— А что-нибудь другое любишь? Оперу, например?
— Вообще-то я иногда хожу в театр Милани, — призналась Бьянка. — А музыки я уже накушалась выше горла.
— Сеньориты, не отвлекайтесь, — призвала нас балетмейстер. Сегодня мы занимались с сеньорой Вийера, которой побаивалась не только вся балетная труппа, но и оркестр, и даже дирекция. — Ну-ка, выходите на середину. Раз вы позволяете себе болтать во время экзерсиса, следовательно, он у вас безупречен. Вот и покажите нам, на что вы способны.
Делать нечего, пришлось выходить и показывать на глазах у остальных девушек. Синьора Вийера отпустила несколько ядовитых замечаний, кто-то весьма выразительно фыркнул у меня за спиной. Наконец экзекуция закончилась.
— Старая ведьма, — прошипела Бьянка, выходя из класса.
— В чём-то она права.
— Ну да, конечно. Посвяти всю жизнь балету, и станешь великой и знаменитой. Да кому интересно, как мы танцуем? Та же Мачадо — прима, потому что спит с герцогом ди Соуза.
— Не скажи. Она действительно прекрасно танцует.
— Ты можешь танцевать хоть гениально, но если у тебя нет протекции, так и останешься в массовке.
— Значит, осталось обзавестись протекцией. Вот влюбится в нас какой-нибудь герцог… — я улыбнулась.
— Как же, жди, — фыркнула Бьянка. Помолчала и мечтательно добавила: — А вообще-то, неплохо бы. Дом, карета, драгоценности, куча денег…
— До тех пор, пока ты ему не надоешь. Нет уж, слуга покорная.
— Что, не хочешь много денег?
— Смотря, как считать. Миллион в год не хочу. И даже десять тысяч не хочу. А вот тысячу-другую, чтобы снять нормальную квартиру, немножко приодеться, летом пожить за городом… Вот от этого я бы не отказалась.
— Какие-то у тебя скромные мечты.
— Уж какие есть. Дай мне кучу денег, и я не буду знать, что с ними делать. Но это даже и не мечты. Так, рассуждения на тему.
— Но о чём-нибудь ты мечтаешь?
— О реальном. О том, что может осуществиться.
— Например?
— Например, я уже несколько дней мечтаю съесть сладкий апельсин. Люблю апельсины.
— Так за чем дело стало, возьми да купи.
— Денег нет. У меня сейчас всё до последнего гроша расписано, я в начале месяца потратила больше, чем рассчитывала. Вот выдадут нам жалованье в следующем месяце, куплю.
Вечером, за час до спектакля, я, как и положено, была в нашей гримёрной. Переодевшись, я села на своё место за длинным столом с зеркалами, сама свернула волосы в узел на затылке и, не дожидаясь сбивающейся с ног гримёрши, принялась краситься. Я вообще предпочитала всё делать сама, прибегая к чужой помощи только тогда, когда без неё нельзя было обойтись. В "Вакханалии" же я выступала не в первый раз, так что уже успела изучить и причёску, и грим. За соседним столом девушки обсуждали чей-то скоропалительный брак, я прислушалась и, не глядя, сунула руку в ящик стола. Пальцы наткнулись на что-то упругое и прохладное, я опустила глаза и увидела лежащий в углу ящика, прямо на коробке с пудрой, большой оранжевый апельсин.
Здравствуйте, пожалуйста! Откуда он здесь взялся? Сама я его туда не клала, это я помнила совершенно точно. Но не сам же по себе он тут возник. Забыл кто-то другой? Но ящики у нас индивидуальные, хоть и не запираются. Я заглянула поглубже внутрь, но никаких следов того, что кто-то перепутал мой ящик со своим, не было. О моей же апельсиновой мечте не знал никто, кроме Бьянки.
— Бьянка, — окликнула я подругу, — это не твой апельсин?
— Нет, не мой.
— Странно. Представляешь, нашла в ящике стола, — я подняла фрукт повыше и громко спросила: — Девочки, чей апельсин?
Владелец не нашёлся. На меня оглянулись, пожали плечами и вновь вернулись к прерванным делам.
— Похоже, ничей, — растерянно сказала я.
— Ну и съешь его, — посоветовала Бьянка. — Тебе же вроде как хотелось?
Я ещё немного повертела в руках ярко-оранжевый шар и вонзила ноготь в плотную кожицу.
***
Проснувшись на следующее утро, я довольно долго лежала, не торопясь вставать и ловя последние обрывки сна. Сегодня был мой законный выходной, а потому я могла никуда не торопиться и всласть поваляться в постели. Но счастливой я чувствовала себя не поэтому. Мне приснился чудесный сон, и единственное, что немного омрачало моё счастье, было сожаление о том, что он уже закончился.
Мне снился танец. Танец, по сравнению с которым то, что исполняла Марсела Мачадо, казалось лишь жалким подражанием настоящему искусству. Я кружилась, как подхваченный бурей листок, но я управляла этим полётом, полностью контролируя каждое своё движение и чувствуя искреннее наслаждение от того, как ловко и послушно моё тело. Я не знала, кто сочинил музыку, которую я слышала во сне, кто придумал движения, которые я исполняла, но они были прекрасны. Пытаясь вспомнить, где я была во сне, и не было ли там кого-то ещё, я поняла, что не видела и не слышала ничего вокруг. Даже если там что-то и было. Танец заполнил всё, танец и музыка, страстный огонь и чёткий ритм, которые я пыталась выразить в движении, не знаю, удачно или нет…
Ладно, пора вставать. Я откинула одеяло и поднялась, мышцы ног и живота откликнулись слабой тянущей болью; похоже, вчера я устала сильнее, чем думала. Я потянулась, оделась, заправила постель и встала к подоконнику, чтобы проделать обычный экзерсис.
После первого же движения боль усилилась и не прекращалась всё время, пока я проделывала первое упражнение. Да что это со мной такое? Закусив губу, я заставила себя довести дело до конца, повернулась, опираясь по подоконник вместо станка, и принялась проделывать упражнения другой ногой. Болели не только ноги, но и пресс, и спина, и даже руки, словно я вчера не оттанцевала одну сцену в спектакле, а целый день таскала тяжести по лестнице. Закончить экзерсис удалось с большим трудом, хотя под конец стало немножко полегче. Наконец я плюхнулась на стул, чувствуя себя совершенно измочаленной. Мысль о том, чтобы встать и куда-то пойти, вызывала искреннее отвращение. Чёрт знает что. Неужели я перетрудилась со своими дополнительными занятиями? Если я буду так себя чувствовать после каждого балета, то скоро вообще танцевать не смогу.
Наконец я всё же встала и занялась завтраком, хотя есть особо не хотелось. Но пара бутербродов и чашка кофе меня взбодрили, так что я почувствовала, что, пожалуй, всё же в силах дойти до ближайшей булочной и купить свежего хлеба на сегодня и завтра. Достав зеркало, я распустила заплетённые на ночь в косичку волосы и принялась их расчёсывать. Забавно, многие девушки завидовали тому, что волосы у меня вьются от природы, в то время как я сама предпочла бы, чтоб они были хоть немного попрямее и не напоминали так сильно овечью шерсть.
В дверь постучали, я крикнула "Войдите", и ко мне заглянула Луселия, жившая в соседней комнате.
— Привет, — сказала она. — У тебя спичек не найдётся? А то у меня кончились.
— Найдётся, — я открыла комод и достала коробок. Луселия взяла из него несколько штук, но не ушла, а присела на второй стул.
— Красивая у тебя заколка, — сказала она.
— Это мамина.
— Да, — кивнула Луселия, явно имея ввиду что-то своё. — А ты слышала, что Джина Риас съезжает?
— Куда?
— На отдельную квартиру. Нашла себе покровителя. Везёт же некоторым! — в её голосе слышалась откровенная зависть. — Теперь будет жить, как королева.
Не отвечая, я стала натягивать ботинки.
— Ты куда-то идёшь? — спросила Луселия.
— Да, за хлебом.
— Давай вместе.
Мы неторопливо прогулялись до булочной, болтая о том, о сём, и там расстались. Она пошла дальше по лавкам, я же отправилась обратно. Боль в теле уменьшилась, и я надеялась, что к завтрашнему дню она пройдёт. Что же всё-таки со мной случилось? Вроде нигде меня не продувало, и растяжений я не получала… Чудеса, да и только.
Около крыльца пансиона стояла хозяйка, бурно выяснявшая отношения с молочником. Я вежливо поздоровалась, проходя мимо, но ответом меня не удостоили. Да, девушке, сподобившейся уехать отсюда, можно только позавидовать. Я попыталась представить себе, каково это — иметь покровителя, который везде будет платить за тебя. Но ведь это означает, что придётся сообщать ему обо всех своих тратах. Или он просто будет давать Джине деньги, которые она сможет расходовать по своему усмотрению? Так удобнее, но всё равно зависимость слишком велика. Окажись я в таком положении, и я бы постоянно чувствовала неуверенность в завтрашнем дне, не говоря уж о том, что, продавая себя, лишаешься свободы поступать, как сочтёшь нужным. Но, может, у них любовь, и он не ставит Джине условий? Так значит, начнёт ставить потом. Быть может, я и похожа на ту лису, что сетовала на незрелость винограда, но сама я, по зрелом размышлении, на такое бы не согласилась.
