Наземный вестибюль станции метро отдаленно напоминал жерло вулкана, из которого, подобно рекам лавы, истекал нескончаемый поток людей. Так всегда бывает в утренние часы буднего дня, когда заспанные граждане, зевая и наступая друг другу на ноги, спешат на работу. Где-то возле полудня людская река схлынет, превратившись в тоненький ручеек, пересыхающий всякий раз, стоит очередному поезду, со стоном набирая скорость, отчалить от опустевшей платформы, а к вечеру вновь начнется прилив. Этот неизменный порядок, нарушаемый лишь наступлением выходных да редких праздников, создавал своеобразный ритм, пульс, дыхание подземной транспортной сети. Казалось, что, вглядываясь в бесконечное мельтешение человеческих фигур, курток, плащей и пальто, можно сойти с ума, однако для того, кто стоял возле ведущих в промозглое питерское утро стеклянных дверей станции, это было привычной каждодневной рутиной. Старшина Малютин вообще относился к своей работе философски. Натренированный взгляд быстро скользил между спешащими к выходу силуэтами, сознание автоматически фиксировало и оценивало внешность, одежду, походку, цепляя каждому пассажиру краткий, но емкий ярлычок. Вот студент – сутулый, физиономия прыщавая и задумчивая, из полиэтиленового пакета торчат скрученные в трубки листы ватмана. Спешит. А вот инженер или служащий, одет скромно, но «дипломат» не из дешевых, сворачивает газету, смотрит на льющий за окнами станции дождь, морщится, достает зонтик. Неформалка лет шестнадцати, зеленые волосы, пирсинг на губе и в носу, в ушах плеер. Запрещенных предметов при ней, скорее всего, нет, равно как и денег. Пускай себе идет. Малютин не мнил себя выдающимся физиономистом, но привык доверять собственному опыту и профессиональному чутью. Однако имелся у него еще один небольшой секрет, который он предпочитал хранить в тайне и от начальства, и от коллег, и даже от близких друзей. Секрет, порой заметно облегчавший его работу. Если на мгновение перестать вглядываться в человеческую толпу, расслабиться, попытаться рассредоточить сознание, заставить себя смотреть будто бы сразу всюду и в никуда, раствориться мыслями в душной атмосфере вестибюля, то поток людей в какой-то миг превращается в череду разноцветных пятен, словно сумасшедший художник разом выплескивает в воздух тщательно перемешанную палитру красок. Мимо проплывают серо-синие облачка усталости, желтоватые сгустки хворей и болезней, бурые кляксы злости и ревности, редкие зеленые искры радости, бодрости и веселья. Нет-нет да и мелькнет в этой мешанине оттенков серебристый, пронзительный, яркий, словно вспышка молнии, проблеск страха. Инстинктивного страха при виде человека в серой милицейской форме. Это ощущение стремительно, словно удар током, и тот, кто испытал его, тут же берет контроль над своими эмоциями, но подобный всплеск означает, что такому человеку есть чего опасаться. И следовательно, он, пассажир, представляет для старшины Малютина непосредственный интерес.

Псионом Малютин не был, после инициации оставшись обычным человеком, правда, с некоторыми полезными приобретениями. Как и многие, стал чуть-чуть быстрее, сильнее, выносливее. Практически у всех инициированных укреплялась иммунная система, часто острее становился слух, зрение, другие органы чувств. Но некоторые получали в придачу к небольшим улучшениям организма более серьезные «бонусы»… Например, возможность видеть человеческие ауры или улавливать чужое настроение. Обладателей таких способностей называли «полумагами» и надеялись со временем научиться усиливать их оболочку до уровня псионов. В будущем. До сей поры о том, почему одни переходят «барьер десяти», а другие так и остаются людьми, ученые представления не имели – в отличие от священников, четко указывавших на Господню волю.

Вот и сейчас, устав обшаривать взглядом извергаемую эскалаторами разношерстную толпу, старшина решил ненадолго сменить тактику. Нужно лишь небольшое усилие воли… Спустя десяток секунд мраморные стены станции потускнели, будто растворяясь в тумане, и мир вокруг раскрасился множеством разноцветных брызг. Они воспринимались разумом целиком, по-особому объемно, имели глубину и суть, казалось, прикоснись к ним рукой – и ты ощутишь теплоту, звук, тембр каждого из заполняющих пространство цветов. Увы, сейчас никому не было до него дела: Малютин различил скуку, огорчение, надежду, голод, кто-то безнадежно опаздывал на встречу, кто-то в десятый раз не мог дозвониться близким по мобильному телефону – тысячи осколков чужих эмоций складывались вокруг в причудливую, прихотливую мозаику. Внезапно старшина почувствовал странное неудобство, необъяснимую тяжесть где-то в районе затылка. Что-то в окружающей действительности шло не так. Он снова и снова скользил мысленным взглядом над медленно текущей мимо разноцветной рекой… Вот оно!

В одном месте замысловатый рисунок менялся, образуя небольшое пятно инородности. Это пятно выглядело словно неопрятная заплата в едином отрезе ткани, и перемещалось оно вместе с основным пестрым потоком, не отставая от него ни на шаг. Ауры оказавшихся поблизости людей непроизвольно ужимались, по ним пробегали волны дискомфорта. Казалось, они по непонятной причине просто сторонятся чего-то неощутимого, оставляя в центре клочок свободного пространства. И это в час пик, когда каждый пассажир стремится чуть ли не залезть на голову своему ближайшему соседу, лишь бы побыстрее выбраться на свежий воздух?

Малютин пробкой вытолкнул себя в реальность. Толпа все так же понуро шаркала к выходу, словно стадо баранов, ведомое невидимым пастухом на скотобойню. Как ни вглядывался он в колыхание людских голов, различить свободное пространство никак не удавалось: пассажиры шли плечом к плечу и, вливаясь в распахнутые проемы дверей, смешивались с промозглым питерским дождем. Спустя несколько мгновений взгляд выцелил то место, где должна была находиться обнаруженная им только что аномалия, и, секунду помедлив, он нырнул в упругий, плотный, пахнущий потом и дешевой туалетной водой человеческий поток.

– Старшина Малютин, управление милиции на метрополитене, ваши документы.

Мужчина, высокий и худощавый, смуглая кожа и восточные черты лица определенно выдают в нем выходца откуда-нибудь из Средней Азии, из-за чего точно определить его возраст не представляется возможным. На вид лет сорок – сорок пять, пожалуй. Порывшись в кармане замызганной замшевой куртки, мужчина извлек оттуда небольшую прямоугольную книжечку с золотистой непонятной надписью на зеленой обложке и протянул ее Малютину. «Та-а-ак, приезжий, значит», – не без злорадства подумал старшина, неторопливо перелистывая документ. Временная регистрация у гостя Северной столицы имелась, но вместо оригинала в паспорт была вложена ксерокопия – опытный товарищ попался, отметил он про себя. Знаем мы эти временные регистрации: по сто пятьдесят человек в одной пятиметровой каморке… Надо бы проверить его получше.

Малютин еще раз посмотрел на невозмутимую физиономию задержанного. Ни характерного в подобных случаях заискивающе-растерянного выражения лица, ни испуганных попыток спрятать бегающие глаза, вообще ничего. Толпа, словно не замечая возникшего на ее пути препятствия, равномерно обтекает их с двух сторон… Странный он какой-то, честное слово. Внешне-то спокоен, как трактор, только вот истинных эмоций от Малютина не скроешь. А ну-ка…

Сделав над собой небольшое усилие, старшина вновь расфокусировал взгляд, мир вокруг начал терять очертания, поплыл, сознание скользнуло за привычную каждому человеку границу бытия…

Он успел ощутить некое изумление, когда в ответ на его взгляд на него посмотрела Бездна. Могущественная, ласковая, полная дружелюбных голосов, обещающих покой и защиту, любовь и небывалое чувство единения с кем-то бесконечно заботливым и родным. Он понял, что у стоящего перед ним существа есть не просто семья, но цель, имя которой…