Вскоре один за другим начали спускаться вожди. Старика с посохом четверо рабов несли на носилках. За ними шествовал Зигфрид, величественная походка которого должна была подтверждать его высокое положение.

Я его окликнул. Он подошел ко мне и, увидев, что я лежу в яме, приказал своему рабу вытащить меня. Я поплелся за своим тюремщиком и спасителем.

Откровенно говоря, я не понимал, какие мотивы им руководили. Во всяком случае, поддержка, оказанная им мне, не была продиктована человеколюбием и жалостью: глаза Зигфрида выдавали беспощадную жестокость, коварство и хитрость. Зигфрид, очевидно, хотел меня использовать для определенной цели, но чем ему я мог быть полезен, я себе не представлял.

Через десять минут мы подошли к скале, возвышавшейся в стороне от тропинки. Зигфрид открыл грубо сделанную дверь и, потянув меня за руку в темный проход, тщательно запер дверь на засов, и мы оказались в темноте. Зигфрид извлек из кармана какой-то предмет, я услышал удар камня о камень, вспыхнула искра, от которой загорелся шнурок. При помощи этого шнурка Зигфрид зажег нечто вроде фитиля, опущенного в небольшой горшок с жиром. Этот фитиль горел тускло и сильно чадил. Не говоря ни слова, старик вытащил из кармана две лепешки и сказал мне: «Жри».

Позже я убедился, что у арийцев слово «есть» не употребляется. Вообще, если бы я не был историком, специально изучавшим язык периода фашизма, я бы не понял огромного большинства слов и выражений, преобладавших в языке арийцев. Я с жадностью съел обе лепешки, несмотря на их сомнительный вкус и внешний вид. Зигфрид, видя, что я еще голоден, после некоторого колебания достал из дыры в полу полуобглоданную баранью кость и протянул мне. Я подавил в себе чувство брезгливости и начал есть. Мой покровитель, решив, видимо, показать максимум щедрости, протянул мне еще две печеные картофелины. Когда я кончил, он сказал мне:

— Слушай, ты видел, что я тебя спас. Если бы не я, ты был бы уже в желудках псов Валькирий, которых, как ты должен знать, кормят только человеческим мясом. Помни это и повинуйся, ибо стоит мне шевельнуть пальцем — и ты мертв. А теперь дрыхни.

Я с величайшим удовольствием последовал этому приказанию, так как чувствовал себя совершенно обессиленным. Мне казалось, что как только я лягу, то немедленно засну мертвым сном. Но мои нервы были расшатаны, и перед моими глазами проносились сцены кровавого судилища. Я видел огромный знак свастики и горящие по его концам костры, слышал пронзительный звук рога, передо мной снова пронеслась свара псов с оскаленными зубами, как в калейдоскопе промелькнуло беспощадное лицо вождя, которого называли Германом, взмах его топора. Я вспомнил дрожавшего и всхлипывавшего мальчика, окаменевшего от страха Ахаза, рыдавшую женщину, которую тащила за волосы рука Иозефа.

Меня ужасала холодная и кровавая жестокость этих людей, творивших расправу на странной площадке, окруженной мрачными скалами. Я чувствовал, что мною овладевают отвращение и отчаяние.

Никогда в жизни не видавший проявления жестокости, выросший в обстановке гармонии и счастья, я оказался в руках изуверов. Почему казнили мальчика, сделавшего себе игрушечную лодку? Почему был растерзан юноша, нарушивший какой-то закон расы? Что значит бесплодный раб? Кто такие самцы и самки? Все мои усилия понять это были тщетными: я блуждал, как в лабиринте, постоянно возвращаясь к исходной точке.

Мне в то же время была непонятна вся обстановка, окружавшая меня: каким образом люди, которых в старую эру называли бы дикарями, говорят на испорченном немецком языке, очень напоминающем тот, который я изучал по старым книгам начала XX века прошлой эры? Каким образом на этом языке говорит странное племя, живущее на острове между Индией и Австралией?

Почему здесь роль священного знака играет крест с согнутыми концами, служивший некогда эмблемой фашизма? Откуда на этом острове знают древнюю германскую мифологию с ее Валгаллой и Валькириями? Все эти вопросы терзали меня в течение большей части ночи и только под утро я заснул тяжелым сном, полным кошмаров.

Я проснулся от грубого толчка и с недоумением увидел склонившееся надо мной злое бородатое лицо старика, глядевшего на меня с любопытством. Я с трудом пришел в себя и вспомнил события двух последних дней, потом встал и осмотрел пещеру, в которой находился. Пещера была значительно просторней моей тюрьмы, стены выложены пластинками из обожженной глины, с них не капала вода. Пол устлан грубо сделанными циновками, в одном из углов лежала шкура не то козы, не то барана; на ней, очевидно, спал мой хозяин. В другом углу стоял грубо сколоченный стол и довольно гладко обструганный чурбан, служивший стулом. В стене были выдолблены небольшие ниши. В одной из них я заметил несколько безобразных глиняных горшков и такие же миски. В другой нише я увидел небольшую кучу картофеля и две выдолбленные тыквы, наполненные кукурузой.

Не успел я осмотреться, как Зигфрид издал непонятный мне гортанный звук, и в пещеру вбежал странный человек, как две капли воды похожий на тех людей, которые несли меня на носилках. Я видел в наших музеях изображения людей всех народов и племен, населявших землю в разные эпохи, но такой разновидности человека я, признаться, не встречал: его толстое туловище с поразительно широкими бедрами покоилось на кривых коротких ножках. Бледное безбородое лицо этого человека напоминало старушечье, глаза у него были водянистые и тусклые.

Он с нескрываемым страхом посмотрел на Зигфрида и, низко поклонившись, спросил:

— Что должен сделать бесплодный раб?

Меня поразил его тонкий и пронзительный голос, напоминавший по своему тембру не то детский, не то женский.

— Где Эска? — спросил Зигфрид.

— Она пошла к ручью.

— А ты что делал?

Лицо раба перекосилось, и он, заикаясь, начал бормотать: «Я… я…» Зигфрид, не спуская с него глаз, приблизился, ухватил костлявыми пальцами за щеку и начал ее щипать, потом схватил его за ухо и ударом ноги в спину выбросил из пещеры.

Я был удивлен, как старик сумел нанести такой ловкий и сильный удар ногой. Потом он повернулся ко мне:

— Ты видел, как я наказал ленивого раба? Помни, что ты такой же раб, как и эта бесплодная собака. Если ты попробуешь мне не повиноваться, ты увидишь, что я сумею содрать с тебя живого шкуру; и притом не сразу, а лоскутами.

Я думал, что Зигфрид выражается аллегорически и, желая показать, что понял его, улыбнулся. Моя улыбка привела старика в бешенство, он бросился ко мне, схватил рукой свисавший с шеи металлический знак свастики и нанес мне им глубокую царапину от уха до угла рта. Я, пытаясь защищаться, прикрыл щеку рукой, затем увидел на руке следы крови.

Я почти не чувствовал боли, так как мной овладело еще никогда не испытанное чувство, для которого я не мог даже найти подходящего названия: мне хотелось громко кричать, схватить старого зверя за горло, плакать. Люди, жившие много столетий тому назад, вероятно, имели специальное название для этого состояния. Я же не мог найти нужного выражения.

Зигфрид, видимо удовлетворившись моей окровавленной щекой, сказал:

— Я еще не знаю, что буду с тобой делать. Пока ты будешь помогать Кору и Эске. Убирайся!

Я был совершенно ошеломлен, вышел из пещеры и увидел там раба, которого звали Кором. Через несколько мгновений появилась женщина, несшая на голове большой, неправильной формы кувшин с водой. Она была худа и костлява, истощенное лицо пересечено морщинами к складками; на первый взгляд ей можно было дать лет пятьдесят.

Кор, назвавший женщину Эской, сказал ей шепотом несколько слов, из которых я понял только одно — «бить». Женщина вздрогнула и опустила кувшин. Кор показал (ей на меня пальцем и сказал: «Новый раб». Затем они отошли в сторону и стали шептаться, не спуская с меня глав.

В этот момент из пещеры вышел Зигфрид, погрозил нам кулаком и сказал мне:

— Ты сегодня будешь варить обед.

Я был в полном недоумении, так как у нас приготовление пищи является в высшей степени сложным делом, ввиду необходимости правильного сочетания синтетических питательных продуктов с вкусовыми возбудителями. Я спросил тогда, где приборы для варки. Старик посмотрел на меня и презрительно плюнул. Я решил больше ничего не спрашивать и положиться на свое знание химии.