Ну ни хрена себе, подумал я. А когда евреи вытащат парочку тяжелых орудий? Такими темпами у них скоро из подвала и пара танков появится.

Перестрелка еще продолжалась, но уже вяло. Большинство повстанцев целеустремленно шло мимо нас, только немногие постреливали в сторону Слава. Ничем в данный момент отсюда помочь было нельзя, хотя непрекращающаяся стрельба была прекрасно слышна. С другой стороны… Я еще раз внимательно осмотрел местность. Попробовать стоит. Хуже не будет… И, пригибаясь, побежал в сторону штаба.

Обстановка в поселке мне сразу не понравилась. Начиналось все совсем неплохо, а теперь люди с постов куда-то подевались, а у зданий собралось десятка три человек, непонятно чем занятых. Распихивая молчащее собрание, я протолкался вперед и увидел мертвого Залмана. Удача у каждого своя, и рано или поздно она кончается. Пуля попала в грудь. Аккуратная такая дырочка. Человеку много не надо. Маленький кусочек свинца иногда гораздо хуже, чем свалившийся прямо на голову кирпич. Я оглянулся на растерянные лица и понял, что надо приводить их в чувство. Шок. Не просто первый убитый, но единственный авторитетный командир. За сутки я уже успел наслушаться, какой Шимон замечательный и сколько делает для общего блага. Здесь не было, кроме него, ни одного прошедшего армию или побывавшего на серьезной войне. Сплошная молодежь, горящая энтузиазмом, но не знающая, что делать.

– Почему стоим? – автоматически переходя на командный рык, спрашиваю. Получилось совершенно непроизвольно, как будто не минули годы с тех пор, как я в последний раз гонял подчиненных. – Кто командиры отделений? Почему не на своем месте? Что тут вообще за бардак? Ты, – тыкая в первого попавшегося, – имя?

– Лейба, – растерянно моргая, отвечает тот. Здоровый бугай, а ведет себя как потерянный.

– Тебе, скотина, пулемет зачем выдали? Чтобы тут прохлаждался? Марш в окоп!

– Я из резервного отделения, – отрицательно помотал тот головой, – мы должны идти на помощь в случае прорыва, а теперь не понять, кому подчиняемся.

– Где Моше? – продолжаю я давить.

– Ну, какой из него командир, – с изрядным сомнением сказал голос у меня за спиной.

– Тогда поднимайте руки и сдавайтесь! Все равно толку от вас никакого.

– А вот ты и командуй, офицер, – потребовал еще один возбужденный голос. – Или ты с нами, или не лезь. Нашелся тоже умник.

– Я скомандую, – уже спокойно соглашаюсь, – но если кто посмеет ослушаться, просто расстреляю на глазах у всех. На войне демократии не бывает, и голосования тоже. Возражения есть? Все «за», – на общее молчание назначил я сам себе в главнокомандующие. – Врач!

– Я, – ответил единственный взрослый мужик из всей компании.

– Залмана унесите с улицы. Потом возьми пару женщин и проверь раненых. Резервное отделение – остаться, остальные – по местам. Смотреть на врага, а не за спину! По местам пошли!

Я все-таки разогнал их по траншеям и навел минимальный порядок. Теперь двенадцать человек, если считать со мной, при двух М-9, перебежками по вади, чтобы не заметили наблюдатели, двигались к Морагу. Там по-прежнему часто стреляли, но никакого общего плана у нападавших не было. Я хорошо успел рассмотреть, что атаковали арабы без прикрытия сзади, не принимая в расчет других поселков. Видимо, они считали, что остальные так и будут покорно дожидаться, пока до них очередь дойдет. Торчащие в округе отдельные группки повстанцев особой бдительности не проявляли и вели себя как на пикнике, паля скорее не по целям, а в сторону.

Я бежал впереди, задавая темп, и пытался разобраться, что на меня нашло. Я, в конце концов, не военный инструктор на жалованье, и брать на себя ответственность совершено не хотелось. Просто все это очень напоминало Кавказ. Слишком уж я насмотрелся в свое время на убитых гражданских. На войне бывает всякое. Совершенно непричастные люди тоже могут угодить под обстрел, но никогда ни мы, ни австрияки не творили такого, как горцы. Вырезанные до последнего человека русские села в долинах. Если не могли угнать скот, его тоже резали, чтобы ничего не осталось. Даже кошек и собак убивали. Говорят, курды с армянами такого не делали. Они хоть иногда детей забирали. Эти могли младенца головой о стену, или беременной женщине разрезать живот.

Им потом это аукнулось полной мерой, когда озверевшие добровольцы ровняли аулы любителей свободной жизни и независимости вровень с камнями. Все можно простить – невинной крови не прощают. За нее платят десятикратно, и на гражданской войне чистеньких не остается. Мы можем утешаться, что никогда не делали это первыми, но список обид и тысячи убитых тянутся шлейфом за всеми, кто там был. И за мной тоже. И повторения мне не надо. Старый, отработанный метод. Если не хочешь удвоения старых проблем, сделай так, чтобы этого больше не случилось. Очень немного осталось в тех местах коренных жителей. Кого не убили, выселили подальше. Россия страна большая, а в Польше места много. Там после войны местных внушительно поубавилось, а что гор нет, так ничего не поделаешь. Среди моих предков имеются степняки, а я предпочитаю отдыхать в роще, а не пасти баранов.

Так что выбора-то особого у меня и нет. Можно спокойно смотреть, как вокруг тебя умирают, а можно и вмешаться. Идиот – да. Сам знаю и не сомневаюсь.

– Ну что, Лейба, – спрашиваю, устраиваясь поудобнее, под прикрытием камней, – сможешь?

– Да это ж как на стрельбище, – неприятно скалясь и упирая сошки пулемета в землю, ответил он. – Сейчас мы их сделаем.

Внизу несколько сотен арабов беспорядочно атаковали поселок раза в два меньше моего. Евреи бешено отстреливались, но бой уже шел на околице. Заграждения из колючей проволоки были прорваны, и с огромным зеленым знаменем в руках, не обращая внимания на пули, впереди атакующей густой цепи шел хорошо мне знакомый бедуинский шейх. С расстояния в полторы сотни метров в бинокль было прекрасно видно лицо. Чего у него не отнимешь, так это храбрости. Еще опыта добавить – замечательный вождь получился бы.

– Огонь! – скомандовал я.

Свинцовый дождь из двух пулеметов накрыл мятежников. В первые минуты они не поняли, что происходит, и продолжали рваться вперед, но когда упал командир, атакующие превратились в неуправляемую толпу. Она шарахнулась назад, расстреливаемая с двух сторон – нами и из поселка, – потом люди беспорядочно побежали, спасаясь. Пулеметы захлебывались, пока не кончилась лента. Беспрерывно хлопали винтовочные выстрелы. Когда стало ясно, что организованной атаки больше не предвидится и началось сплошное бегство противника, мы поднялись и одним броском преодолели поле, заваленное убитыми и ранеными, проскочив в Мораг.

Я бежал прямо к упавшему знамени, и за мной, не отставая, пыхтел Лейба. Офицера из него никогда не выйдет – инициативности мало, зато исполнительный до самого донышка. И одиннадцатикилограммовый М-9 тащит почти без напряжения. Здоровенный, как бык. Чего еще надо в моей ситуации? Послушные подчиненные, верящие каждому слову и готовые моментально исполнять приказы. Еще бы знать, как из всей этой истории выкрутиться. Это не конец, совсем не конец…

Абу-Магомед был мертв, как камень. Три пули попали ему в спину. Я быстренько снял с него оружие и обшарил карманы. На войне, как на войне. Имею теперь немецкий «Маузер» на пятнадцать патронов, с деревянной кобурой, пристегиваемой к рукоятке вместо приклада. Две запасные обоймы и трофейное знамя. Можно будет повесить дома на стену. Флаги мне раньше захватывать не приходилось. Еще карта имеется, но без толку. Одна радость, что напечатанная типографским способом и на английском языке, – никаких пометок.

Лейба грузится подобранными винтовками на манер верблюда, и остальные тоже времени зря не теряют, собирая оружие и боеприпасы. Стандартные английские винтовочные патроны прекрасно подходят к российскому «Семашко». Еще с тех далеких пор, как Каган в начале XIX века начал перевооружать армию. За образец брали как раз английский калибр – тогда мы очень сильно дружили с Империей, где не заходит Солнце, и массово закупали там станки и оборудование и потом внимательно смотрели за изменениями, а заодно и использовали уже наработанный опыт.