Селиться в пределах старого городища было запрещено, да никто бы и не стал по доброй воле. Немногочисленные приютные дома жались поближе к землям виноградников. Вдоль границы Толоса жили кочевыми стоянками, по образцу диких тангу. Каждая стоянка со своим законом, своими понятиями, своим вожаком. Стоянки перебивались охотой, разрешенными промыслами, и хотя ежу было понятно, что они служили основным пристанищем могильщиков, Пепельная Стража смотрела на них сквозь пальцы. Здесь, как и в Кагалыме, все были повязаны родством, подношениями, тайными услугами.

Миха с друзьями прибились к одной из больших стоянок. Заправлял здесь всем человек по имени Аркча.

— На железного болвана твоего Аркче плевать, — говорил он, сплевывая коричневой от чинги слюной. — Хочешь у моего костра греться, плати. Хочешь картошки, строганины, опять плати. Хочешь ночью спать спокойно, Аркчу не забывай.

Был Аркча низок, горбат, косил на левый глаз. Сила в нем, несмотря на ущербность, чувствовалась немалая. В своем синем от татуировок кулаке он держал две дюжины мужиков и два раза по столько баб. Шесть из них, как выяснилось, приходились Аркче женами. Самой младшей из них Азора помогла в первый же день ободрать тушку зайца.

Аркча, умевший появляться как гриб из-под земли, вырос у локтя Дана, наблюдавшего за разделкой вместе с Михой.

— Девку береги, — буркнул вожак. — Лучше в мужское переодень. Была доча у Аркчи, украли прямо от костра. Хорошая была, чуть помладше вашей.

После эпизода с зайцем Аркча стал заметно теплее относиться к команде «Молотобойца» и даже снизил побор. Но на все разговоры о старом городище, тайных тропах и постах Пепельных отвечал одинаково: «Аркча охотник, не пытарь. В Испепеленном не Аркча охотиться будет, на него охота будет. Такой беды Аркче не надо».

В окрестностях Толоса ночь и день пусть неохотно, но сменяли друг друга. Михе, с детства привыкшему к дням и ночам, длившимся по полгода, быстрый бег солнца по небу был еще в новинку. Его завораживали синие сумерки, затапливающие холмы кисельной дымкой. На чутких звериных лапах они крались вдоль границы стоянки, отпрыгивали от костров, крутили куньи хвосты на шапках сторожей.

Миха потянулся, подкинул дров в костер. Поднял голову и уперся взглядом в пряжку чужого ремня. На пряжке чеканный герб — скрещенные факел, меч и кирка. На ремне фляга в оплетке, моток бечевы, а там, где носят обычно нож, удивительное дело — лопатка с коротким черенком. Края лопатки отточены до бритвенной остроты.

— Пустишь погреться, земляк? — спросил у Михи хозяин лопатки.

Миха кивнул, косясь по сторонам. Дана, Дериха или Тинкина не было видно. Вот незадача.

Человек, усевшийся напротив, был одет в грязно-серый плащ поверх обшитого железом ватника. Текучими движениями, пронзительным взглядом напоминал он Михе Мая Сургу, да и вообще Снежного Следопыта. Только Следопыты носили бороды, чтобы уберечь лицо от укусов ветра, а этот, когда снял платок, прикрывавший рот и подбородок, оказался гладко выбрит. На голове у него была круглая железная шапочка.

— Я Борос, — сказал он, протягивая обветренную руку.

— Миха.

— Новенький здесь? — Борос кивнул в сторону «Молотобойца», нависавшего над стоянкой. — На нем приехали?

— Ага.

— Что ищете в Толосе, Миха?

Разговор очень походил на допрос. Миха, как назло, не знал, что можно говорить, а что нельзя. На его счастье за спиной раздалось шарканье и кашель, и к костру подсел дед Ойон и с ним Азора.

— Это Азора, а это Ойон-атын, — Миха обрадовался передышке. — Они тоже приехали со мной.

— Мы артисты, — сказала Азора, подвешивая над костром котелок с водой.

Дед Ойон высыпал рядом с ней горсть картошин. Видно, ходили к женам Аркчи за провизией.

— Артисты, значит.

— Нуда.

Азора взяла три картошины и принялась ими жонглировать. К картофелинам присоединился раскладной ножик, неведомо как оказавшийся в ее руке Он раскрылся в полете, блеснуло лезвие, и с картошек полезла кожура. Плюх, и первая из них очищенной полетела в котел. Миха тут же подхватил еще одну и бросил Азоре. Та кивнула: бросай еще. Вот уже в воздухе вместе с ножом целых восемь картох.

— Жонглеры, стало быть, — Борос перевел взгляд на деда Ойона. — А ты, уважаемый?

— А я судьбы предсказатель, — Дед Сова достал маленький холщовый мешок. — Могу и тебе предсказать.

— Не погнушаюсь твоими словами, Ойон-атын.

Дед потряс и опрокинул мешок. Миха совсем не удивился, что фигурки из него выпали сплошь незнакомые.

— Тот, за кем ты всю зиму гонялся, — сказал дед Ойон. — Ты его сегодня возьмешь. Подельник его предал, тебе донес про тайную заимку.

Борос молчал и внимательно слушал. Дед Ойон поворошил фигуры.

— А вот того, что ты задумал, делать не надо. То, что ты себе забрать хочешь, о чем все мысли твои, добра тебе не принесет. Знаю, за камень, упавший с небес, великую цену дают скупщики из Стеклянного Города, но велика его тяжесть, не вынести тебе.

— Довольно, — оборвал старика Борос. — По нраву мне ваше искусство, господа артисты, но засиделся я, надо и честь знать. Скажите напоследок, трое ваших друзей, которых я не застал, они каким ремеслом хлеб добывают?

— Они Дорожные Рыцари, — сказала Азора. — Мы их наняли охранять нас в дороге.

— Знать, неплох ваш заработок.

— Не жалуемся, сударь. Не желаете отужинать с нами?

— Рад бы, да служба зовет. Бывайте, привет от меня Аркче.

Кивнул всем, задержал взгляд на фигурках деда Ойона и растаял в сумерках.

Только принялись за картошку, к костру явился сам вожак. Дождался приглашения, присел.

— Вот вам, разговейтесь, — сказал он, протягивая Азоре полдюжины крупных вяленых рыбин на веревке.

— Принимаем с благодарностью, — поклонилась девушка. — И вы не побрезгуйте.

— Спасибо, доча, Аркче малость самую. Уже ужинавши, — принял от Азоры картошину, разломил пополам, обильно посолил. — Слыхал от моих караульных, к вам Старшина Борос заходил.

— Привет вам передавал, — вспомнил Миха.

— Каков миляга, — криво ухмыльнулся Аркча. — На чай не звал?

— О ком речь? — Дан, склонившись над плечом Михи, протянул свою неимоверно длинную руку, сцапал картофелину из котла и тут же с руганью принялся катать ее по снегу.

— Дан, сейчас по рукам! — возмутилась Азора.

— Да, милая, задай ему, — с другой стороны возник Дерих, предусмотрительно вооруженный кривозубой вилкой.

— Я всем сама положу! А руки вообще мыли?!

— Какое там мыли, — присоединился Тинкин. — Весь день они в земле ковырялись.

Веселая перепалка прервалась, все посмотрели на сквайра.

— Ты, друг хороший, язык бы придержал, — веско заметил Аркча. — Здесь на месте Аркчи Борос Урта сидел, Старшина Пепельных. У него до тех, кто в земле ковыряется, особый интерес.

— Да я что…

Дан ловко заткнул рот сквайра половиной горячей картошки. Тот замычал и заухал от жара.

— Нам друг уже дал совет: за черные вешки не заходить, лопат и прочего шанцевого инструмента на виду не держать, — сказал Дан Аркче.

— Тогда вот еще один тебе совет, — ответил вожак. — Дел с вашим другом, которого «брадобрей Толоса» стороной не обошел, не иметь. Бедой от него пахнет. Спасибо тебе, доча, за угощение, пошел Аркча.

Вожак стоянки поднялся, опираясь на приклад ружья, затопал прочь. Все смотрели ему вслед.

— Где это он нас с Латом успел углядеть? — задумчиво пробормотал Дерих.

— Надеюсь, что только он.

— Хороший человек Аркча, — сказал дед Ойон. — Еран-ману.

— Что такое еран-ману, дедушка Ойон?

— Есть еран-ману, люди сердца. Есть ертын-ману, люди долга. Сейчас плохие времена, людей долга рождается больше, чем людей сердца. Аркча, он человек-еран, с землей близок, птицу понимает и зверя. Борос человек-ер-тын, как белые охотники из Кагалыма. Холодно у него в груди, Лед легко его возьмет.