сформулировали нашу проблему со всей возможной ясностью и придали решению этой проблемы

достаточно определенную форму, в которой его можно критически обсуждать.

Я не отрицаю того, что нечто подобное так называемому «логическому анализу» может играть не-

которую роль в этом процессе уточнения и прояснения наших проблем и выдвигаемых решений этих

проблем. Я, конечно, также не утверждаю и того, что методы «логического и лингвистического ана-

лиза» всегда бесполезны. Мой тезис скорее заключается в том, что эти методы являются далеко не

единственными методами, которые философ может с успехом использовать в своих исследованиях, и

что они ни в коем случае не являются специфическими только для философии. Они не более харак-

терны для философии, чем для любого другого научного или рационального исследования.

В этом пункте меня, пожалуй, могут спросить: какие же еще «методы» может использовать фило-

соф? Мой ответ будет таков: хотя, по-видимому, и существует какое-то определенное число таких

различных методов, перечислять их нет никакой нужды. До тех пор, пока перед философом (или лю-

бым другим человеком) стоит интересная проблема и он искренне пытается решить ее, безразлично, какими методами он пользуется.

Среди многих методов, которые философ может использовать — конечно, каждый раз в зависимо-

сти от подлежащей решению проблемы, — один метод кажется мне достойным особого упоминания.

Это — некоторый вариант (ныне совершенно немодного) исторического метода. (16:) Он состоит, попросту говоря, в выяснении того, что же думали и говорили по поводу рассматрива-

емой проблемы другие люди, почему они с ней столкнулись, как формулировали ее, как пытались ее

решить. Все это кажется мне существенным, поскольку представляет собой часть общего метода ра-

циональной дискуссии. Если мы игнорируем то, что люди думают сейчас или думали в прошлом, то

рациональная дискуссия должна иссякнуть, хотя каждый из нас может вполне успешно продолжать

разговаривать с самим собой. Некоторые философы превратили в добродетель манеру вести обсуж-

дение в одиночестве. Возможно, они чувствуют, что нет людей, достойных того, чтобы вести с ними

беседу. Я боюсь, что практика философствования в такой весьма высокомерной манере может ока-

заться симптомом упадка рациональной дискуссии. Без сомнения, Бог, как правило, разговаривает

только Сам с Собой, потому что у него нет никого, с кем стоило бы поговорить. Однако философ

должен сознавать, что он нисколько не более богоподобен, чем любой другой человек.

Широко распространенное убеждение в том, что так называемый «лингвистический анализ» явля-

ется истинным методом философии, имеет несколько интересных исторических причин.

Одна из таких причин коренится в совершенно верном мнении о том, что логические парадоксы

типа парадокса лжеца («Я сейчас лгу») или парадоксов, обнаруженных Расселом, Ричардом и други-

ми, требуют для своего решения использования метода лингвистического анализа с его известным

разделением лингвистических выражений на выражения, обладающие значением (или «правильно

построенные»), и на бессмысленные выражения. Это верное мнение было соединено с ложной верой

в то, что традиционные проблемы философии возникают из попыток решить философские парадок-

сы, структура которых аналогична структуре логических парадоксов. На этой основе утверждается, что различение между осмысленным и бессмысленным должно иметь главную ценность для филосо-

фии. Ошибочность этого утверждения продемонстрировать не так уж трудно. Для этого достаточно

обратиться к помощи логического анализа. Последний без труда покажет нам, что некоторого рода

рефлексивность или самоотнесенность (self-reference), характерные для всех логических парадоксов, совершенно отсутствуют во всех так называемых философских парадоксах, даже в кантовских анти-

номиях.

Основной же причиной превознесения метода лингвистического анализа, по-видимому, является

следующая. Пришло время, когда многие философы почувствовали, что «новый метод идей», пред-

ложенный Локком, Беркли и Юмом, то есть психологический, или, скорее, псевдопсихологический, метод анализа наших идей и их чувственного происхождения, следует заменить более «объектив-

ным» методом, менее связанным с генетическими факторами. Эти философы решили, что вместо

«идей», «образов» и «понятий» следует анализировать слова, их значения и способы использования, 8

вместо «мыслей», «мнений» и «взглядов» — суждения, высказывания и предложения. Я готов при-

знать, что эта (17:) замена локковского «нового метода идей» на «новый метод слов» была несомнен-

ным прогрессом, и она в свое время была настоятельно необходимой.

Вполне понятно, что многие философы, видевшие в свое время в «новом методе идей» единствен-

ный истинный метод философии, могли при этом прийти к убеждению, что единственным истинным

методом философии теперь является «новый метод слов». Я решительно не согласен с этим сомни-

тельным убеждением. Приведу по его поводу только два критических замечания. Прежде всего, «но-

вый метод идей» никогда не считался главным методом философии, не говоря уже о том, чтобы быть

ее единственным истинным методом. Даже Локк ввел его только как метод для рассмотрения некото-

рых предварительных вопросов (предваряющих изложение науки этики), а Беркли и Юм использова-

ли его в основном как орудие для ниспровержения взглядов своих противников. Их интерпретация

мира — мира вещей и людей, — которую они стремились оставить нам, никогда не основывалась на

этом методе. Он не был основанием религиозных взглядов Беркли или политических теорий Юма

(хотя в работах последнего он и использовался для обоснования его версии детерминизма).

Самое же серьезное мое возражение против убеждения в том, что «новый метод идей» или «новый

метод слов» являются главными методами эпистемологии, а может быть, по мнению некоторых, и

всей философии, заключается в следующем.

К проблематике эпистемологии можно подходить с двух сторон: (1) как к проблемам обычного, или обыденного, знания или (2) как к проблемам научного знания. Философы, тяготеющие к первому

подходу, совершенно верно считают, что научное знание не может быть не чем иным, как расшире-

нием обыденного знания. Однако они при этом ошибочно считают, что из двух указанных видов зна-

ния легче анализировать обыденное знание. Таким образом, эти философы стали заменять «новый

метод идей» анализом обыденного языка, то есть языка, в котором формулируется обыденное знание.

Они заменяют анализ зрения, восприятия, познания, убеждения анализом фраз: «Я вижу», «Я вос-

принимаю», «Я знаю», «Я считаю», «Я утверждаю, что это вероятно» или анализом, например, слова

«возможно».

Тем, кто признает правомерность такого подхода к теории познания, я отвечу следующим обра-

зом. Хотя я согласен с трактовкой научного знания как расширения обычного, или обыденного, зна-

ния, я считаю, что самые важные и наиболее волнующие проблемы эпистемологии должны остаться

совершенно незамеченными теми, кто ограничивает себя только анализом обычного, или обыденно-

го, знания или анализом способов выражения знания в обыденном языке.

В связи с этим я хочу сослаться на один из примеров проблем, которые я прежде всего имею в ви-

ду, а именно на проблему роста нашего знания. Небольшого размышления достаточно для того, что-

бы понять, что большинство вопросов, связанных с ростом нашего знания, (18:) с необходимостью

выходят за рамки любого исследования, ограниченного рассмотрением обыденного знания как про-

тивоположного знанию научному. Наиболее важный способ роста обыденного знания заключается