобраться, что там раньше целого лежало. Но тогда странно, что он ждал до сумерек. Люди прево тоже не прочь докопаться, что там к чему — они такого давненько не видывали, чтобы в городе среди ночи непонятно кто непонятно с кем резался до смерти, а те трупы,
что на месте остались, еще поуродовали, чтобы опознать было тяжелее… ну хорошо еще одежда есть, не так богаты в Орлеане лихие ребята, чтобы каждый день платье менять. Что убийцы убитых не раздели почти — это тоже важно. Наверное, думали, местная шушера позаботится, а она не успела, шуму уж больно много вышло и городская стража набежала. Эти и сами кого хошь… но трем разным патрулям меж собой договориться трудно. Сперва альбиец, потом армориканцы — этим-то что могло понадобиться, вряд ли Ее Величество имеет отношение к ночной резне, — а теперь вот франконская морда крадется себе драным котом в потемках, и насвистывает, чтобы с котом-ворюгой не перепутали и башмаком не швырнули. Стоит, смотрит на дом. Смотреть, в общем, не на что. Сверху хибара, снизу неплохой, хотя и сырой, наверное, глухой подвал. Тут все дома таковы. Выше земли — развалюха, ниже земли — река в гости просится. Пустой. И тот дом, где скупщик краденого жил, теперь тоже пуст — городская стража арестовала, потом господин д'Анже к себе забрал. Все трижды перерыли, бочку эту треклятую на доски разобрали — гнилье и гнилье. Следы? Не смешите, не ко времени — на мостовой, пусть и заросшей грязью, да после дождя, да после того, как здесь стража туда-сюда побегала, да все любопытные соседи? Тут теперь только своих придонных людей за жабры брать, за самое красненькое, и спрашивать, что там у вас стряслось? Но сначала — франконец, который головой поводит, то к одному плечу, то к другому, кивает сам себе, плечами пожимает и все насвистывает. Словно бы видит ночью больше, чем все остальные. Голову поднял — на крышу посмотрел, потом голову опустил, ногой кривое крыльцо без средней ступеньки попинал. Свистеть перестал, наклонился, сунул руку между досками, пошарил. Разогнулся — что-то в кулаке. Не крупнее монеты. Ну вот… человек, слившийся со стеной, не вздыхает, потому что слышно же. Вот вам и гордыня. Зудел тут сам себе, что ничего не найти, а тем временем трудолюбие и дотошность вознаграждены были. И доволен же гость незваный, по спине видно. Вот еще шаг сделал, за крыльцо заглянул, шуршит там чем-то… и вот те на, даже свистеть перестал.
Это хорошо. Пусть ищет. Пусть находит. Все, что он найдет — я возьму себе. А франконцам тут, в мутной истории, все равно делать нечего. Не место им в наших темных делах. Значит, осталось только дождаться, пока ретивый чужак все обшарит.
Был бы я не один, взял бы его. А так… ну, может, повезет. Но вряд ли. Вот стражникам хлопот… решат, наверное, что место заколдованное. А может, и впрямь такое.
Йоханнес Токлер считал себя удачливым человеком. Удачливым во всем. Другие здесь, во дворе покосившегося дома с дырявой крышей, ничего не нашли бы. Ни серебряной пуговицы от доброго, явно дворянского платья — герб не разобрать в потемках, но потом рассмотрит, ни лоскута от женской юбки. Верхней. Длинного такого лоскута с каймой понизу, от подола до колена. Это примета еще получше. У здешних нечестивых девок редко есть второе платье или хоть ткань в цвет на заплату. Пуговица. Лоскут. Подвязка с латунной пряжкой — тоже пригодится. Все отправляется в кошель на поясе. Все потом в дело пойдет. Вот кровь разлитая — сладкий запах, черное пятно на темной земле — не пригодится. Если бы надо было убийцу уличить — сгодилась бы и кровь. Но Йоханнеса Токлера послали за другим. За находками, которые позволят отыскать побывавших в этом доме накануне ночью. Потому что у хозяев, теперь большей частью мертвых, было то, что очень нужно королю Флориану и его подданным. Время. Милость Божья у них уже есть, Господь всегда на стороне правого дела, а вот время нужно — Божьи мельницы мелют медленно, а дьявол не знает отдыха. Но люди не дьявол, они оставляют следы. На земле, в грязи… гордые в грязь не смотрят, а вот это еще кусочек от того же самого платья, грязный кусок грязного платья, еще и втоптали его между камнями, а цепляться тут нечему и не за что… а среди трупов женского — нет… значит во всей этой каше была девица, здешняя, да плохо одетая, да важная — потому что не убили, а с собой увели. Из обрывков слухов, обмолвок, догадок, выдумок господин Токлер сложил мозаику, кривую и неполную, но вышло у него, что если добыть тот документ — свиток пергамента или письмо на бумаге, — то исход войны на южной границе Франконии может оказаться иным. Все можно будет переиграть. Тогда, думает Йоханнес, и его не забудут. Он сможет даже войти в совет общины, жениться только, теперь-то отец Бинхен уже… Мечтательный Йоханнес Токлер успел еще увидеть черный на черном, загораживающий звезды силуэт, ощутить досаду на себя — задумался, перестал беречься, — а потом сущий мир свернулся в узкую раскаленную добела воронку и воткнулся в спину сзади. Так больно было, что — ни вскрикнуть, ни выдохнуть. Тело двигалось само, левая рука дернулась назад и вверх, не пустой… но слишком медленно, слишком слабо, ее сбили куда-то в воздух, и туда же вслед за ней, полетел он сам, повторяя единственную правильную молитву «Отче наш, иже еси на небеси…»
5 октября, день
— Ваше Величество, господин коннетабль, Его Высочество герцог Ангулемский, прибыл во дворец и переодевается в своих покоях в парадное платье в ожидании вашего повеления явиться. Пока еще король Людовик, прищурившись, смотрит на длинную нахальную физиономию пажа. У пажей всегда нахальные физиономии, даже если мальчишки пытаются нести на них благочинное торжественное выражение. Получается плохо, а у самых расторопных и вовсе не получается. Король вручает мальчишке сахарное яблоко и показывает на дверь. Первым доложил — получи награду и не путайся под ногами, разговор короля с кузеном не для пажеских ушей. Яблоко, впрочем, мальчишке интереснее всех королей и кузенов — увесистое, из лучшего белого сахара, раскрашено в три цвета. Торговать подслушанным пажи еще не умеют, но если бы и умели, сегодня остались бы без единого подарка со стола или с плеча кого-то из придворных. Людовик будет разговаривать с кузеном Клодом в отдельном, особо охраняемом кабинете, где беседу подслушать просто невозможно.
В кольце сахарных фруктов образовалась дыра и через нее можно было разглядеть синюю лошадиную морду на самом блюде. Кузен ожиданий не обманул ни в чем. Вызвали срочно — значит, срочно, управился меньше, чем за неделю. Видимо, так быстро, как позволяли лошади. Значит, о документе он не знает, не известили. В противном случае он не рискнул бы уехать из Шампани, от армии. Потому что от ложного обвинения в заговоре он мог бы еще отбиться, а вот от очень целеустремленной банды разбойников на дороге — уже нет. Если банда будет достаточно большой. Королю есть кому отдать такой приказ. Но кузен приехал. Он не знает. Ему известно только, что его за какой-то нечистью оторвали от важных военных дел — и он выражает неудовольствие на весь дворец: вместо того, чтобы отправиться к себе и прислать письмо, явился сюда и теперь заставляет своего короля ждать, пока он там чистит перья с дороги. Если его вытряхнуть из купальни, он, пожалуй, возмутится сильнее, чем на вызов из армии в неурочный час — и на свой лад будет прав: прибыл? Прибыл. Так быстро, как только это возможно? Даже еще быстрее. Так какого ж вам рожна? Еще и с немытой шеей? Подождать час-другой никак? Лютеция второй раз сгорит? Хотя Клод бы так выражаться не стал бы. К сожалению. У него все и всегда под девизом «ни словечка в простоте». Людовик усмехается. Орлеанцы любили, когда король проезжал по городу почти запросто, с малой свитой, с охотничьими трофеями, торчащими из седельных сумок, дарил детям монеты и сладости, целовал девушек и беседовал с подданными. «Добрый король», говорили они. С кузеном такого вряд ли дождутся. Тот даже какую-нибудь милашку в седло берет с видом неслыханного одолжения. Зато важен, пышен и хвост как у павлиньего петуха. Это народу тоже понравится, наверное.
