— Если встанет такой выбор, на них можно закрыть глаза, — хмуро отозвался Курт. — Тоже непросто, но проще, чем это было бы с сыном, дочерью, братьями-отцами… разумеется, если с ними нормальные отношения, и ты не мечтаешь с раннего детства увидеть их в геенне огненной. В случае с приятелями дело лишь в привычке, а когда речь идет о близком родстве — тут говорит кровь, против нее переть сложно. А кроме того, все прочие — посторонние тебе люди, которые ничего не должны тебе и которым ничего не должен ты. Заводя же детей, ты обрекаешь себя на вечную перед ними ответственность. «Почитай отца и мать, ибо они произвели тебя на свет»; чушь.

— Опа, — усмехнулся охотник. — Сильно.

— Если б они тебя не породили, — пояснил Курт доброжелательно, — тебе не стало бы ни хуже, ни лучше. Тебя не было бы. Ты просто не обрел бы жизни, ты ее не потерял бы. В этом смысле незнакомый попутчик, спасший тебя от нападения разбойников, заслуживает благодарности куда больше: он не дал тебе утратить уже полученную жизнь. Потерять то, что ты уже смог оценить. Твое рождение есть лишь потакание желаниям твоих родителей размножиться, а чувствовать себя обязанным за подобное — глупо.

— Циник.

— Реалист. Они привели тебя в мир грязи, злобы, болезней, войн и смерти, в конце концов, просто потому, что им так захотелось; и всего этого не было бы, если б ты так и не проявился бы в бытии. И коли уж так случилось — их долг хоть чуть сгладить то, что они с тобой сделали. Аргумент «мы тебя выкормили» на деле есть тот minimum, который является их священной обязанностью. Благодарности достойно лишь то, что сверх этого: они просто должны оградить тебя от всей той пакости, что сопровождает их бытие.

— И научить меня самому ограждаться от всего враждебного.

— Разумеется, — не стал спорить он, — однако когда твой сын десяти лет дергает за хвост жеребца и получает копытом в лоб — в этом виноват он сам: ты говорил ему, что этого делать нельзя. А вот если его похищают стриги, дабы выторговать у тебя магический артефакт — в этом повинен ты. Никто его не тронул бы, не будь он твоим сыном.

— В этом повинны стриги.

— Несомненно. В первую очередь. И ты — во вторую.

— Это наезд на отца? — уточнил охотник ревниво; Курт пожал плечами:

— Это пример. Только лишь. И вот вторая причина, по которой подобным личностям лучше блюсти одиночество: угрожай эти существа смертью лишь ему — как бы он поступил? Кто знает, быть может, решил бы принести себя в жертву и, рискуя жизнью, уничтожить вещь, могущую дать им такую власть и силу. Приносить в жертву ваши жизни он не стал — и пострадало дело. Они получили книгу. И, убив одного стрига, он не остался, дабы попытаться убить второго — потому что на нем висели вы. Но он был обывателем, он, в общем, был не обязан рисковать хоть чем-то; если же говорить обо мне подобных… Не думаю, что кто-то должен обрекать себя на выбор. Пострадает либо дело, либо собственная душа, и при обоих раскладах конец скверный: в первом случае последствия могут быть сколь угодно тяжкими, во втором человек может просто сломаться. Осознание верности выбора не препятствует душевным мукам.

— Говоришь по собственному опыту?

— Мне делать выбор приходилось.

— И как поступил ты?

— Правильно, — отозвался он коротко; охотник болезненно сморщился:

— Ясно. И как спалось потом?

— Тогда дело касалось всего лишь сослуживца, но и это было… неприятно. Выбросить на помойку старую куртку, к которой притерпелся — и то бывает жаль, что говорить о людях, с которыми долго и невраждебно общаешься.

— Сравнить приятеля с поношенной шмоткой — это круто завернуто, — оценил Ван Аллен. — А моего отца — с предателем идей человеческого единства.

— Он поступил как отец, — возразил Курт. — Спас потомство. Даже будучи охотником, он не принял на себя никаких иных обязательств, это его желание, его способ проводить время, скажем так, от которого он может отказаться в любой момент. Для меня — это служба и обязанность, но и я однажды смогу при желании уйти с должности. Дети же — навечно, пока жив. С этой работы не рассчитаешься.

— По твоей логике выходит, — угрюмо подвел итог Ван Аллен, — что делать охотников из нас он тоже был не должен, ибо это ввергло нас в тот самый мир злобы и смерти, а значит, он нарушил отцовский долг и рискнул нашими жизнями.

— По моей логике этого не выходит, — возразил он заинтересованно, — однако кто-то тебе это уже говорил. Не сам ли он?

— Брат. С его слов заговорил и отец… Только это бред.

— Согласен.

— Этот мир смерти и злобы в нашу жизнь вошел сам, и отец лишь научился в нем выживать.

— Действительно.

— И раз уж так вышло — он обязан был научить и нас выжить в нем.

— Разумно.

— Он не брал же с нас клятвы кровью, что мы продолжим его дело — выбор остался за нами; брат ведь плюнул на это самое дело и ушел, и никто его за шиворот не хватал.

— В самом деле, — согласился он, и Ван Аллен пристукнул ладонью по столу:

— Хватит!

— Как угодно, — передернул плечами Курт. — Всего лишь мне нечего возразить. В его жизнь вторглась смерть; где гарантии того, что она не вторгнется и в вашу, даже если порваться пополам и обеспечить вам государеву должность, жалованье мечты и счастливую семейную жизнь? Нет их, гарантий. Идя домой со службы, вы можете попасться на зуб голодному стригу или под клюку ведьмы в дурном расположении духа. Положение, в коем оказались все мы в этом трактире — яснейшее тому доказательство. Та зверюга явно не рассчитывала на то, что напорется, кроме охотника, еще и на двух инквизиторов; думаю, потому он и не предпринял до сих пор попыток напасть — он не ожидал, что мы сумеем поставить должным образом соблюдение безопасности… почти должным, как показала нынешняя ночь. Но куда хуже этой твари пришлось бы, если б все эти поборники мирной жизни были обучены своими отцами-параноиками хотя бы мало-мальски сносным приемам самозащиты.

— Так мой отец, по-твоему, параноик?

— Надеюсь, — откликнулся Курт, не запнувшись. — Для пользы дела.

— Но, продолжая твою линию — я иметь семьи не должен?

— Я предвзят, — заметил он. — И ты тоже. Те hominem[24], посему поступишь, как поступает человек: последуешь природе.

— Ты тоже всего лишь человек.

— Я инквизитор.

— И что это значит? — уточнил охотник насмешливо. — Что ты природе не следуешь и зов натуры игнорируешь?.. Брось, Молот Ведьм; и ты не из железа сделан.

— Увы. Это было бы весьма кстати — меня можно было б выпустить на ликантропа с голыми руками.

— Как приятно, что вы о нем вспомнили, — заметил помощник негромко. — Не хотел бы прерывать столь занимательный экскурс в семейные отношения, однако возьму на себя смелость напомнить господам истребителям нечисти о существовании оной в непосредственной близости от нашего обиталища…

— Бруно, — поморщился Курт, и тот посерьезнел:

— В самом деле. Я привык доверять тебе в вопросах работы, я готов согласиться с тем, что господин великий охотник знает свое дело, однако мне как человеку несведущему неясны некоторые детали. К примеру, такая: не похоже, чтоб вы оба особенно тревожились о том, что происходит снаружи.

— И без того понятно, что, — пожал плечами Ван Аллен. — Судя по всему, этот горе-вояка и в самом деле сумел задеть зверя — иначе не воображаю, как бы он смог добраться до двери, да еще с раненым на плечах. А коли так — около часу тварь будет зализывать себе рану; а если сумеет найти, чем подкрепиться, то и меньше. Однако вскоре рассвет, и строить планы на его месте я б не стал… И, раз уж зашла об этом речь, — вновь обратясь к Курту, поинтересовался охотник, — отчего это помощник инквизитора «несведущ» в подобных вопросах? Кстати замечу, я вообще не обнаружил особенной информированности в стане Господних служителей. Ведь вам по долгу службы приходится сталкиваться именно с такими вещами, а тут инквизитор в крупном городе на голубом глазу доказывает, что стриг сгорает от удара осиновым колом, а вервольфы боятся серебра.