Шевельнулась близлежащая женщина.

– Ты изверг, Луговой… – прозвучало из-под одеяла. – А я вчера, между прочим, две смены отработала.

– Задремала, и никто не разбудил? – пошутил я, сползая с кровати.

– Уже уходишь? – Сонная мордашка выбралась на свет, поморгала.

– Спи, Натаха, – подоткнул я сбившееся одеяло. – Ухожу. Пораньше надо сегодня. Зубра крупного отловили – командира ракетчиков из Тальниковой. Вот где будут визги и угрозы.

– Тот майор, который солдатиков насиловал? – шмыгнула носом Наталья.

– А ты откуда знаешь? – удивился я. – Вроде не бродила информация по свету.

– Не помню, – смутилась Наталья. – В клубе кто-то говорил, где еще?

Гарнизонный дом офицеров, где Наталья занималась «культурно-просветительской работой» с военнослужащими, тоже не являлся местом, где раскрываются следственные тайны. Голова трещала, как паровозная топка. Я сгреб предметы туалета и принялся поочередно их натягивать.

– Полежи со мной, – попросила Наталья.

– Вечером, – вздохнул я. – Извини.

– Знаешь, Луговой, – в ее голосе зазвенели издевательские нотки, – в новостях передавали, что один умелец из Н-ского Академгородка предложил аппарат на двух батарейках для введения ионов серебра через слизистую для повышения потенции. Давай закажем?

Я резко повернулся – она ойкнула от испуга.

– С потенцией у меня все нормально, – процедил я с еле сдерживаемой яростью. – Вечером могу продемонстрировать. Если меня, конечно, не убьют, не взорвется голова или, скажем, если ты не утеряешь к вечеру расположения это делать. Спасибо, Натаха, за отличное начало дня.

Вскочив с кровати, я метался по квартире, лохматил зубную щетку, давился чаем, потом в прихожей злобно запихивал какие-то бумаги в затертый бюрократический портфель, туда же утрамбовывал бутерброды с колбасой. С грохотом натягивал ботинки.

– Не обижайся, Луговой, – жалобно попросила из спальни Наталья. – Что ты, в самом деле, я же все понимаю…

– Зато я ни черта не понимаю!

– Не обижайся… На обед сегодня придешь?

– Нет!

– А фумигатор из розетки выключишь?

– Да!

Никому не интересно, где я провел сорок минут перед работой. Зарядкой занимался. Где я был, там в восемь утра меня уже не было. В половине девятого, соорудив озабоченное лицо, я вошел в кабинет.

Интеллектуал и мечтатель Булдыгин – обладатель лысины с начесом – тоскливо смотрел в телевизор. Вздрогнул, когда я хлопнул дверью, приглушил звук и повернул ко мне меланхоличную физиономию с бульбой на носу.

– Привет, – сказал я.

– Привет, – согласился Булдыгин. – Не могу поверить. Знаешь, что сказал по ОРТ почтенный чеченский аксакал? «Никогда на Кавказе политические вопросы не решались с позиции силы и решаться не будут». Он сам-то понял, что сказал?

– Блестяще, – хмыкнул я. – Это подрывает твои представления о мироустройстве?

– А заместитель командующего погранвойск? Представляешь, что торжественно бабахнул? Скоро, мол, датчики движения и видеокамеры будут установлены на всем протяжении российско-китайской границы. Интересно, они на карту когда-нибудь смотрят? Знаешь, Мишка, один из нас точно ненормальный – либо я, либо телевизор…

Хмуро начинался рабочий день. Булдыгин, чуть не плача, смотрел в окно – физиономия одутловатая, мешки под глазами. Я согрел кипятильником воду в кружке, бухнул туда заварки и задумчиво съел бутерброды, приготовленные на обед. Булдыгин тоскливо помалкивал.

– Какого же дьявола ты вчера напился, Павел Викторович? – дошло до меня.

Ответ, конечно, выглядел поэтично. По-другому мечтатель Булдыгин не умеет. Он воздел к потолку короткую длань с пальцами-сардельками и выразительно продекламировал:

– «Пускай я иногда бываю пьяным, зато в глазах моих – прозренья дивный свет…»

Сергей Есенин. Ни света, ни прозренья в оплывших очах коллеги не было даже под лупой.

– Сын провалил очередной экзамен? – сообразил я.

Непутевое чадо Булдыгина обучалось в иркутском политехе и, судя по отдельным репликам папаши, делало это без должного радения.

– Матанализ завалил, паршивец, – скорбно подтвердил Булдыгин. – Три «банана» в весеннюю сессию, преподаватели пошли навстречу – перенесли экзамен на конец июля, а он опять не выучил. Еще и шутит, остолоп, – дескать, проще сдать анализ, папа, чем матанализ.

– Не расстраивайся, – отмахнулся я. – Ленина тоже с первого курса турнули.

– Над Лениным не висела Российская армия! – патетично воскликнул Булдыгин. – Подумаешь, турнули. Полюбуйся. – Он швырнул через стол свежий номер «Известий», где в передовице было что-то подчеркнуто. – Сведения, обнародованные Главной военной прокуратурой. Официальные, заметь, сведения. Только за неделю мирной жизни от преступлений и происшествий в войсках погибли сорок четыре военнослужащих! Половина роты! Двадцать восемь человек получили увечья различной степени тяжести! Девять самоубийц среди погибших! Двадцать покушений на самоубийство! Растет количество тяжких и особо тяжких преступлений! А число правонарушений, связанных с дедовщиной! Просто геометрическая прогрессия! И ты предлагаешь отправить Витьку в эту клоаку? Да пусть он хоть до пенсии проходит курс молодого самца, чем однажды – курс молодого бойца…

– Заметь, я такого не предлагал, – возразил я. – А что касается данных прокуратуры, то их уже успешно опроверг министр обороны в позавчерашней гневной отповеди. По сведениям министра, количество погибших в результате преступлений и происшествий неуклонно сокращается с 2001 года. Неуставщина сходит на нет. Прапорщики не воруют. Полный стабилизец, Павел Викторович. Армия открыта для всех желающих. А прокуратуре следует хорошенько думать, прежде чем бросаться непроверенными цифрами.

– Но мы-то знаем, – огрызнулся Булдыгин. – Эх, жисть поломатая… Ты и вправду закрыл Безбородова, Мишка? От души хотелось бы тебя поздравить, но как-то язык не поворачивается. Знаешь, у меня такое ощущение, что ты весь в чем-то коричневом, но не в шоколаде.

– А ты откуда знаешь? – разозлился я. – Ну ладно, моей жене мог присниться вещий сон, но ты-то?..

– Ни разу не пересекался с твоей женой, – запротестовал Булдыгин, – мне своей жены хватает с избытком. Но с утра я успел посетить СИЗО районной прокуратуры. По секрету дежурный сообщил, что у них объявился таинственный узник, которого сторожат бойцы комендантского взвода, имеющие приказ не подпускать к сидельцу даже Верховного Главнокомандующего. Я понимаю, Мишка, что дальше Марьяновска не сошлют, но как тебе перспектива провести остаток дней с пулей во лбу? Вспомни мудрого Есенина: «Что не смогли в словах сказать уста, пусть пулями расскажут пистолеты»?

– Минуточку, – возмутился я, – у каждого свой собственный риск. Дело капитана Муромцева о «естественной смерти» гражданки Муромцевой, которое ты курируешь, тоже не является прогулкой выходного дня. Капитан Муромцев до прошлой недели служил в спецназе, нет?

– О, это дело просто песня, – глазки коллеги заблестели. – Обожаю мистификации и талантливые попытки объегорить следствие. Ты, кстати, знаешь, что с версиями «естественной смерти» никто не переплюнет Екатерину Вторую? Прикончила муженька – Петра III – и пишет жалостливое письмо Понятовскому: «Так уж несчастливо сложилось, милый друг – в один день и воспаление кишок случилось, и апоплексический удар присовокупился…» Если не понял, Мишка, это удар табакеркой по голове. И «заболевшему» супругу в Ропшу добрая царица заранее послала хирурга – с наказом прихватить все, что надобно для вскрытия и бальзамирования. А капитан Муромцев всего лишь дал жене сильное сердечное и удрал в гараж – якобы там и просидел полдня. Все учел, помимо одного – газетки за текущее число, которую приобрел в киоске на Кедровой (его запомнила продавщица, а прессу, между прочим, подвезли после трех), а затем неосмотрительно оставил дома. Ну, не могла же, согласись, парализованная жена сбегать за газеткой любимому супругу?

– Но это не доказательство, что именно Муромцев отправил жену на тот свет, – возразил я. – Ну, был он в доме незадолго до ее смерти, ну и что?