Сначала миссис Скэлли решила было отправить в Лондон телеграмму, но, приехав в Бедсворт, после некоторого размышления пришла к выводу, что в телеграмме будет крайне трудно объяснить все. А если сейчас отправить майору письмо, подумала она, он получит его в субботу с утренней почтой. Освобождение Кэт задержится из-за этого всего на несколько часов, что не может иметь особого значения для девушки. Она напишет майору, объяснит ему все обстоятельства дела и предоставит ему решить самому, как лучше действовать.
Миссис Лавинию Скэлли хорошо знали на почте в Бедсворте и тотчас снабдили бумагой и чернилами. И через пятнадцать минут было написано, положено в конверт, запечатано и отправлено в Лондон следующее послание:
«Мой милый Тоби,
Боюсь, что эти дни искуса кажутся вам слишком тягостными. Что поделывает сейчас мой бедный мальчик? Ни сыграть партию в бильярд, ни сразиться в картишки, ни побиться об заклад. Как же ухитряется он коротать свои дни? Курит, надо полагать, поглядывает в окно и изливается в жалобах мистеру фон Баумсеру. Вы еще не раскаялись в том, что свели кое-какие знакомства на втором этаже пансиона Моррисон? Ах бедный Тоби!
Как вы думаете, кого я здесь повстречала? Можете себе представить — мисс Харстон, подопечную Джона Гердлстона. Я помню, как вы рассказывали мне про нее и знаю, что вы являетесь большим ее поклонником. Вы были бы поражены, увидав ее, — так она поблекла и исхудала. Впрочем, она и сейчас еще очень мила и красива, и я никак не скажу, чтобы у вас был дурной вкус… Да и как бы я могла это сказать после того, как вы почтили своим вниманием меня?
Опекун привез ее сюда и запер в огромном мрачном здании, именуемом аббатством. Ей здесь даже поговорить не с кем, а письма писать запрещено. Она очень расстроена тем, что никому из ее друзей не известно, где она находится, и боится, как бы они не подумали, что она скрылась от них по доброй воле. Под своими друзьями она, конечно, в первую очередь подразумевает некоего курчавого молодого человека по фамилии Димсдейл, о котором вы мне тоже говорили. Бедная девушка очень подавлена. Она разговаривала со мной через ограду парка и сказала, что боится своего опекуна, — по ее мнению, он задумал лишить ее жизни. В это я не совсем верю, но то, что ей там очень плохо, не подлежит сомнению, и она действительно может лишиться рассудка, если ее будут держать там взаперти. Мы должны во что бы то ни стало вызволить ее оттуда. Думаю, однако, что опекун действует на основании имеющихся у него полномочий и прибегать к помощи полиции бесполезно. Подумайте сами, как тут следует поступить и, если найдете нужным, оповестите обо всем молодого Димсдейла. Он, без сомнения, захочет приехать сюда, чтобы встретиться с Кэт, и если мой Тоби приедет вместе с ним, я не очень буду огорчена.
Сначала я думала послать вам телеграмму, но разве в телеграмме все объяснишь! Поверьте мне, что состояние бедной девушки просто ужасно, и нам нужно действовать решительно. Было просто невыносимо слушать, с каким жаром утверждала она, что опекун намерен ее убить, хотя объяснить, зачем может ему понадобиться совершить такое страшное злодейство, она даже не пыталась. Возле ворот я видела какое-то одноглазое страшилище, которое, по-видимому, сторожит вход, чтобы никто не мог ни войти, не выйти. Возвращаясь в Бедсворт, мы повстречали самого мистера Гердлстона, и ваша покорная слуга оказалась такой неуклюжей возницей, что забрызгала его, бедняжку, грязью с головы до пят. Какая непростительная и прискорбная неосторожность! Почему-то мне показалось, что Тоби сейчас улыбнулся.
Прощайте, мой дорогой мальчик. Будьте паинькой. Я знаю, что вы немного отвыкли от этого, но упорство творит чудеса. Навеки ваша Лавиния Скэлли».
В то утро, когда это послание прибыло на Кеннеди-плейс, фон Баумсер оставался дома. Майор, только что завершив свой туалет, расхаживал из угла в угол с папиросой в зубах и «Юнайтед сервис газетт» в руках и, по обычаю всех воинов в отставке, весьма красноречиво распространялся о том, что в главном штабе, как всегда, свои любимчики и что армия идет бог знает куда.
— Вы поглядите-ка на этого Кармайкеля! — возбужденно восклицал он, комкая газету и стуча по ней кулаком. — Его уже произвели в генерал-лейтенанты! А это же набитый болван, самый тупой дурак во всем полку! Он даже не был никогда на действительной службе, никогда не нюхал пороху! Получил повышение за какую-то вымышленную битву! Командовал, видите ли, оборонительными частями, расположенными вдоль Темзы и выставленными против армии, наступавшей со стороны Гилдфорда. Слышали ли вы когда-нибудь такую несусветную чепуху? А Стейрс, а Найк, а Ундервуд, а еще десятки других, которые добровольно принимали участие во всех боях, начиная с сикхской кампании в сорок шестом году, — про них забыли, сэр, забыли! Нет, я вам говорю, английская армия летит к чертям.
— Это очень опасная перспектива для чертей, — отозвался фон Баумсер, наливая себе чашку кофе.
Майор продолжал сердито шагать из угла в угол.
— Вот почему мы никогда не могли по-настоящему побить наших европейских противников, — снова взорвался он. — Все наши победы — это всегда ни то ни се и не приводят ни к чему. А ведь от природы мы все солдаты что надо, и каждый англичанин умеет сражаться, как лев, и наша армия могла бы стать лучшей в мире.
— После, разумеется, армии его величества императора Вильгельма, произнес фон Баумсер с набитым ртом. — А вот девочка с письмом идет. Может, даст бог, это мои денежки из Франкфурта.
— Ставлю два против одного, что это мне письмо.
— Э, нет, вы не должны биться об заклад! — воскликнул фон Баумсер, торжественно подняв вверх указательный палец. — Но, между прочим, вы правы. Письмо действительно вам, и, кажется, оттуда, откуда следует.
Это было то самое письмо, с содержанием которого мы уже успели познакомиться. Майор распечатал конверт, внимательно прочел письмо, после чего тут же прочел его еще раз. Фон Баумсер, наблюдавший за ним, заметил, что румяное лицо майора приняло чрезвычайно озабоченное выражение.
— Надеюсь, с моим добрым другом мадам Скэлли ничего дурного не приключилось? — спросил немец.
— Нет, у нее все в порядке. А вот кое с кем другим… — И майор прочел своему другу вслух ту часть письма, которая относилась к судьбе Кэт Харстон.
— Это дело не шуточное совсем, — заметил немец и погрузился в размышления.
Его примеру последовал и майор, положив письмо на колено.
— Ну, так что вы скажете? — спросил наконец майор.
— Скажу, что дело, по-моему, обстоит хуже куда, чем эта добрая мадам Скэлли, кажется, думает. Скажу, что если мисс Харстон говорит, что Гердлстон ее убить намерен, так очень на то похоже, что он и в самом деле намерен.
— Да, черт побери, этот человек ни перед чем не остановится! — сказал майор, в задумчивости почесывая подбородок. — Хорошенькая история. Однако на черта ему это нужно?
— Деньги, деньги. Я ведь вам говорил, мой друг, что вот уже год, как дела этой фирмы крепко пошатнулись. Это мало кому известно, но я-то знаю, да и еще кое-кто. А у этой девушки, я слышал, есть капитал, и в случае ее смерти он перейдет к старику Гердлстону. Это же все ясно, как мои пять пальцев на моей руке.
— Скверная, черт побери, получается история! — сказал майор, снова принимаясь расхаживать по комнате. — Этот старик и его красавчик сын способны на все. Боюсь, Лавиния взглянула на вещи слишком легко. И вместе с тем трудно вообразить себе, чтобы у кого-нибудь поднялась рука убить эту милую девушку. Черт побери, Баумсер, да у меня при одной мысли кровь закипает в жилах!
— Это кипение может быть очень полезно для вашей крови, дорогой мой друг, — сказал фон Баумсер, — но что-то не вижу я, какой нам от того толк. Давайте-ка подойдем к делу практически и подумаем, что нам предпринять.
— Я должен сейчас же разыскать молодого Димсдейла. Ему следует знать все.
— Да, я полагаю, его найти надо. И туда, в это аббатство, вы должны вместе с ним немедленно отправиться. Я этого молодчика знаю. Никакая сила его здесь не удержит, когда он услышит, что там происходит. А вы должны поехать туда, чтобы помешать ему натворить разных безумств. Ну, и еще потому, что добрая мадам Скэлли выразила такое желание в своем письме.
