— Валент Карт раб луртия Нир Талг Марениса.
Надсмотрщик чуть из штанов не выпрыгнул:
— Ты что, умеешь читать?
— Не знаю, господин Хулус, — насмешливо ответил я, — просто мне показалось, что именно это должны означать эти знаки.
Сначала раб-медник вложил в станок ошейник, затем я засунул в него свою шею и через пять минут моё рабство обрело законную силу Кеофийской империи. Пока что оно не казалось мне столь уж ужасным, а ублюдок Нир после командира Сандерса кому угодно покажется лапушкой и зайчиком, белым и пушистым. Мы вышли через двойные ворота наружу, но направились не к поместью, а наискосок, к небольшому военному лагерю. В нём на громадном манеже как раз тренировались кеофийские кавалеристы, причём в полном боевом облачении, вылитые византийские катафрактарии в чешуйчатых, причём вооруженные длинными топориками. Однако, меня куда больше заинтересовало то, что посередине манежа находилось нечто вроде трассы для соревнований по конкуру, правда, препятствия на ней были невысоки. Редийские лошади были плохими прыгунами.
Хулус подвёл меня к начальнику манежа, здоровенному вислоусому и носатому мужику лет пятидесяти. Узнав о том, что я умею ездить верхом Клеут даже икнул от неожиданности, но быстро с собой справился и удивлённым голосом спросил меня:
— Послушай-ка, тщедушный раб, ты не смерти ли себе ищешь? У нашего господина не забалуешь. Если ты расшибёшься насмерть, то спрос будет в первую очередь с меня.
Вместо ответа я попросил:
— Я вижу там у вас пасутся свободные лошади, господин Клеут. Не могли бы вы дать мне их любимое лакомство, чтобы я выбрал себе коня, подружился с ним, а потом оседлал?
От моего вопроса глаза у Клеута мигом сошлись в пучок и он, минуты две глядя на кончик своего длинного носа только сопел, но потом рубанул воздух ладонью и прорычал:
— Эй, вы, бездельники! Быстро принесли сюда сладкие стебли и упряжь. Этом мозгляк хочет вас чему-то научить.
Человек десять прохлаждающихся парней лет тридцати и старше моментально пришли в движение. Мне быстро принесли холщовую сумку с толстыми стеблями растения, похожего на сахарный тростник, я надел её на себя и пошел к лошадям. За мной потянулась толпа народа. Когда мы приблизились к лошадям, то мне сразу же приглянулся на редкость красивый и статный вороной жеребец. Он был мало того, что самый крупный, так ещё и выглядел намного живее всех остальных валухов. Именно к нему я и направился, зато все остальные редийские кавалеристы встали, как вкопанные и принялись громко, с надрывом в голосе, восклицать:
— Господин Клеут, зря вы разрешили рабу выбрать коня. Смотрите, раб идёт прямо к Ферамору. Убьёт он его.
Спасибо, что подсказали мне имя этого красавца. Отмахиваясь от остальных коней, я поманил Ферамора за собой и стал скармливать ему сладкое лакомство. Когда он слопал три стебля, я сорвал несколько пусков сухой травы и принялся массировать его шкуру, время от времени давая откусить ему тростника. При этом я ласково разговаривал с ним и никуда не спешил. Хорошенько почистив малость подзапылившегося коня, я немного побегал с ним взапуски, после чего, взяв в левую руку недоуздок и крепко ухватившись обеими за гриву, я с разбега взлетел на коня и принялся нарезать круги по большой поляне. Для Ферамора я был пушинкой, недоуздок на нём был прочным и хотя удила не рвали ему рта, хорошо выезженный, но строптивый конь почему-то слушался меня. Наверное пожалел. Подъехав к тому месту, где на изгородь повесили сёдла, я соскочил вниз и сказал:
— Нормальный конь, добрый и ласковый. Зря вы на него наговаривали. Сейчас я его оседлаю и покажу, как умею скакать.
Выбрав самый чистый потник, хоть до этого на Редии доросли, я набросил его на Ферамора и принялся седлать. От уздечки я отказался наотрез. Раз конь мне послушен, зачем его мучить? Когда жеребец был осёдлан, я скормил ему предпоследний стебель тростника, ухватился за луку седла и уже с большим трудом взобрался на него. На бегу мне было легче это сделать. Сразу после этого я добился искомого, вороной красавец пустился в лёгкий галоп и мы трижды объехали полосу препятствий, а потом поскакали по ней, преодолевая один барьер за других. Ферамор был отлично развит физически и обладал неплохой прыгучестью. Ему лишь требовался всадник, у которого были куда более грамотные учителя, чем редийские кавалеристы. А ещё этому молодому жеребцу просто нравилось быстро скакать и прыгать в высоту. Подъехав к вытаращившим глаза кавалеристам и Хулусу, я сказал с более, чем двухметровой высоты.
— А теперь, господин Хулус, позвольте мне показать вам, как я стреляю из лука. На скаку я, наверное, не стану этого делать, точнее вы мне этого никогда не позволите.
— Раб! — требовательно воскликнул Клеут — Немедленно расскажи мне, как ты сумел совладать с Ферамором и заставил его скакать галопом, да ещё преодолевать препятствия?
— Не знаю, — затянул я свою любимую песню, — я не помню, как меня учили скакать верхом. Я просто умею это делать, вот и всё.
Клеут побагровел от злости, так как услышал в моих словах лёгкую издёвку, но мне на помощь пришел Хулус:
— Оставь раба в покое, Клеут, его… он ударился головой о что-то и потому полностью потерял память, но его руки и ноги помнят обо всём, что он умеет делать больше, чем голова. — после чего спросил с недоверием в голосе: — Раб, неужели ты в самом деле умеешь стрелять сидя верхом на коне? У нашего господина есть сотня конных лучников, но они не отличаются особой меткостью. Во всяком случае уступают мне по всем статьям, когда я стреляю стоя.
— Я не помню, господин Хулус, — уже с откровенной издёвкой ответил я надсмотрщику, — но, кажется, должен уметь.
Вообще-то я умел стрелять и на полном скаку, но при этом никогда не знал, куда полетит стрела. Зато если конь двигался рысью, то пусть и не в яблочко, но в саму мишень попадал через раз. Неподалёку находилось стрельбище и мы пошли к нему. Редийские катафрактарии к тому времени спешились и было не совсем ясно, кто из них, лошади или всадники, вымотались больше. Во всяком случае лошади на траву не попадали и я понял, что кавалерия на Редии это не самый главный род войск. Зато гладя на этих плечистых мужиков, среди которых не было никого, кто был одного роста со мной, все минимум на полголовы выше, я сразу сообразил, что под их меч лучше не попадаться. А вот к этому мне было не привыкать. Все без исключения ниггеры военного космофлота, с которыми судьба сводила меня нос к носу, были выше меня ростом и намного сильнее. Ничего не поделаешь, ведь меня зачали, выносили в чреве и родили на Номраде, где я жил до шестнадцати лет при пониженной силе тяжести, вот и уродился в итоге таким задохликом.
Почти стасемидесятикилометровая прогулка пешком хорошо накачала мои ноги и потому мне было не трудно держаться на Фераморе без стремян. В общем я был без пару годков римлянином, у которых образцом мужской красоты считались толстые бёдра. Тем не менее мне пришлось спешиться и повести коня в поводу. Стрельбище было конным и потому большим. Мишенями служили мешки, набитые опилками. Их я насчитал двенадцать штук. По приказу Клеута принесли несколько луков и колчанами со стрелами. На вид луки выглядели очень серьёзными, но на деле оказались ещё круче. Тетиву первого, самого мощного на вид, я смог лишь слегка оттянуть и взял другой. Он тоже оказался для меня туговат и только третий, ещё более изящный, оказался мне по руке и я, пусть и не без труда, сумел натянуть тетиву, после чего выпустил из него стрелу просто так, не целясь ни в какие мишени, но с таким расчетом, чтобы получить представление о мощности лука, после чего стал отсчитывать шаги.
А лук-то оказался весьма мощным. Стрела улетела на двести сорок восемь шагов. Соответственно на Земле, если я не ошибся с коэффициентом силы тяжести, она улетела бы на двести восемьдесят пять метров. Когда я выдёргивал из земли стрелу, надо мной пролетела ещё одна, которая улетела на все триста пятьдесят шагов. Это выстрелил из лука, причём не из того, который я взял в руки первым, Хулус. Решил, видите ли, утереть мне сопли, подонок. Теперь, зная мощность лука, я взял в руки колчан с двумя дюжинами стрела, они были не слишком тяжелыми, повесил его на луку и поскольку как ремень, так и сам колчан, изготовленный из дерева, были прочными, используя его как подножку, легко вскочил в седло и будничным тоном сказал:
