В первом варианте ребёнок-сирота, рассматривающий ёлку через оконное стекло, замерзает и в предсмертном сне видит своих умерших родителей, Христа и Христову ёлку. Самой известной русскому читателю разработкой этого варианта стал рассказ Достоевского «Мальчик у Христа на ёлке» (1876). Только что осиротевший шестилетний ребёнок бродит по холодному городу и видит в освещённых окнах ёлку:

Со временем этот рассказ Достоевского приобрёл репутацию хрестоматийного рождественского текста и многократно переиздавался в сборниках и в святочных хрестоматиях [см., например: 299; 314; 332]. Несмотря на трагический конец, этому варианту свойственна светлая тональность: страдания ребёнка на земле сменяются блаженством вечной жизни на небе и воссоединением его с родными. Для произведений, разрабатывающих этот вариант, образцом служили и другие европейские рождественские тексты, как, например, «Девочка с серными спичками» Андерсена, хорошо известная русскому читателю уже с начала 1840-х годов:

Одно из стихотворных переложений этой сказки, сделанное Л.Н. Трефолевым в 1873 году, заканчивается тем, что явившаяся при свете горящих спичек бабушка

Действие русских переложений сюжета о «чужой ёлке» обычно переносится в современную российскую обстановку, обрастая деталями местного быта. Так, например, в рассказе А.В. Круглова «Заморыш» (1882) деревенский мальчик, служащий в городе «в людях», засматривается на ёлку в окне богатого дома и в предсмертном сне видит святки в родной деревне [203, 1-2]. О мальчике-сироте, служащем «в людях», повествует и рассказ Стеценко «Стёпкина ёлка» (1888), герой которого в Сочельник бежит из города домой в деревню, засматривается по дороге на «чужую ёлку» и, замерзая, перед смертью видит во сне родной дом [412, 1099-1107]. В рассказе Е.О. Дубровиной «К вечному свету» (1884) такой же деревенский ребёнок в тоске по родной деревне идёт домой, теряется в лесу и засыпает. Во сне ему чудится ёлка и поцелуи отца [125, 1792-1799, 1832-1837]. В рассказе К.М. Станюковича «Рождественская ночь» (1894) мальчик, просящий рождественским вечером милостыню на улицах сибирского города, долго любуется ёлкой, стоя под окном богатого дома; дядя-пьяница, забрав у него милостыню, избивает его. Мальчик заболевает и в предсмертном сне видит блестящую ёлку, лицо своей умершей матери и ощущает её горячие поцелуи [410, 5-14]. В рассказе В.Я. Светлова «К звёздам» (1897) голодный и замёрзший больной ребёнок видит перед смертью чудные сны [376, 1203-1211].

Второй вариант сюжета о «чужой ёлке» отличается от первого лишь отсутствием мотива предсмертного сна-видения: ребёнок любуется ёлкой в окне богатого дома, замерзает, и утром люди находят его трупик. Такая концовка придавала тексту безнадёжно трагическую окраску: «Мириады звёзд смотрели с неба на маленького Боруха, спавшего под снежной пеленой счастливым сном, от которого не просыпаются» [294, 3]; «До самого утра глядел в комнату мёртвый Фриц» [469, 3].

В третьем варианте этого сюжета ребёнок не умирает: он с восторгом рассматривает ёлку в окне, мечтает о такой же ёлке для себя и бредёт дальше своей дорогой. Безукоризненным и — одновременно — испошленным воплощением этого варианта является стихотворение неизвестного автора, напечатанное в 1896 году в газете «Новое время»:

И наконец, ещё один, четвёртый, вариант сюжета о ребёнке и о «чужой ёлке». В этом случае замерзающего ребёнка подбирает прохожий, приводит его к себе домой, кормит, поит, укладывает спать, а иногда — оставляет его у себя навсегда. Концовка текстов, разрабатывающих этот вариант, совпадает с известным «Сироткой» («Вечер был; сверкали звёзды…»), где прозябшего и посиневшего «малютку» «приютила и согрела» старушка: она накормила его и уложила в кроватку, после чего «малютка» «улыбнулся, закрыл глазки и уснул спокойным сном» [316, 129]. Это стихотворение, написание в начале 1840-х годов К.А. Петерсоном (пасынком Ф.И. Тютчева), было подвергнуто народной обработке и стало популярной песней. В рассказе Н.И. Познякова «Без ёлки» (1902) извозчик, увидев перед окном богатого дома рассматривающего ёлку маленького мальчика, берёт его к себе в семью четвёртым ребёнком [326, 23-31]. Аналогичный сюжет разрабатывается К.С. Баранцевичем в рассказе «Мальчик на улице» (1896) [23, 301-321]. В рассказе П.В. Засодимского «В метель и вьюгу» (1905) в первый день Рождества на улицу выходит рабочий для того, чтобы позвать первого встречного ребёнка к себе на ёлку, которую он устроил в память своего умершего маленького брата. Он находит в снегу полузамёрзшую девочку, приносит её к себе домой и, узнав, что она круглая сирота, оставляет её у себя [150]. Данный вариант в наибольшей степени соответствовал рождественской идиллии диккенсовского типа.

Некоторые авторы, стремясь следовать схеме рождественского рассказа со счастливым концом, «обеспечивают» малютку своей ёлкой. В рассказе К.М. Станюковича «Ёлка» (1894) маленький петербургский нищий-попрошайка, вернувшись с «работы» в «трущобную» квартиру, с восторгом рассказывает своему опекуну- «майору» про ёлку, которую он видел в окне чужого дома, после чего «майор», вспомнив ёлки своего детства, крадёт серебряные ложки, продаёт их и устраивает своему заболевшему приёмышу рождественский праздник с ёлкой. Мальчик изумлён, ему кажется, что ёлка ему привиделась во сне. Не в меньшем восторге был и сам «майор»:

Иногда сюжет о «чужой ёлке» сворачивался в проходной эпизод текста, как, например, в рассказе А.И. Куприна «Чудесный доктор» (1897), где два бедных мальчугана рождественским вечером бегут по улицам Киева, преодолевая соблазн полюбоваться на виднеющиеся в окнах ёлки: