Борис потихоньку слез с дивана, подошел к балконной двери. Рядом с буржуйкой воздух был сух и горяч. Борис приоткрыл дверь, вытащил из кармана пачку «Примы», закурил, пуская дым в щель. До окурков он еще не докатился, но курил давно только «Приму» или дешевый табак, который продавали у входа на центральный рынок. Программа «Вести» закончилась, под конец дикторша еще раз повторила главную новость дня. «Сволочи», – привычно отозвался Борис, на этот раз мысленно.

И что Ира так не любит его «разговоры с телевизором»? Ну не может он спокойно слушать, когда так нагло врут! Надо же – «неопознанные»! Уже несколько дней летают над городом, чуть ли не за провода цепляются, ракеты по окраинам сбрасывают – а все неопознанные. Зачем это? Ведь любому дураку все ясно.

Первый раз Борис увидел самолеты несколько дней назад, возвращаясь с работы. Заводской автобус шел уже по Жуковского, когда сзади из-за низких туч, висящих над консервным заводом, вынырнул хищный серебристый силуэт. Самолет шел на низкой высоте с очень большой скоростью. Где-то запоздало застучали выстрелы, похоже ДШК[2]. Самолет пронесся прямо над автобусом, изящно повернул и ушел в сторону центра. По ушам ударил запоздалый грохот.

Из-за туч вынырнул второй. Этот летел медленнее, не обращая внимания на стрельбу. Казалось, летчик специально красуется, уверенный в своей неуязвимости. Самолет, снижаясь, помчался над шоссе, стремительно догоняя «ЛИАЗ».

В автобусе началась паника. Мужчины растерянно приникли к окнам, женщины кричали в голос. Борис тоже прильнул к холодному стеклу, словно загипнотизированный. Картина действительно была красива: яркое солнце в морозном ноябрьском небе, темные тучи, отсвечивающие багрово-красным. И сверкающий, прекрасный, каким может быть только смертельное оружие, самолет.

– Аа-аа! Аа– ааааааа!!

Полная пожилая женщина, сидевшая напротив, визжала на одной высокой ноте, широко открыв глаза. Кажется, ее звали Ольга Ивановна, инспектор отдела кадров. В нормальном состоянии она была холодна и строга, даже высокомерна. Сейчас от высокомерия не осталось и следа, в глазах застыл первобытный ужас. Похоже, она уже ничего не соображала от страха.

– Суки! Суки!! – орал шофер, обычно спокойный молодой чеченец. – Суки!!! Домой! Домой! Где мой автомат? Подожди, падла!

При этом он жал и жал на газ, и автобус уже не мчался – летел по шоссе.

Самолет, однако, летел быстрее.

Несколько секунд – и вот он уже далеко впереди, тоже уходит к центру.

Еще несколько секунд, где-то далеко впереди раздается взрыв, а самолет, сделав широкий круг, уже мчится со стороны микрорайона, сверкая как клинок горца.

– Аа-ааа-аааааааа!!!

– Автомат! Подожди гад, подожди!!

Сознание на секунду как бы раздвоилось: Борис прекрасно видел приближающийся самолет, и одновременно перед глазами, как живая, возникла картинка из какого-то фильма о войне. Степь, пыльная разбитая дорога, и мчащийся по ней старенький грузовик. Вихляют, грозя вот-вот отлететь, колеса, трясется чудом не разваливающийся кузов. Грузовик мчится к спасительной полоске леса. А над ним, из-за стены поднятой в воздух пыли, раз за разом выныривает изящный самолетик с крестам на крыльях. Выныривает, снижаясь, пикирует над грузовиком и скрывается в пыли. Невидимый, разворачивается и снова пикирует, чуть не цепляя кабину. И смеющееся лицо летчика крупным планом: он не стреляет, он играется, и ему весело. Но, когда до леса остаются считанные метры, летчик нажимает на гашетку, и грузовик, лишенный управления, переворачивается.

Картинка была настолько яркой, что Борис вжался в кресло, ожидая пулеметной очереди. Но ничего не произошло, да и нет на СУшках пулеметов.

Сверкающий силуэт пронесся над автобусом и скрылся вдали, мелькнув последний раз яркой вспышкой на фоне заходящего солнца. В автобусе постепенно приходили в себя. Женщины утешали рыдающую в голос Ольгу Ивановну, мужчины растеряно молчали, шофер резко сбросил скорость и что-то бубнил себе под нос: похоже, ему было неудобно из-за своего срыва. К тому же, несколько человек, придя в себя, вспомнили, что проехали Олимпийский – пришлось разворачиваться.

Из воспоминаний Бориса выдернули бодрые звуки гимна Ичкерии: по телевизору начиналась местная программа. Жена и сын на диване негромко спорили о чем-то. Борис вновь отвернулся, выпустив в щель едкий дым «Примы».

А ведь Ира тогда тоже попала. Сейчас она не любит об этом вспоминать, а тогда, рассказывая, не могла сдержать слез. Слез страха и обиды.

Она в тот день пораньше ушла с работы, завернула на базар купить сигареты – как раз эту самую «Приму». Самолет появился внезапно, как будто вынырнул из-за домов. Летел низко, казалось, задевая антенны на крышах. Грохот реактивного двигателя ударил по барабанным перепонкам, предательски задрожали ноги. Народ вокруг бросился врассыпную, бросая товар и переворачивая прилавки. Такой кадр Борис тоже видел в фильмах о войне. Кто-то бросился в подъезды, но большинство, полностью потеряв голову, просто помчались по улицам. Самолет исчез, и тут же появился второй. На секунду Ирина как будто бы отключилась: она не слышала ни рева двигателя, ни криков паники. А когда сознание включилось снова, оказалось, что она бежит. Бежит по проспекту Революции, приближаясь к площади. Как она одолела это расстояние, каким путем бежала – все это исчезло из памяти начисто. Помнит только, что в голове билась одна единственная мысль: «Нет! Нет, нет, нет! Летчик не будет стрелять! Он увидит, что я русская и не будет стрелять! Нет!» Сейчас ей стыдно об этом вспоминать, Борис понимает. Окончательно очнулась Ирина только у родителей, увидев сына – живого и невредимого: из школы его забирали к бабушке. У Ирины были сбиты колени, порваны колготки, видимо, где-то она упала – она это не помнит. Взрывов где-то в районе совхоза «Родина», которыми закончился налет, она тоже не помнит. Зато она не потеряла ничего из купленного на базаре, даже сигареты успела взять. На следующий день Ирина, еще не успокоившись, почти поругалась с сотрудницей, кажется, с Ольгой. Та тоже была на базаре, тоже побежала сломя голову и теперь уверяла, что летчики стреляли по толпе. «Да как же вы не помните, Ирина Николаевна? – кричала она. – Стреляли, стреляли! Мне даже осколок в каблук попал – вот, смотрите!»

Да, это сейчас смешно, а тогда.…Тогда, между прочим, этим все еще не закончилось.

Борис пришел домой раньше, успел покурить, выпить чаю и немного успокоиться. Ирина приезжала обычно позже, и поначалу он особо не волновался. Пока черт не дернул включить телевизор. Лучше бы он этого не делал! Работало местное телевидение, и то, что Борис увидел, мигом вернуло его в то полуобморочное состояние, которое он испытал в автобусе. Показывали нескончаемый митинг у Совета Министров. Последнее время там снова собиралось много народа, в тот день, правда, было что-то жидковато. Борис успел еще удивиться, что не слышно ни выступающих, ни комментариев, как вдруг с экрана раздался знакомый рев. Народ враз бросился врассыпную, словно тараканы в ванной, когда включаешь свет. Камера запрыгала, то поднимаясь вверх в попытке поймать стремительные хищные силуэты, то опускаясь, показывая перекошенные от страха лица. Первый самолет, спикировав над площадью, снова набрал высоту, уносясь в сторону Минутки. Рев двигателей на минуту стих и стало слышно, как кричат люди. Слышалось это как сплошное, на одной ноте «Аааааа-аааа», без передыху.

Площадь пустела быстро, очень быстро, но разве можно сравнить скорость человека, пусть и смертельно напуганного, со скоростью самолета. Снова все заглушил рев двигателей: над толпой снижался второй самолет. И в это время камера метнулась влево – где-то далеко за Минуткой в небо поднимался столб дыма. Инстинктивно Борис глянул в окно и обомлел: он увидел этот столб. Увидел не на экране! Борис как, загипнотизированный, несколько раз перевел взгляд с экрана на окно и обратно. Да это же прямая трансляция! Словно в подтверждение на экране вновь дернулась камера, ловя в прицел второй столб дыма. Борис поднял глаза – точно, вон он!