— Ах, mon ange, mon ange… Я так соскучилась о вас! Вы себе представить не можете… Давно рвалась к вам, да все проклятые дела задерживали: о том позаботься, о другом, о третьем!.. Просто голова кругом… А где мамаша? Молится? Верочка, что же это вы так изменились? Уж не хвораете ли, mon ange?..

— Мама в моленной, я сейчас схожу за ней.

Верочка не торопясь вышла из комнаты; болтовня и радость Хины неприятно поразили ее, и в молодом сердце сказалась щемящая нотка. Чему она радуется? Неужели Хина успела уже разнюхать? Верочка закусила губу, чтобы не заплакать от злости.

Дожидаясь Марьи Степановны в ее гостиной, Хиония Алексеевна испытывала неподдельное волнение — как-то выйдет к ней Марья Степановна? А с другой стороны, теперь она отнеслась с совершенно новым чувством У той обстановке, пред которою еще недавно благоговела. Хина спокойно осматривалась кругом, точно была здесь в первый раз, и даже прикинула в уме, сколько стоят примерно находившиеся в этой гостиной вещи и вещицы. Собственно мебель ничего не стоила: ну, ковры, картины, зеркала еще туда-сюда; а вот в стеклянном шкафике красовались японский фарфор и китайский сервиз — это совсем другое дело, и у Хины потекли слюнки от одной мысли, что все эти безделушки можно будет приобрести за бесценок.

— Ах, Марья Степановна… — вскинулась всем своим тщедушным телом замечтавшаяся Хина, когда на пороге гостиной показалась высокая фигура самой хозяйки.

При виде улыбавшейся Хины у Марьи Степановны точно что оборвалось в груди. По блудливому выражению глаз своей гостьи она сразу угадала, что их разорение уже известно целому городу, и Хиония Алексеевна залетела в их дом, как первая ворона, почуявшая еще теплую падаль. Вся кровь бросилась в голову гордой старухи, и она готова была разрыдаться, но вовремя успела собраться с силами и протянуть гостье руку с своей обыкновенной гордой улыбкой.

— Ах, извините меня, извините меня, Марья Степановна… — рассыпалась Хина, награждая хозяйку поцелуем. — Я все время была так завалена работой, так завалена… Вы меня поймете, потому что можете судить по собственным детям, чего они стоят родителям. Да! А тут еще Сергей Александрыч… Но вы, вероятно, уже слышали, Марья Степановна?

Марья Степановна отнеслась совершенно безучастно к болтовне Хины и на ее вопрос только отрицательно покачала головой. Чтобы ничем не выдать себя, Марья Степановна потребовала самовар и послала Верочку за вареньем.

— Я решительно не знаю, что и делать, — тараторила гостья, — заперся в своей комнате, никого не принимает…

— Кто заперся-то, Хиония Алексеевна?

— Да Сергей Александрыч… Ах, боже мой! Да неужели вы так уж ничего и не слыхали?

— От кого мне слышать-то… Заперся, значит, дело какое-нибудь есть… Василий Назарыч по неделям сидит безвыходно в своем кабинете. Что же тут особенного?

Но Хиония Алексеевна не унялась и совершенно другим тоном спросила:

— А как здоровье Nadine?

— Не совсем, кажется…

— Скажите… Как жаль! Нынешние молодые люди совсем и на молодых людей не походят. В такие ли годы хворать?.. Когда мне было шестнадцать лет… А все-таки такое странное совпадение: Привалов не выходит из комнаты, занят или нездоровится… Nadine тоже…

Эту пилюлю Марья Степановна проглотила молча. В течение целого часа она точно сидела на угольях, но не выдала себя, а даже успела нанести несколько очень чувствительных ударов самой Хине, рассчитывавшей на слишком легкую добычу.

— Как здоровье Василья Назарыча? — невинным тоном осведомилась Хина, как опытный стратег, оставив самый сильный удар к концу. — В городе ходят слухи, что его здоровье…

— Ему лучше. Вероятно, он скоро отправится на прииски…

Невозмутимое спокойствие Марьи Степановны обескуражило Хину, и она одну минуту усомнилась уже, не врали ли ей про разорение Бахаревых, но доказательство было налицо: приезд Шелехова что-нибудь да значит.

— Ах, я совсем заболталась с вами, Марья Степановна, — спохватилась Хина, допивая чашку. — Мне еще нужно поспеть сегодня в десять мест… До свидания, дорогая Марья Степановна!..

Хина в сопровождении Верочки успела торопливо обежать несколько комнат под благовидным предлогом, что ошиблась выходом. Ее одолевала жажда взглянуть на те вещи, которые пойдут с молотка.

— Ах, какая прелестная ваза! Какой милый коврик… — шептала Хина, ощупывая вещи дрожавшими руками; она вперед смаковала свою добычу и успела прикинуть в уме, какие вещи она возьмет себе и какие уступит Агриппине Филипьевне. Конечно, себе Хиония Алексеевна облюбовала самые хорошие вещи, а своей приятельнице великодушно предоставила все то, что было похуже.

Утром, когда Лука и Данилушка распивали чай, в передней послышался нерешительный звонок.

— Кому бы это быть? — недоумевал Лука, направляясь к дверям.

У подъезда стоял Привалов. В первую минуту Лука не узнал его. Привалов был бледен и смотрел каким-то необыкновенно спокойным взглядом.

— Марью Степановну можно видеть? — спрашивал он.

— Можно, Сергей Александрыч… обнаковенно можно! Да штой-то из лица-то как вы изменились? Уже не попритчилось ли што грешным делом?

— Да, немножко попритчилось, — с улыбкой ответил Привалов. — Прихворнул…

— Ах ты, грех какой вышел… а?..

Когда Привалов повернулся, чтобы снять пальто, он лицом к лицу встретился с Данилушкой. Старик смотрел на него пристальным, насквозь пронизывающим взглядом. Что-то знакомое мелькнуло Привалову в этом желтом скуластом лице с редкой седой бородкой и узкими, маслянисто-черными глазами.

— Небось не признаете? — проговорил Данилушка улыбнувшись.

— Это вы… Данила Семеныч?..

— Как две капли воды.

Они поздоровались.

— А я у вас был, Сергей Александрыч, — заговорил своим хриплым голосом Данилушка. — Да меня не пустил ваш холуй… Уж я бы ему задал, да, говорит, барин болен.

— Да, я действительно был болен.

Эта неожиданная встреча не произвела впечатления на Привалова; он даже не спросил Данилушку, давно ли он приехал с приисков и зачем. Наружное спокойствие Привалова прикрывало страшную внутреннюю борьбу. Когда он еще брался за ручку звонка, сердце в груди вздрогнуло у него, как спугнутая птица. Данилушку он видел точно в тумане и теперь шел через столовую по мягкой тропинке с каким-то тяжелым предчувствием: он боялся услышать знакомый шорох платья, боялся звуков дорогого голоса и вперед чувствовал на себе пристальный и спокойный взгляд той, которая для него навсегда была потеряна. Весь бахаревский дом казался ему могилою, в которой было похоронено все самое дорогое для него, а вместе с ним и его собственное сердце…

В дверях столовой он столкнулся с Верочкой. Девушка не испугалась по обыкновению и даже не покраснела, а посмотрела на Привалова таким взглядом, который отозвался в его сердце режущей болью. Это был взгляд врага, который не умел прощать, и Привалов с тоской подумал: «За что она меня ненавидит?»

— Мама в гостиной, — холодно проговорила Верочка, когда Привалов поравнялся с ней.

— Мне можно ее видеть?

— Да.

Марья Степановна сидела в кресле и сквозь круглые очки в старинной оправе читала «Кириллову книгу». В трудные минуты жизни она прибегала к излюбленным раскольничьим книгам, в которых находила всегда и утешение и подкрепление. Шаги Привалова заставили ее обернуться. Когда Привалов появился в дверях, она поднялась к нему навстречу, величавая и спокойная, как всегда. Они молча обменялись взглядами.

— Здравствуй… — протянула Марья Степановна. — Чего стоишь в дверях-то? Садись, так гость будешь…

Взглянув на Привалова прищуренными глазами, Марья Степановна прибавила:

— Из себя-то как переменился…

— Был болен, Марья Степановна.

— Слышала стороной, что скудаешься здоровьем-то. Твоя-то Хина как-то забегала к нам и отлепортовала… Тоже вот Данилушка пошел было к тебе в гости, да не солоно хлебавши воротился. Больно строгого камардина, говорит, держишь… Приступу нет.