Перони ждал, пока не услышал, что дверь закрылась с внешней стороны. Затем усилием воли сдержал рвоту и, несмотря на страшную головную боль, попытался сконцентрироваться и прояснить мысли.

— Джанни, — прошептала девочка, прижимаясь к нему и дрожа от холода. — Что нам делать?

— Будем ждать, Лейла, — ответил он, стараясь придать голосу как можно больше уверенности. — Подождем немного, как нам велели. А потом уйдем отсюда и найдем какое-нибудь славное, теплое, уютное местечко. Может быть, зайдем в заведение моего друга. Оно недалеко. Давай присядем.

Полицейский опустился на пол, Лейла последовала его примеру. Перони закрыл глаза, размышляя о том, насколько опасно его ранение. Думал он и о последних словах американца. Возможно, тело в машине всего лишь пробный образец того, что последует дальше: беспорядочные, шокирующие поступки, имеющие целью вынудить Липмана к нужным действиям. Возможно, он задумал что-то еще более гнусное, дабы довести до сознания агента ФБР свою мысль.

— Джанни, — прошептала девочка.

— Подожди минутку, — простонал Перони. Голова кружилась. Лицо чертовски болело.

Потом он провалился в забытье, некое подобие сна.

Когда Перони пришел в себя от толчка девочки, зал, видимо, изменился. Стало темнее и холоднее. Снежный поток стремился вниз через отверстие в куполе. Лейла, опустив голову, делала что-то со своими руками.

— Как долго я спал? — спросил Перони.

— Долго, — ответила она и подняла на него взгляд. — Сейчас уже не важно.

Рот и правое запястье девочки окровавлены. Перони понял, чем она занималась: все время, пока он пребывал без чувств, девочка кусала и гнула пластиковые наручники.

Лейла стояла и прикидывала, не сбежать ли ей снова. Дело для нее привычное.

— Хорошо, — заметил Перони доверительно, как бы не догадываясь о ее намерениях. — Если ты сунешь руку в карман моей куртки, — продолжал он, — то найдешь там перочинный нож. Он в небольшом кармашке, застегнутом на молнию. Теперь ты сможешь проникнуть туда.

Она колебалась около минуты, потом худенькая ручка нырнула в его пальто и тут же вернулась назад с ножом. И бумажником.

— Лейла.

Девочка плакала. Слезы катились по ее щекам.

— Не надо сейчас плакать, — умолял Перони. — Мне нужна твоя помощь.

И тут курдянка заговорила, и кровь застыла у него в жилах. Она практически цитировала преступника и произносила с тем же пылом:

— Время, время, время, время…

Перони хотелось думать, что ребенка с ущербной психикой могут вылечить лишь любовь, привязанность и честное отношение. Однако Тереза, безусловно, права. Дело гораздо серьезнее. Лейла страдает заболеванием, таким же реальным, как лихорадка, только еще более опасным, так как оно проникло в ее душу, став невидимым. А холодный подозрительный мир интерпретирует все на свой лад.

Перони повернулся к ней и поднял ноющие запястья.

— Займись-ка вот этим, — пробормотал он.

— А потом? — спросила девочка.

— Потом мы позаботимся о еде и удобной кровати. Дядя Джанни должен работать. Сегодня ночью ты спасла ему шкуру.

— В самом деле? — спросила она, не совсем веря ему.

— Ну конечно. — Он протянул ей руки: — Ты же не оставишь меня здесь в таком виде?

Она задумалась, но ненадолго. Затем раскрыла нож и начала резать пластик.

Спустя десять минут Перони освободил напуганного до смерти смотрителя, запертого в съемной будке у боковой стены здания.

А потом позвонил Лео Фальконе.

Наверху, в простой блеклой ванной комнате, Эмили Дикон стояла перед старым зеркалом и смотрела на свое отражение, стараясь найти ответы на вопросы, которые еще не вполне оформились у нее в голове.

Эмили прекрасно понимала, что не очень-то хорошо сходится с людьми. Близость с кем-то для нее являлась чем-то вроде наркотика. Она решала много вопросов, но оставляла побочные эффекты. Привязанность влекла за собой боль неминуемого расставания, когда друзья становятся врагами. С детских лет такое понимание губительным образом воздействовало на нее и мешало робким попыткам установить с кем-либо длительные отношения.

Еще когда она жила в Риме.

Когда отец вернулся после операции «Вавилонские сестры», этого кровавого водевиля, разыгравшегося в глубине иракской пустыни, он был совершенно другим, навеки ущербным человеком. Только теперь она начинает понимать суть произошедших с ним перемен.

Почему такое произошло с ним, а не кем-то еще? Являлся ли он действительно начальником Билла Каспара, притворявшимся его лучшим другом? А если так, то почему Каспар чувствовал себя вправе вернуться спустя тринадцать лет и лишить отца жизни в красивом деревянном храме, расположенном в пекинском парке, разрисовав его спину. Неужто он так отчаянно стремился к мести?

Эмили взглянула на себя в зеркало и произнесла вслух:

— Возможно, он уже не мог остановиться.

Если она права, то все люди, бывшие в Ираке с Каспаром и спасшиеся оттуда, уже мертвы. Так почему же он продолжает убивать? Что может остановить его?

Ответ заключается в одержимости Каспара. В ней есть какая-то незаконченность, суть которой он сам, возможно, не понимает. Существует некая притягательность в убеждении, будто вы можете внести в жизнь порядок, поместив ее в центр замысловатого геометрического рисунка, содержащего в себе некие формы и идеи. Однако таким приемом обычно пользуются сломленные, изолировавшие себя от общества и обреченные люди. Такой путь для них становится самым легким. Они снимают с себя ответственность и препоручают свою судьбу бездушному мертвому идолу совершенства, фальшивому идеалу, заключенному в сложном переплетении линий и изгибов. В реальном мире царит неряшливость, там отсутствует завершенность. Непредсказуемость повседневной жизни составляет ее живое ядро. Случайная, спонтанная сила лежит в основе отношений между людьми. Если бы магнетизм отдельной личности был рационализирован, его просто не стало бы в природе.

Не потому ли Эмили так стремится удержать рядом с собой мужчину? Не отсюда ли ее настойчивость докопаться до каких-то причин и доказательств? Лицо, смотрящее на нее, не давало ответов на такие вопросы. Она видела перед собой лишь еще одну часть загадки. Ей по-прежнему нужно избавиться от маленькой Эмили, чьи воспоминания таятся совсем в другом, старом Риме, где она провела первые десять лет жизни, полагая, что мир подобен раю, в котором царят доброта, благородство и красота. В таком месте трудные решения принимают совсем другие люди.

Невинность и невежество — две стороны одной и той же монеты.

— Пора бы тебе уже стать взрослой, — обратилась Эмили к самой себе. Вот почему она набросилась на Ника, когда он назвал ее Крошкой Эм. Подсознательно Эмили понимала, что остается ребенком.

Она умылась, почистила зубы, села на унитаз и обняла голову руками, пытаясь найти какую-то логическую нить, которая позволит ей действовать дальше.

В ее теории по-прежнему существовал пробел, и у Эмили не хватало ума, чтобы заполнить его. К тому же она чертовски устала.

Встала, последний раз взглянула на себя в зеркало. Интересно, кто же она все-таки такая: напуганный подросток или женщина, пытающая найти свое место в безумном круговороте жизни? Скорее всего Эмили где-то в середине. Она меняется и еще полностью не сложилась как личность.

Эмили Дикон отлично понимала, что впервые в жизни должна взять инициативу в свои руки. Ей надо сказать мужчине, что ему пора уложить ее в свою постель. Пусть даже они просто будут спать рядом друг с другом, не помышляя о большем.

Побаиваясь, как в детстве, взволнованная и внезапно скинувшая с себя сонное состояние, она спустилась вниз.

Коста развалился на диване и спал в одежде. Ни один мускул не шевелился, только равномерно вздымалась грудь.

— Ник, — проговорила Эмили тихо.

Потом закрыла глаза и засмеялась неслышным смехом.

— Завтра наступает неизменно, — прошептала она еле слышно. — А пока надо покурить.