Никого не спрашивать, ничего не объяснять — таков девиз Уоррена.

Заходи так, словно ты здешний, мистер Хладнокровие, походка уверенная, темные очки тоже делают свое дело.

О Боже, здесь все так же, как было в Сент-Луисе, только здесь действо совершается на заднем дворе здания на Сабал-Кей. Камеры и софиты установлены вокруг плавательного бассейна. Эти люди, воображающие, что создают нечто божественное, на самом деле снимают заурядный рекламный ролик, расхваливающий садовую мебель. Но это не имеет значения. Они с таким же успехом могли бы быть в Риме и снимать «Клеопатру».

— Вам что-нибудь нужно? — спросил кто-то.

— Нет, — ответил Уоррен, даже не обернувшись.

— Мы здесь снимаем кино, — сказал тот же голос, и перед ним материализовалось тело, огромное и угрожающее.

Уоррен, сдвинув темные очки на лоб, смерил холодным взглядом человека, стоящего напротив. Огромная горилла в джинсах и синей мокрой от пота футболке. Без сомнения, ассистент. Они называют их ассистентами. Гора мышц, мозги отсутствуют — бурлак киноискусства. Уоррен вытащил из кармана бумажник и показал полицейский значок, который ему подарили при увольнении из сент-луисской полиции. По окружности примерно на дюйм меньше того, что он носил пять лет, но выглядит как настоящий, если его быстро показать.

— Проверка, — сказал он, захлопывая бумажник и поворачиваясь спиной к ассистенту. Уже через плечо спросил: — Где Вогэн Тэрнер?

— Снимает вон там, — ответил ассистент, — у вас какие-нибудь проблемы?

— Нет, — ответил Уоррен и пошел вдоль бассейна, который выглядел довольно непривлекательно в декабрьский день при температуре пятьдесят шесть градусов по Фаренгейту. Солнечная Флорида, подумал он.

Он хорошо знал, что лучше не беспокоить всю эту киношную братию, пока они не закончат снимать кадр. Они очень эмоциональны, эти киношники. Если им сказать, что над Калузой только что взорвалась водородная бомба, они вам ответят: «Отойдите и не мешайте, нужно еще реквизит поправить». Сейчас они поправляли осветительную аппаратуру, пытаясь добиться наилучшего освещения. Он набрался киношного жаргона, пока работал в Сент-Луисе, — если у тебя есть мозги, то ты начинаешь в конце концов понимать их марсианский язык. Они снимали камерой «Аррифлекс» на треноге, которую называли «ходулями» из-за длинных деревянных ног. Человек, глядящий в видоискатель, был Вогэном Тэрнером, одним из тех, с кем нужно было побеседовать Уоррену: он был оператором у Пруденс Энн Маркхэм. Тэрнер посмотрел в видоискатель и, оторвавшись от него, произнес: «Убавьте свет с той стороны».

Он обращался к осветителю Лью Смоллету (это был другой человек из списка Уоррена). Смоллет приладил кусок белой материи к экрану для регулировки освещения и повернулся к Тэрнеру, вновь прильнувшему к видоискателю.

— Подними повыше, — попросил Тэрнер, и Смоллет опять повозился немного с затенителем. Тэрнер кивнул.

— О’кей. Уберите все кабели из кадра!

Двое ассистентов начали перекладывать кабели, змеящиеся по площадке. Девушка в бикини зябко поеживалась возле комплекта шезлонгов, которые были подлинными «звездами» этого «фильма». Смоллет подошел к ней и сунул под нос экспозиметр.

— Ну, что у нас? — спросил Тэрнер, — где Бад?

— Я здесь, — отозвался мужчина.

Наверняка режиссер. Вождь всех этих индейцев. В джинсах и белой спортивной рубашке с длинными рукавами фирмы «Ральф Лорен», с маленькой синей лошадкой и всадником на левом нагрудном кармане. Докурив сигарету, он отбросил окурок. Тэрнер уступил ему место у видоискателя.

— Неплохо, — сказал режиссер, — я готов. Джейн?

— Готова, — сказала девушка в бикини.

— Дэнни?

Мужчина в плавках, стоящий у мостика для ныряния, помахал рукой.

— О’кей, начинаем, — произнес Бад.

— Тишина! — крикнул помощник режиссера.

Человек, сидящий за пультом звукозаписи — это был, должно быть, Марк Уили (третий человек из списка Уоррена), — сняв наушники, спросил:

— Звук даем?

— Нет, — ответил Бад, — внимание!

Внезапно стало очень тихо.

— Камера! — сказал Бад.

— Готова.

— Звук!

— Готов.

— Мотор.

— Отметка, — сказал помощник режиссера.

Человек с «хлопушкой», стоящий перед актрисой в бикини, сказал: «Кадр тринадцатый, дубль шесть» — и щелкнул «хлопушкой», на которой мелом были нацарапаны те же цифры.

— Мотор! — крикнул Бад, и актер в плавках пошел в сторону актрисы в бикини, усевшейся в один из шезлонгов. Приблизившись к ней, актер сказал:

— Привет, дорогая, — он наклонился и поцеловал ее, — ты готова отдохнуть на нашем тропическом…

— Стоп, стоп! — крикнул Уилли из-за пульта и посмотрел вдаль. — Там что, где-то самолет гудит? Или моторка?

— Убери запись, — скомандовал Бад.

— Да, это моторка, — сказал помреж.

Бад вздохнул.

— О’кей, подождем.

Уоррен тоже вздохнул. Они подождали, пока звук моторной лодки стих, и снова началось: «Тишина! Внимание! Камера! Звук! Отметка! Мотор!» Бад еще раз скомандовал: «Стоп!» — и сказал актерам, что их диалог должен начинаться до того, как Джейн сядет в шезлонг. Они начали все сначала, но Бад опять крикнул: «Стоп!», чтобы сказать Смоллету, что ему не нравится освещение и нужно еще раз замерить экспозицию. Смоллет, снова достав экспозиметр, сказал: «Одиннадцать». Они вновь начали и опять прекратили, и так еще раз, и еще. Наконец с двенадцатого захода кадр сняли.

— О’кей, теперь давайте переставим эти игрушки. — И ассистенты начали перетаскивать камеру и софиты на другую сторону площадки. Уоррен подошел к тому месту, где Тэрнер отдавал распоряжения одному из ассистентов.

— Мистер Тэрнер? — спросил он.

Больше всего на свете Тик и Моуз любили деньги. И еще они любили девочек и «травку». Но если у тебя есть деньги, то обязательно будут и девочки, и «травка», это так же верно, как то, что за днем обязательно наступает ночь.

С того момента, когда три недели назад они услышали об убийстве Прю, они, читая газеты и просматривая выпуски теленовостей, с повышенным интересом следили за ходом дела. Все шло к тому, что ее убил муж — владелец часового магазина. Сообщалось также, что он арестован без права освобождения под залог, а защищать его взялся некий адвокат, который, как поняли Тик и Моуз, в своей практике не вел ни одного уголовного дела. Говорилось, что прокурор намерен добиваться смертного приговора и у него довольно велики шансы на успех.

Но не это интересовало Тика и Моуза. Их интересовали деньги. Вот почему их внимание привлекло то, о чем по каким-то причинам не сообщалось в выпусках новостей.

Когда симпатичную блондинку двадцати восьми лет убивают в захолустной Калузе, эту новость выводят в заголовки. Особенно если жертва погибла от ножа. Нож — это ужасно. Лишь немногие знают, что чувствует человек, в которого попала пуля, но буквально каждый хотя бы раз в жизни порезался и знает, как это больно и как вид вытекающей крови заставляет бледнеть от страха. Убийства при помощи ножа всегда сопровождаются крупными заголовками. Газетчики любят заголовки, отпечатанные кровью. Телерепортеры тоже любят говорить о кровавых убийствах: показывать лужи крови, окровавленные ножи под лучами прожекторов, отбрасывающие зловещие блики прямо в гостиную телезрителя. Жестокие убийства рождали лучших репортеров.

Вот почему Тик и Моуз сочли странным, что ни в одной из газет и ни в одном из телерепортажей ни разу не упомянули, что симпатичная двадцативосьмилетняя блондинка снимала порнофильм.

Моузу и Тику казалось, что такая новость должна была стать гвоздем всех заголовков, особенно сейчас, когда Комиссия по порнографии при генеральном прокуроре пришла к заключению, что между непристойностью и насилием существует прямая зависимость. Как могло случиться, что никто даже не знал, что она ставила и снимала «клубничку»? Возможно ли такое? Или полиция с прокуратурой просто играют по-умному? Но ни Тик, ни Моуз ни разу не встречали в правоохранительных органах Флориды ни одного человека, которым показался бы им умным, и все-таки не оставляют ли они про запас эту «клубничную» бомбу, чтобы она взорвалась на суде?