И мы пошли в дом сообщить спящим скорбную новость.
Мы похоронили Натаниэля немного поодаль от могил, устроенных нами на кладбище у деревянной церквушки. Я сам выбрал это место — травянистый склон у небольшой рощицы. Гладкие серые стволы возвышались, как колонны собора, и на фоне мрачного небосклона листва, уже начинающая увядать, рдела, подобно погребальному костру.
Невесомое, маленькое хрупкое тело мы положили в чужую землю, а над могилой соорудили надгробие из самых крупных булыжников, которые удалось найти. И в самом центре этого сооружения мы установили медную плиту, изготовленную мною из подноса. При помощи огня, молотка и прочных острых гвоздей, я вырезал на табличке имя, дату смерти и три буквы У.Б.Д. — «Да упокоит Бог душу твою».
Это был последний случай болезни, и после похорон Натаниэля мы собрались, чтобы обсудить дальнейшие действия. Работы в селении, в основном, уже подошли к концу. Оставшиеся в живых люди снова встали на ноги. Пора было собираться в дорогу. Внезапные холода, все более поздние восходы и ранние закаты, пожелтевшие листья, караваны диких гусей, с пронзительными криками летящие к югу, — все это предвещало близость зимы, и напоминало, что нужно поторопиться завершить наше путешествие. И все же мы боялись присоединиться к основной группе, пока еще была опасность проявления болезни. Что же делать?
Не прошло и часа после похорон Натаниэля, как на первом же собрании я, с бьющимся от волнения сердцем, ощутил, что вопрошающие взгляды и нерешительные предложения были обращены ко мне. Мысли бешено крутились в голове… и вдруг меня осенило.
— Послушайте, — начал я. — Я напишу Эли, и пошлю ему копию вот этого, — я показал пальцем на карту, на которой так часто корпел Натаниэль. — Дам ему указание отправляться в путь, оставив здесь для нас две повозки и привязанных к ним лошадей. Выждем день, чтобы дать им удалиться на значительное расстояние, и тогда сможем следовать за основной группой, не представляя для них никакой опасности. Завтра они могут выступить. Ну что, это выход?
Я тщательно перерисовал карту Натаниэля и составил послание для Эли. Взяв флягу с уксусом, я хорошенько сбрызнул им бумаги, затем, приблизившись к новому лагерю, криком привлек к себе внимание и бросил им письмо. На следующее утро с высоты холма мы оглядели небольшую долину и заметили, что костры погашены и кибитки тронулись в путь с первыми лучами солнца. Две повозки, одиноко стояли у склона и ожидали нашего появления.
День выдался ветреный, порывы, несущие потоки дождя, впивались в кожу острыми иглами. Несмотря на это, мы оказали последние услуги ослабленным жителям деревни, разрыхлив коричневые борозды на выгоревшей стерне, вышелушили зерна кукурузы для зимних запасов. Утром, позавтракав в холодной темноте, мы добрались до наших повозок.
С трудом преодолевая сопротивление ветра, мы достигли вершины и с удивлением увидели затухающий костер и фигуры людей, запрягающих лошадей и ведущих их по направлению к нашим кибиткам.
Это были Свистуны.
Сбивчивой скороговоркой они рассказывали нам все лагерные новости. Эли потерял лошадь, сдохшую от колик, и ему пришлось разгружать свою кибитку. Хэри Райт и Ханна Крейн, воспользовавшись длительной паузой в пути, завели роман и были обвенчаны сэром Томасом четыре дня назад. Крошка Бетси Стеглс, ползая по склону, упала в речку, где, к счастью, было не слишком глубоко, и отделалась лишь тем, что вымокла до нитки и получила пару шлепков от матери, которая рыдала от счастья и радости. Сука Оливера Ломакса принесла двух щенков в результате своих похождений в Салеме. Они были горчичного окраса с пушистой шкурой, и обоих решено было оставить.
Мы спустились по дальнему склону холма, и Форт Аутпост исчез из вида, затерявшись в долине. На выгоревшей траве четко выделялись следы повозок Эли. Дорога, по которой мы следовали вплоть до самого последнего селения, закончилась, и идущий впереди нас караван, дальше прокладывал себе путь сам, то сворачивая, чтобы обогнуть огромный валун, то делая прямой угол у небольшой рощи, то протискиваясь там, где позволяло пространство. Натаниэль в последнем разведывательном путешествии ехал верхом, ведя за собой запасных лошадей, и похоже, что колеса кибиток Эли первыми приминали траву и кустарник на этой земле, прокладывая нам дорогу. Не прошли мы и мили, как Джудит Свистун, шагавшая передо мной с шалью на голове и юбками, развевавшимися на ветру, словно паруса, внезапно уперлась рукой в бок и резко остановилась.
— Черт возьми, — выругалась она. — Я ведь кое-что забыла. Голова, что дырявое корыто — вот что у меня за башка.
Мы не успели расспросить ее, что именно она позабыла и стоило ли ради этого возвращаться, как девушка подобрала рукой пышные юбки и стрелой помчалась назад.
— Какая-нибудь женская дребедень, — с легкостью предположил Ральф. — Нам не стоит ждать ее, она запросто нагонит.
— Конечно, если она будет мчаться с такой скоростью, мы и не успеем уйти далеко вперед, — рассмеялся я, при этом испытав ту знакомую боль, которая неизменно пронзала и всегда будет пронзать меня при виде ловкого и беспрепятственного движения человеческого тела. Из-под приподнятых бесчисленных юбок выглядывали великолепной формы ножки, длинные и стройные, с упругими икрами, обтянутые грубыми белыми чулками. Несколько раз в то утро я оглядывался назад, отчасти беспокоясь из-за того, что Джудит ушла одна, отчасти из любопытства по поводу того, что же она забыла такое, ради чего стоило совершить такой долгий путь. Когда мы в полдень сделали привал, чтобы накормить лошадей и пообедать в укрытии наших кибиток, я обратился к Ральфу, сидевшему рядом:
— Твоя сестра задерживается. Она так бежала, что могла подвернуть ногу. Если она вскоре не появится, нам придется искать ее.
— С ней все в порядке, — снова успокоил меня Ральф, но при этом встал и сделал несколько шагов назад по тропе, щурясь от ветра. — Вот и она, сказал он через минуту.
Я встал, обогнул повозку сзади и увидел, как девушка пыхтит под тяжестью узла, висевшего в одной руке и чего-то издалека напоминавшего кусок дерева или выдернутого из земли куста, переброшенного через другое плечо. Рассмотрев, что она тащит, Ральф выскочил ей навстречу и вернулся через несколько минут, швырнув на землю и куст и тюк, и сразу же возобновив прерванную трапезу. Джудит шла следом, закинув руки за голову и поправляя растрепавшиеся волосы и упавшую шаль. Она глубоко, но ровно дышала, ее привычные к ветру щеки приобрели красивый пунцовый оттенок, в уголках глаз блестели капельки влаги.
— Что это? — спросил я, ткнув локтем в сверток и одновременно отрезая себе ломоть хлеба.
— Кое-что из вещей миссис Мейкерс. Мистер Мейкерс выбросил их вчера вечером, избавляясь от лишнего груза — из-за этой лошади, ну, вы знаете. Многое раздали по другим кибиткам, но это — он сказал, что это мусор. — И она носком туфельки ткнула в то, что напоминало куст. — А это, — девушка положила руку на тюк, другой в это время поднося ко рту кусок хлеба. — Это просто зазнайство, — прошамкала она с набитым ртом.
Я повнимательнее посмотрел на сверток. Он был завернут в полосатую ткань, через просветы выглядывало что-то знакомое. Пальцами я расширил отверстие, и воспоминания нахлынули на меня. Внутри среди прочего тряпья лежало то платье, в котором Линда бродила по Хантерс Вуд!
Выбросить это, с глаз долой! Как бесполезную ношу… К чему это жене Эли Мейкерса? Дорогая моя, уж лучше бы ты пожила годик с моим отцом. Если он и выбрасывал женские наряды, то только с одной единственной целью. Да, в имении Маршалси ты жила бы как королева!
Чтобы выражение моего лица не выдало моих чувств, я посмотрел поверх головы цыганки, жевавшей свою корку, на куст, который Ральф бросил позади повозки.
— А это?
— Это какие-то растения: куст лаванды, корень шиповника, несколько роз — чертовски колючая штука, особенно на ветру. Девушка загорелой рукой потерла щеку. — Я видела, как она плакала над этим, — сказала Джудит с презрением и жалостью в голосе. — И я предложила доверить все это мне. Если я не найду места в повозке, то могу нести в руках, — ведь она единственная белокожая здесь, которая не поскупится на доброе слово. Вся эта сцена живо предстала у меня перед глазами. Линда, плачущая над кустом роз и над своим малиновым платьем.
