— Поезд опоздал, — ответил он невнятно, все еще уткнувшись в одеяло.

— Вечно он опаздывает, этот несчастный лондонский! Ньютон приехал?

— Да.

— Ты, конечно, голодный, а вас ждет обед.

Пол с усилием поднял голову, посмотрел на мать.

— Что у тебя, ма? — без обиняков спросил он.

— Просто небольшая опухоль, мой мальчик, — ответила она, отведя глаза. — Ты не беспокойся. Она появилась… эта шишка… уже давно.

И опять он не сдержал слез. Ум был ясным и жестким, но тело сотрясали рыдания.

— Где? — спросил он.

Она приложила ладонь к боку.

— Вот здесь. Но ведь опухоли выжигают.

Пол поднялся, растерянный, беспомощный, как дитя. Может, все так, как она сказала? Да, заверял он себя, так и есть. А меж тем плотью своей и кровью он с первой минуты в точности знал, что это такое. Он сел на кровать, взял мать за руку. Всю жизнь у нее было одно-единственное кольцо — обручальное.

— Когда тебе стало худо? — спросил он.

— Это началось вчера, — покорно ответила миссис Морел.

— Боли!

— Да. Но не сильней, чем нередко бывало дома. По-моему, доктор Ансел паникер.

— Не следовало тебе ехать одной, — сказал он не столько ей, сколько себе.

— Как будто в этом дело! — мигом возразила мать.

Они помолчали.

— Теперь иди пообедай, — сказала она. — Уж конечно, ты проголодался.

— А сама ты обедала?

— Да, я ела отличную камбалу. Энни так заботлива.

Они немного поговорили, и Пол пошел вниз. Он был бледен, держался через силу. Ньютон очень ему сочувствовал.

После обеда Пол пошел в чулан помочь Энни с посудой. Девочку-служанку отправили с каким-то поручением.

— Это и правда опухоль? — спросил Пол.

Энни заплакала.

— Какая боль у нее вчера была… в жизни не видела, чтоб кто-то так страдал! — воскликнула она. — Леонард как сумасшедший кинулся за доктором Анселом, а когда мама добралась до кровати, она сказала: «Энни, погляди, у меня на боку шишка. Что это, а?» Я как посмотрела, думала, сейчас упаду. Представляешь, Пол, огромная, как два моих кулака. Я говорю: «Боже милостивый, ма, когда ж она выросла?» А мама мне: «Она у меня давным-давно, детка». Я думала, я умру. Пол, честное слово. Боли мучили ее дома сколько месяцев, и никто за ней не ухаживал.

Слезы навернулись у него на глаза и тотчас высохли.

— Но она ведь бывала у доктора в Ноттингеме… и ни слова мне не говорила, — сказал он.

— Будь я дома, я бы сама увидела, — сказала Энни.

Полу казалось, все это дурной сон. Во второй половине дня он отправился к доктору. То был проницательный и славный человек.

— Но что это за болезнь? — спросил Пол.

Доктор посмотрел на молодого посетителя, переплел пальцы.

— Должно быть, это большая опухоль, которая образовалась в диафрагме, — медленно сказал он, — и, возможно, ее удастся вылущить.

— А оперировать нельзя? — спросил Пол.

— В этом месте нельзя, — ответил врач.

— Вы уверены?

— Безусловно!

Пол задумался.

— Вы уверены, что там опухоль? — спросил он потом. — Почему доктор Джеймсон в Ноттингеме ничего такого не обнаружил? Мать часто у него бывала, и он лечил ее сердце и расстройство пищеварения.

— Миссис Морел не говорила доктору Джеймсону об этой шишке, — ответил врач.

— И вы не сомневаетесь, что это опухоль?

— Нет, я не уверен.

— Что еще это может быть? Вы спрашивали мою сестру, не было ли у нас в семье рака? Может это быть рак?

— Не знаю.

— Что вы думаете делать?

— Я бы хотел ее обследовать вместе с доктором Джеймсоном.

— Тогда так и сделайте.

— Вам надо с ним договориться. Притом, что он едет из Ноттингема, гонорар его будет не меньше десяти гиней.

— Когда бы вы хотели, чтобы он приехал?

— Я зайду сегодня вечером, и мы это обсудим.

Кусая губы. Пол ушел.

Доктор сказал, матери можно спуститься к чаю. Сын пошел помочь ей. На ней был темно-розовый халат, подарок Леонарда Энни, она была уже не так бледна и опять казалась совсем молодой.

— В этом халате ты выглядишь очень мило, — сказал Пол.

— Да, он так мне идет, что я сама себя не узнаю, — отозвалась она.

Но стоило ей встать, она снова побледнела. Пол помог ей, почти нес ее. На верхней площадке лестницы силы вконец ее оставили. Он поднял ее, торопливо снес вниз, уложил на диван. До чего она легкая, хрупкая. Лицо как у мертвой, синие губы крепко сжаты. Глаза открыты — все те же голубые глаза, в которых он всегда находил опору, — и она смотрела на него с мольбой, будто хотела, чтоб он ее простил. Пол поднес к ее губам коньяку, но губы не разжались. Она не сводила с него пытливых глаз. Только в них была еще и жалость. По лицу Пола непрестанно катились слезы, но ни один мускул не дрогнул. Он непременно хотел дать ей хоть каплю коньяку. Скоро она смогла проглотить одну чайную ложечку. И откинулась назад, так она устала. По лицу сына все катились слезы.

— Но это пройдет, — задыхаясь, сказала она. — Не плачь!

— Я не плачу, — сказал сын.

Немного погодя ей опять полегчало. Пол стоял на коленях подле дивана. Они смотрели друг другу в глаза.

— Не хочу я, чтоб ты из-за этого беспокоился, — сказала мать.

— Не буду, ма. Полежи тихонько, и скоро тебе опять станет лучше.

Но он был белый как полотно, даже губы побелели, и в глазах обоих было понимание. У матери глаза такие голубые, необыкновенно голубые, совсем как незабудки! Полу казалось, будь они другого цвета, ему было бы легче все это вынести. У него будто медленно рвалось сердце. Так он стоял на коленях, держал ее за руку, и оба молчали. Потом вошла Энни…

— Ты ничего? — робко спросила она мать.

— Конечно, — ответила миссис Морел.

Пол сел и начал рассказывать ей про Блэкпул. Ее все интересовало.

Через день-другой он поехал в Ноттингем сговориться с доктором Джеймсоном о консилиуме. Денег у Пола, в сущности, не было. Но он мог взять в долг.

Мать обычно ходила к доктору на общедоступные консультации, субботним утром, когда плата была чисто символическая. Сын тоже пошел в субботу. Приемная полна была женщин из самых бедных семей, они терпеливо ждали, сидя на идущих вдоль стен скамьях. Полу подумалось о матери — и она вот так же сидела здесь в своем черном костюмчике. Доктор опаздывал. У всех женщин лица были испуганные. Пол спросил сестру, нельзя ли ему увидеть доктора, как только тот придет. Так и условились. Терпеливо сидящие по стенам женщины с любопытством глазели на молодого человека.

Наконец появился доктор. Это был человек лет сорока, красивый, загорелый. Схоронив горячо любимую жену, он посвятил себя исцелению женских недугов. Пол назвался, назвал фамилию матери. Доктор ее не вспомнил.

— Номер сорок шестой М, — сказала сестра, и врач посмотрел в свою записную книжку.

— У нее большая шишка, возможно, опухоль, — сказал Пол. — Но доктор Ансел хотел вам написать.

— А, да! — сказал врач, вынимая из кармана письмо. Он был очень приветлив, любезен, деловит и добр. Завтра же он приедет в Шеффилд.

— Кто ваш отец? — спросил он.

— Углекоп, — ответил Пол.

— Вероятно, человек не слишком состоятельный?

— Это… я об этом позабочусь, — сказал Пол.

— А вы сами кто? — улыбнулся доктор.

— Я служащий на протезной фабрике Джордана.

Доктор опять улыбнулся.

— Н-ну… чтоб поехать в Шеффилд! — сказал он, соединив кончики пальцев и улыбаясь глазами. — Восемь гиней?

— Спасибо! — сказал Пол, покраснев, и встал. — И вы приедете завтра?

— Завтра… воскресенье? Да! Не скажете, когда примерно поезд во второй половине дня?

— Есть один, прибывает в четыре пятнадцать.

— А до дома на чем добраться? Или надо будет пройти пешком? — доктор все улыбался.

— Там есть трамвай, — сказал Пол. — Трамвай в сторону Западного парка.

Доктор записал.

— Благодарю! — сказал он и пожал Полу руку.

Затем Пол пошел домой повидаться с отцом, который оставлен был на попечение Минни. Уолтер Морел теперь уже сильно поседел. Пол застал его в саду, отец копался в земле. Из Шеффилда Пол загодя ему написал. Отец и сын обменялись рукопожатием.