Дебрен обострил зрение и не без труда углядел скрытое за свинцом неба солнце. Оно было справа от вершины. Хорошо. Он спустился где-то на южных склонах Чернухи, менее крутых, по которым шла дорога к релейной станции. В этом навигаторы из Фрицфурда не ошиблись.

Но он пробежал уже почти милю, а дороги все нет. Хоть южный склон, казалось, явно переходил в западный. Скверно. Еще хуже, что у него ни в чем не было уверенности. Чертова Чернуха местами густо, местами пусто, но вся заросла если не лесом, то по крайней мере высокой горной сосной, а форма у нее была весьма неправильная. Двигаясь по горизонтали, он все больше удалялся на север, но это могла быть лишь одна из более глубоких лощин южного склона, и с таким же успехом бусинку-другую спустя он мог снова вернуться к западу или даже югу. Множество невысоких, буйно разросшихся елочек чрезвычайно ограничивало видимость и затрудняло ориентацию.

Сгоревшие останки тоже не помогали. Жбиков лежал на западе, а станция располагалась строго посередине линии, соединяющей его с Фрицфурдом. Если полет проходил по плану, то веретено пронеслось почти точно над крышей башни. Сейчас, видимо, не все шло как полагалось. Но если ошибка касалась только тяги, а не наводки, то обломки веретена должны были рухнуть вдоль линии Жбиков – Фрицфурд. Если он сейчас на юго-западном склоне, значит, станция, продолжая невидимую линию, должна находиться…

А, чтоб его! Позади.

По положению останков нельзя было ни о чем судить. А если и можно, то ошибочно, потому что они свалились в снег головой в ту же сторону, что и Дебрен, хотя прилетели с противоположной.

Так что же? Идти вперед или повернуть? Трансфер должен был перенести его на восточную часть южного склона, ближе к центру. Направляясь на запад по горизонтали, он должен выйти на дорогу, повернуть налево и побежать по ней вверх, к станции. Превосходный план. Жаль, что от места падения до дороги должно было быть триста, самое большее четыреста шагов. Жаль – потому что Дебрен пробежал с тысячу, и хотя местность не благоприятствовала бегу, все равно его шаги были длиннее обычных маршевых.

Пожалуй, следовало повернуть.

Но если это не западный, а все еще южный склон? Если трансфер был слишком коротким, а не слишком длинным? Да и с солнцем тоже не все до конца понятно. То, что белело над горизонтом, могло быть просто разрывом в облаках, а не самим солнцем. Облака состоят из пара, пар – из воды, а вода, как известно, отражает и преломляет свет. А это означает, что запад вовсе не обязательно должен быть там, где Дебрен его вначале поместил. Более или менее – да. Но только с точностью до румба или двух. Ну и еще извечная проблема шарообразности земли. Казалось, что в эпоху дальних телепатографов, а особенно пересылки сигналов через "кишку", спор между сторонниками теории шарообразности мира и традиционалистами, готовыми согласиться самое большее на его легкую выпуклость, должен быть разрешен. Однако – нет. По причинам политического, военного и экономического характера. Те, кто имел возможность исследовать проблему опытным путем, либо молчали, либо публиковали очень несхожие данные. А в результате он, посланец передовой трансферной компании, понятия не имел, которая клепсидра сейчас там, где он приземлился. Во Фрицфурде была треть пополудни, когда он садился в веретено. На Чернуху он должен был выйти через восемьдесят бусинок, то есть примерно в полклепсидры четвертой. Он летел на запад, поэтому, если мир был шаром, вращающимся вокруг оси, он мог выиграть во времени. Три восемьдесят во Фрицфурде не было бы тремя восемьюдесятью в Бельницком княжестве. Это объясняло бы, почему еще так светло.

И все же он не знал, которая здесь клепсидра и – что из этого следует – где зайдет солнце, когда это случится, ну и где искать станцию.

Оставалось одно – бросить монету. А еще лучше – кость. Потому что направлений поисков было больше, чем два. Следовало также решить, взбираться ли, спускаться или упорно держаться горизонтали.

Он выбрал поворот и медленное движение в гору. Отступая по собственным следам, почти сразу напал на линию трансфера.

Прежде всего нашел киль веретена. Брус был стальной, толщиной в три пальца и шириной в полстопы. Таким он в общем-то, и остался, потому что металл в огне не горит, зато формой стал удивительно похож на маримальское изобретение, известное под названием спирального штопора. Падая с неба, покореженная, раскаленная, вероятно, до красноты подкорпусная балка срезала многолетний кедр и сожгла то, что срезала, растопив снег в радиусе двух стоп.

Дебрен посвятил осмотру две бусинки. Хотел проверить, до какой степени контакт с энергетической оболочкой "кишки" повредил металл, и сделать отсюда выводы относительно других предметов поменьше. Хотел также удостовериться, что металл остыл и в пепле сгоревшего дерева не осталось хоть маленькой искорки огонька. Он отдал бы половину души за крошку тепла.

Разумеется, все было ледяным. А покрытый пузырями и шлаком металл, расплавленные головки заклепок и залитые расплавленным металлом отверстия от заклепок, вырванных вместе с покрытием веретена, окончательно развеяли надежду найти что-нибудь полезное. Киль сохранился достаточно хорошо, потому что был огромным куском отличной стали, а формой напоминал снаряд, по природе своей легко пробивающийся сквозь преграды. Все, что было легче и нежнее, должно было сгореть мгновенно, как Дебреновы кальсоны или его деревянное веретено, либо же расплавиться, разлететься на куски, деформироваться и рассыпаться по лесу тысячами мельчайших, ни на что не похожих комочков.

К несчастью, живая материя проникала сквозь стенки "кишки" в гораздо лучшем состоянии. Особенно материя, образующая тело людей состоятельных, не экономящих на безопасности. Эти покупали паракат и, чтобы быть последовательными, садились в веретено в легких и облегающих одеждах.

Молодой человек, которого Дебрен обнаружил в нескольких десятках шагов за веретеном, относился именно к такой категории. У него сгорели только волосы и те раздутые ветром части белья, которые слишком удалились от кожи. К несчастью, рубашку разрезало сверху донизу, и там, где ее не повредило падение, она обуглилась. Об использовании кальсон он даже не подумал. Они были полны не только крови. Будь у него нож, он, возможно, выкроил бы что-нибудь из рукавов и штанин, но так как ничего острого у него не было, да и время здорово поджимало, он легкой трусцой побежал дальше.

Трое следующих, мужчины, сильно обгорели, а поскольку падали головами вперед, то опознать их было невозможно. Немного дальше лежал ребенок лет десяти. Дебрен не стал подходить, чтобы рассмотреть как следует. Ребенок явно был мертв, хоть упал в перелесок и глубокий снег. Тело лежало на спине, и лицо было нетронуто. К счастью, магун не был первым, кто на него наткнулся. Поверх разорванного живота и бедра на Дебрена внимательно глядели три волка.

Он отошел, даже не пытаясь найти хоть какой-нибудь камень или сук. Волков он не боялся. Они казались здоровыми, бока у них не впали, и для стаи их было маловато. А значит, они сыты, зверья в массиве Чернухи вполне достаточно, и волкам нет нужды собираться в большие стаи и отчаянно бороться за выживание. Это, в свою очередь, свидетельствует о том, что в лесу множество охотников и браконьеров, а возможно, и стариков, собирающих хворост. Слишком мало любителей падали и слишком много любопытных глаз. Пекмут был прав. Спор относительно того, что никто до самой весны не наткнется на трупы пассажиров, был проигран в зародыше.

До весны – да. А до завтра?

Он бежал трусцой, растирая уши, плечи и промежность. Умолял судьбу, чтобы найденные были последними звеньями чудовищной цепи смертей.

Двумястами шагами дальше он обнаружил останки женщины. Наверняка не беременной. Она была слишком стара, чтобы рожать детей. Огонь обошелся с ней удивительно мягко. Правда, от одежды остались одни лохмотья, но большая часть седых волос сохранилась. И на этот раз судьба сжалилась над Дебреном: женщина упала под острым углом на скальный гребень, и не меньше четверти ее тела было размазано на пространстве добрых пяти саженей. Причем на эту четверть пришлась и значительная часть лица.