Пусть отныне, проходя по улице, гражданин будет наслаждаться ежеминутно глубиной мысли великих современников, созерцать цветистую яркость красивой радости сегодня, слушать музыку — мелодии, грохот, шум — прекрасных композиторов всюду.
Пусть улицы будут праздником искусства для всех.
И если станет по слову нашему, каждый, выйдя на улицу, будет возвеличиваться, умудряться созерцанием красоты взамен теперешних улиц — железных книг (вывески), где страница за страницей начертали свои письмена лишь алчба; любостяжание, корыстная подлость и низкая тупость — оскверняя душу и оскорбляя глаз. «Все искусство — всему народу!»
Первая расклейка стихов и вывеска картин произойдет Москве день выхода нашей газеты.
[1918]
Обращение к актерам*
Товарищи актеры!
Вы обязаны великий праздник революции ознаменовать революционным спектаклем. Вами должна быть разыграна «Мистерия-буфф», героическое, эпическое и сатирическое изображение нашей эпохи, сделанное Владимиром Маяковским. Приходите все в воскресенье 13 октября в концертный зал Тенишевского училища (Моховая, 33). Автор прочтет текст мистерии, режиссер изложит план постановки, художник покажет эскизы, а те из вас, кто загорятся этой работой, будут исполнителями. Центральное бюро по устройству Октябрьских торжеств предоставляет все необходимые средства для осуществления мистерии. Все к работе! Время дорого! Просят являться только товарищей, желающих принять участие в постановке. Число мест ограничено.
[1918]
«Летучий театр»*
Этот проект был предложен т. Луначарскому группой организаторов постановки «Мистерии» в дни Октябрьских торжеств. Ввиду новых требований постановки революционных пьес считаем необходимым, после месячного ожидания, напомнить о нем опубликованием.
«Постановка «Мистерии-буфф» показала, насколько существующий театр не приспособлен к постановке пьес революционных и формой своей и своим содержанием. Мытарства «Мистерии»* достаточно поучительны. Один театр громко вопиет о недопустимости «тенденциозного зрелища» в «храме чистого искусства». В другом* актеры только крестятся при чтении непривычных строк, звучащих для них кощунством. Третий, в который чуть не силком удается протащить пьесу*, прилагает, как известно, максимум усердия к ее провалу; добиться постановки в больших театрах новой вещи невозможно. Такое положение не может считаться нормальным. Необходимо дать объективную возможность новым произведениям увидеть сцену, не ставя их в зависимость от хорошего, плохого ли, но личного вкуса. Однако и коренная ломка существующего театра едва ли встретит общее сочувствие, т. к. новый репертуар пока крайне ограничен, да и обработка вкуса, воспитанного старым, требует времени. Правильным выходом при этих условиях явится — создание «Летучего театра», вольной организации революционеров сцены, не связанных никаким громоздким техническим аппаратом, сосредоточивших все свое внимание на актерской игре и на словах, произносимых с подмостков.
Труппа, возможно ограниченная количественно, имея только необходимейшую декорацию и бутафорию, сделанную с тем расчетом, чтоб брать ее без всякой трудности в поездку, — будет перекидываться с места на место, хотя бы отчасти удовлетворяя потребность в новом театре. Труппа должна состоять не из профессионалов, выработавших трафарет, а из молодых актеров, режиссеров, поэтов, художников, видящих в работе своей не только службу, но и служение новому искусству. Не говоря даже о поездке по России, спектакли по народным домам и рабочим театрам Петербурга и Москвы вполне оправдали б необходимость подобной организации.
Первой постановкой такого театра должна быть «Мистерия-буфф», как наиболее подходящая по своему революционному пафосу пьеса, уже принятая к постановке и в Москве* (отсутствие режиссера — причина проволочки) и требуемая отдельными рабочими театрами, напр<имер>, Кронштадтским. В дальнейшем намечается шедшая в Москве в дни Октябрьских торжеств новая пьеса В. Каменского «Стенька Разин». Включение в отдельную программу концертного репертуара еще более увеличит значение такого театра, расширив его роль пропагандой новой поэзии и музыки.
Мы ни минуту не сомневаемся в возможности дальнейшего самостоятельного существования и в развитии такой организации — вспомним огромное количество лекционных контор, кафе и т. п. учреждений, пользующихся неорганизованностью художественных сил и живущих еще их эксплуатацией.
Давая новую, современную форму театра, наша организация поможет вместе с тем развитию целого течения искусства, предоставив возможность раскиданным в посторонней работе силам возвратиться к их прямой обязанности — к созданию новой красоты».
[1918]
Наша словесная работа*
Древние делили художественную литературу на поэзию и прозу.
И поэзия и проза имели свои языковые каноны.
Поэзия — засахаренные метры (ямбы, хореи или винегрет «свободного стиха»), особый «поэтический» словарь (конь, а не лошадь, — отрок, а не мальчишка и прочие «улыбки — зыбки», «березки — слезки») и свои «поэтические» темочки (любовь, ночь — раньше; пламени, кузнецы — теперь).
Проза — особо ходульных героев (он + она + любовник — новеллисты; интеллигент + девушка + городовой — бытовики; некто в сером + незнакомка + Христос — символисты) и свой литературно-художественный стиль (1. «солнце садилось за холмом» + полюбили или убили = «за окном шелестят тополя»; 2. «скажу ето я тебе, Ванятка» + «председатель сиротского суда пил горькую» = мы еще увидим небо в алмазах; 3. «как странно, Аделаида Ивановна» + ширилась жуткая тайна = в белом венчике из роз).
И поэзия и проза древних были одинаково далеки от практической речи, от жаргона улицы, от точного языка науки.
Мы развеяли старую словесную пыль, используя лишь железный лом старья.
Мы не хотим знать различья между поэзией, прозой и практическим языком.
Мы знаем единый матерьял слова и пускаем его в сегодняшнюю обработку.
Мы работаем над организацией звуков языка, над полифонией ритма, над упрощением словесных построений, над уточненьем языковой выразительности, над выделкой новых тематических приемов.
Вся эта работа для нас — не эстетическая самоцель, а лаборатория для наилучшего выраженья фактов современности.
Мы не жрецы-творцы, а мастера-исполнители социального заказа.
Печатаемая в «Лефе» практика* не «абсолютные художественные откровенья», а лишь образцы текущей нашей работы.
Асеев. Опыт словесного лёта в будущее.
Каменский. Игра словом во всей его звукальности.
Крученых. Опыт использования жаргонной фонетики для оформления антирелигиозной и политической тем.
Пастернак. Применение динамического синтаксиса к революционному заданию.
Третьяков. Опыт маршевого построенья, организующий революционную стихийность.
Хлебников. Достиженье максимальной выразительности разговорным языком, чистым от всякой бывшей поэтичности.
Маяковский. Опыт полифонического ритма в поэме широкого социально-бытового охвата.
Брик. Опыт лаконической прозы на сегодняшнюю тему.
