— Мне очень жаль, — соглашается послушный сын, — что я вызвал неудовольствие Вашего Святейшества.
От дверей все разбегаются заранее — в боковые коридоры, в открытые комнаты. Сейчас попадаться на пути папского сына точно не стоит. Вдвойне и втройне не стоит, потому что рядом с ним, так же неспешно и ровно, с поднятой головой, шагает капитан его охраны, выслушавший негодование Его Святейшества через закрытую, но слишком тонкую дверь. Зашибут, понимают насельники дворца — не один, так другой, зашибут, и ничего им не будет, если уж покушение на любимого зятя Папы стоило только крика и гнева, вполне привычных папскому двору… Мозаичные цветные полы заранее предупреждают любопытных, где именно проходят двое. Шаги в нарочитой, противоестественной тишине разносятся необычно далеко. Обычно чья-то поступь, будь гость дворца даже телесно избыточен, теряется в других шагах, голосах, трелях певчих птиц, переборах струн. А сейчас каждое приглушенное дыхание очередного наблюдателя слышно. Смотрят, выглядывают из-за углов, из-за косяков, из-за полуприкрытых дверей. Любопытство дороже жизни, а посмотреть есть на что: навстречу Его Светлости герцогу Беневентскому идет его сестра, едва не овдовевшая трудами любящего брата, и свитские дамы за ней мелко семенят, пытаясь удержать монну Лукрецию за руки, но куда там!
— Мерзавец! — разносится по коридору, и громче того доносится звук оплеухи. — И ты — мерзавец, Микеле! Ты все это устраивал! — вторая оплеуха. — Чтоб вам обоим гореть в аду!
— Если такова воля Вашей Светлости, — отвечает капитан охраны. А его господин молчит. И смотрит. Так, что сестра опускает руки… и начинает плакать, тихо и отчаянно. И тогда герцог медленно кивает и проходит мимо. Не спорит, не возражает, не возмущается.
Значит — переглядываются многочисленные свидетели, — все правда. Все. Совсем.
— Друг мой, я уезжаю недели на две, и может случиться так, что после моего отъезда… или по возвращении вас начнут расспрашивать обо мне люди, которым трудно отказать. Скорее всего, я шарахаюсь от кустов, но если это все же случится — расскажите им все, что знаете.
— Как можно? Вдруг я сболтну что-нибудь и поврежу вам? Не лучше ли мне скрыться?
— Спасибо — но вот этого делать не стоит. Вы не повредите мне, друг мой, я позаботился об этом с самого начала.
Белое небо за окном, желтые поля, островки рощ, здесь холоднее, чем в Роме, ближе к белому небу, здесь зимой идет снег, вишни любят снег, им нужна зима, нужна вода, здесь все это есть. Солнце тоже есть, много, на всех хватит. Все хорошо в Камерино и все хорошо у хозяина Камерино — и он рад рассказать об этом.
— Вы были совершенно правы, синьор Петруччи. Кажется это… эфирное существо интересуют любые сильные чувства. Оно проявляет просто поразительную неразборчивость во вкусах. И, кстати, попутно мы обнаружили, что это и вправду не дьявол. — Варано смеется щедрым молодым смехом. — Один из моих средних сыновей счастливо женат. Но его жена крайне ревнива… она заметила странности в поведении мужа, а он не устоял перед ней и рассказал ей правду о наших опытах. Как раз по части плотского наслаждения. Да, конечно, я понимаю, что это могло навлечь на нас всех беду, но слушайте дальше. Женщина всецело предана моему сыну, но мысль о том, что он ляжет с другой, была для нее нестерпима. Так что она просто пожелала участвовать в обряде вместе с ним. И, представьте, с венчанной женой все прошло точно так же. И точно так же подействовало. Только удовольствия они, естественно, не испытали никакого — все забрало ваше существо. Так что милая Мария — ее зовут Мария — поняла, что никакой супружеской измены тут и не ночевало, и вполне успокоилась.
— Как интересно, синьор Варано, — отвечает гость, и никто бы не усомнился, что ему и впрямь интересно. Так оно и есть. Очень полезное наблюдение, очень остроумный опыт, и самому Бартоломео-сиенцу было бы сложно произвести его, а особенно — произвести так, чтобы сохранить все в тайне. Семья Варано — совсем другое дело. — Что же, и желаемое было получено? Могу ли я спросить, в чем оно состояло?
И совершенно невозможно догадаться по лицу, по голосу, что Петруччи несколько дней подряд гнал коня, спешил в Камерино, вовсе не затем, чтобы выслушивать рассказы Джулио Чезаре Варано о его изысканиях.
— Было, — счастливо улыбается синьор Варано. — Пошел дождь. Небольшой, но именно там, где нужно. С ясного неба. Не беспокойтесь, естественно, я перед этим пожертвовал нужное количество свечей и заказал особую службу Деве Марии. Что странного в том, что Пресвятая Дева ответила на молитву?
— Но теперь мы не можем ручаться за то, что ответ был получен не от нее… — качает головой Бартоломео.
— Вы верите в силу молитвы? — изумляется Варано…
— Синьор Варано, мало-мальски образованному человеку было бы удивительно в нее не верить. Разве мы не имеем достоверных свидетельств о вмешательствах свыше?
— А разве вы не считаете теперь, что эти свидетельства можно объяснить успешным применением вашего же искусства?
— Помнится, среди напраслины, возведенной на Господа нашего, была и такая, — усмехается Петруччи. — Синьор Варано, наш мир устроен сложно, остроумно и разнообразно. Не стоит сводить все проявления чудесного к одной-единственной силе.
— Ну что ж… — Варано снова серьезен и очень внимательно слушает. Впрочем, он не дожил бы до своих весьма преклонных лет, если бы отметал мнения только за то, что они противоречат его собственному. — Впредь я постараюсь действовать осторожнее.
— Синьор Варано… — сиенец улыбается, — как вы думаете, почему изготовление пороха и стеклянное дело считаются благородными профессиями не только у нас, но и на континенте?
— Те, кто этим занимается, — пожимает плечами хозяин Камерино, — рискуют жизнью каждый день.
— Так вот, в сравнении с нашими опытами, испытания нового пороха — спокойное, размеренное занятие, отличный способ обеспечить себе мирную старость. Если позволите, синьор Варано, я расскажу вам одну сказку. Она хороша тем, что, в отличие от арабских преданий того же рода, не содержит лишних сущностей, вроде ифритов и джиннов. Так вот, жил-был в приморском городе один… священнослужитель. Я не знаю, какими мотивами он руководствовался, и хотел ли он того, что получилось, но вышло так, что, пытаясь стать фактическим правителем этого города, он воззвал одновременно к двум силам. И принес им общую жертву. — сиенец смотрит прямо в глаза хозяину. — Священнослужителю повезло. Его убили на месте. Городу повезло меньше — его взяли штурмом, но кроме того он имел все шансы провалиться в тартарары. Но тут в дело вмешалась еще одна воля… и увела бедствие в сторону. Настолько, насколько это вообще было возможно. Кстати, если вы расскажете эту сказку Его Величеству Тидреку Галльскому или Его Величеству Людовику Аурелианскому — они будут вам крайне признательны.
Синьор Варано внимательно слушает. По спине бежит холодок, слишком отчетливый для почти полуденной жары, а голос гостя завораживает, как плавные раскачивания змеи перед броском. Варано догадывается, о каком городе и каком бедствии идет речь, даже не догадывается, вспоминает — он собирал обрывки слухов, тщательно сшивал их в единое полотно, как бедная старуха мастерит себе одеяло. Очень странные вещи говорили беженцы из Марселя — в том числе и о епископе, и о богохульных казнях, — и очень необычный шторм бушевал потом по всему лигурийскому побережью… и утопил толедский флот. Варано складывает одно с другим — но не понимает главного: почему приятный разговор вдруг свернул на такую каменистую тропу.
— Вряд ли, — с той же улыбкой говорит гость, — я смогу повторить этот опыт… вернее, не столько даже повторить, сколько пережить его. Признаюсь вам честно, я и в тот раз был совершенно уверен, что зашел слишком далеко за край… и до сих пор полагаю, что жизнь мне оставили из благодарности. За помощь, — поясняет он.
— Но вы же знаете, есть обстоятельства, когда человеку определенного положения не приходится считаться с последствиями. Путник, который бредет по каменистой тропинке среди холмов и наступает на пригревшуюся на солнце змею не должен спрашивать «за что?», он должен попросту внимательно смотреть на дорогу. Змея кусает ногу, отдавившую ей хвост, такова ее змеиная суть. Джулио Чезаре Варано чувствует себя иначе — он пошел по тропинке следом за прекрасной юной девой, предвкушая все мыслимые наслаждения, а та завела его в змеиное гнездо и сама обернулась гадюкой. Так что ему очень хочется спросить «за что?».
