«Дерзаю надеяться на беспредельное милосердие твое, что безуспешность в делах наших не будет причтена в вину мне, из уважения на положение мое, не представляющее вовсе ни средств, ни возможностей действовать мне инако, как согласуя по всем распоряжениям военного министра, который со стороны своей уклоняется вовсе следовать в чем-либо моим мнениям и предложениям».

Таким образом, «вулканический» князь сразу же расставил все точки над «i»: он отказывался признавать свою ответственность за происходившее, виня во всем Барклая.

При этом самого Михаила Богдановича он заверял:

«Я на все согласен, что угодно Вашему Высокопревосходительству делать для лучшего устройства наших сил и для отражения неприятеля, и теперь при сем повторяю вам, что мое желание сходственно вашим намерениям».

Прямо скажем – не совсем порядочно так поступать…

Но, как говорится, и это еще не все. Наблюдая за продолжавшейся не первый день напряженностью в отношениях двух командующих армиями, некоторые русские генералы (прежде всего Л.Л. Беннигсен, М.И. Платов, Д.С. Дохтуров и др.) начали делать все, чтобы подтолкнуть князя Багратиона к еще более решительным действиям, направленным против ненавистного многим Барклая де Толли.

Таким образом, можно говорить о том, что в армии сложился некий «генеральский заговор». Присутствие императора еще как-то его сдерживало, но потом недовольные генералы стали практически открыто говорить о том, чтобы силой лишить Барклая командования.

Столкновения среди генералитета – в то время это было обычное дело.

Историк В.И. Безотосный по этому поводу пишет:

«Редко какая кампания обходилась без личных стычек и мелочных обид на коллег среди военачальников. Ничего удивительного в этом не было – в любые времена и во всех странах генеральская среда всегда отличалась повышенной профессиональной конкуренцией и столкновением честолюбий. Борьба в недрах генералитета в 1812 году велась в нескольких плоскостях и в разных направлениях. Она затрагивала многие аспекты, а в зависимости от ситуации и актуальности возникающих проблем видоизменялась и принимала самые разные формы. На клубок профессиональных, возрастных, социальных и национальных противоречий накладывал заметный отпечаток груз личных претензий и неудовольствий генералов друг другом. Обычные служебные столкновения в военной среде в мирное время в стрессовый период боевых действий чрезмерно накалялись и искали выход, что и приводило к формированию группировок недовольных генералов».

Но одно дело – служебные столкновения и недовольство (куда же без этого), и совсем другое дело – обвинение в измене. И вот тут-то горячий по натуре князь Багратион «развернулся» во всю мощь. Как ни странно, этот далеко не самый русский по национальности человек во всем видел исключительно злой умысел иностранцев, и больше всего его раздражали «немцы». По его мнению, в 1812 году вся главная квартира была «немцами наполнена так, что русскому жить невозможно, да и толку никакого нет».

Удивительно, но князь Багратион искренне считал себя русским, а Барклая – немцем. И это тем более удивительно, что Михаил Богданович немцем не был по определению (его дед, выходец из старинного шотландского рода, стал российским подданным аж в 1710 году).

Конечно, нелепо сейчас рассуждать на тему, кто был более русским – Барклай или Багратион. Это глупо и неконструктивно. Но дело тут даже не в этом; просто ничто не дает права одному заслуженному генералу столь откровенно грубо отзываться о другом заслуженном генерале.

К сожалению, подобные рассуждения были чужды князю Багратиону, который, кстати, и говорил по-русски с сильным акцентом, и писал с массой грамматических ошибок.

А однажды в приступе гнева он написал графу Ф.В. Ростопчину:

«Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству, но генерал – не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего отечества… Я, право, с ума схожу от досады».

Естественно, подобные слова рано или поздно дошли до Михаила Богдановича. Не могли не дойти. В результате между двумя генералами имела место весьма бурная сцена.

– Ты – немец! – кричал князь Багратион. – Тебе все русское нипочем!

– А ты – дурак, – отвечал ему Барклай де Толли, – и сам не знаешь, почему себя называешь коренным русским.

А генерал Ермолов в это время стоял у дверей и никого не пропускал, уверяя, что командующие очень заняты важным совещанием.

К сожалению, слово «немец» оказалось ключевым в судьбе М.Б. Барклая де Толли.

Вот что пишет по этому поводу генерал-майор, философ и декабрист М.А. Фонвизин:

«При всех достоинствах Барклая де Толли, человека с самым благородным, независимым характером, геройски храброго, благодушного и в высшей степени честного и бескорыстного, армия его не любила за то только, что он – немец!»

Это просто бред какой-то… Не любили за то, что он немец… Можно подумать, что герой битвы при Эйлау Л.Л. Беннигсен и «спаситель Петрова града» П.Х. Витгенштейн были 100-процентные русские… Или министр иностранных дел К.В. Нессельроде, адмирал И.Ф. Крузенштерн, комедиограф Д.И. Фонвизин и декабрист В.К. Кюхельбекер? Или та же София-Августа-Фредерика фон Анхальт-Цербст-Дорнбургская, более известная как Екатерина Великая? Или, в конце концов, все прочие правители дома Романовых?

Публицист и издатель Н.И. Греч с сожалением пишет:

«У нас господствует нелепое пристрастие к иностранным шарлатанам, актерам, поварам и т. п., но иностранец с умом, талантами и заслугами редко оценяется по достоинству: наши критики выставляют странные и смешные стороны пришельцев, а хорошее и достойное хвалы оставляют в тени».

У него же читаем:

«Чем лифляндец Барклай менее русский, нежели грузинец Багратион? Скажете: этот православный, но дело идет на войне не о происхождении Святого Духа! Всякому свое по делам и заслугам <…> Дело против Наполеона было не русское, а общеевропейское, общее, человеческое, следственно, все благородные люди становились в нем земляками и братьями. Итальянцы и немцы, французы (эмигранты) и голландцы, португальцы и англичане, испанцы и шведы – все становились под одно знамя».

Впрочем, даже автор этих весьма разумных строк практически в том же абзаце добавляет:

«Разумеется, если русский и иностранец равного достоинства, я всегда предпочту русского».

Равного достоинства… Но как, простите, сравнивать достоинства тех же Барклая и Багратиона? На каких весах их взвешивать? Да и нужно ли это делать?

К сожалению, в 1812 году, во время затянувшегося отступления русских армий, никто такими вопросами не задавался…

М.А. Фонвизин поэтому рассуждает так:

«В то время, когда против России шла большая половина Европы под знаменами Наполеона, очень естественно, что предубеждение против всего нерусского, чужестранного сильно овладело умами не только народа и солдат, но и самих начальников. Притом Барклай де Толли с холодной и скромной наружностью был изранен, был с перебитыми в сражении рукою и ногою, что придавало его особе и движениям какую-то неловкость и принужденность; не довольно чисто говорил он и по-русски, и большая часть свиты его состояла из немцев: все это было, разумеется, достаточно в то время, чтобы не только возбудить нелюбовь армии к достойному полководцу, но даже внушить обидное подозрение насчет чистоты его намерений. Не оценили ни его прежних заслуг, ни настоящего искусного отступления, в котором он сберег армию и показал столько присутствия духа и мудрой предусмотрительности».

Не просто к сожалению – к несчастью, Михаил Богданович почти не имел в русской армии приверженцев.

Британский генерал Роберт Вильсон, состоявший в 1812 году наблюдателем при штабе русской армии, отмечал, что генералы «находились в открытом несогласии» с Барклаем из-за того, что тот «допустил врага захватить столько провинций и не принял каких-либо серьезных мер для обороны на линии Днепра».