Источником для «Петьки на даче» стали воспоминания о детстве однофамильца писателя — парикмахера Ивана Андреева, мастерская которого находилась неподалеку от редакции «Курьера». Иван Андреев дожил до глубокой старости, получил признание как один из самых модных парикмахеров Москвы, удостоенный наград и почетного диплома на конкурсах французских парикмахеров в Париже. Но картины тяжелого детства «без детства» сына крестьянина, мальчика, привезенного в Москву из деревни и отданного в ученики к цирюльнику, навсегда сохранились в его памяти. О И. А. Андрееве рассказал Вл. Гиляровский в своей книге воспоминаний «Москва и москвичи» (1935).

20–25 апреля 1899 г. М. Горький писал Леониду Андрееву из Нижнего Новгорода: «Я телеграфировал вам из Ялты, чтоб вы послали рассказ Миролюбову — это редактор „Журнала для всех“ — вы послали?» (ЛН, т. 72, с. 64). «Простите, что я так не скоро отозвался на любезное предложение работать в Вашем журнале, переданное мне Алексеем Максимович<ем> — известил Андреев В. С. Миролюбова 30 июля 1899 г. — Виною тому была моя болезнь, вследствие которой я три месяца не брался за перо и начал работать только в июле. Прошу Вас, не отнеситесь строго к прилагаемой вещице, главное достоинство которой то, что она готова…» (ЛА, с. 72). Позже, в январе 1902 г., М. Горький рекомендовал Андрееву включить «Петьку на даче» в новое дополненное издание его «Рассказов» (изд. «Знание»).

Большой шлем^*

Впервые, с подзаголовком «Идиллия», — в газете «Курьер», 1899, 14 декабря, № 345.

Возвратившись из поездки в Полтаву, где он присутствовал в качестве корреспондента «Курьера» на громком судебном процессе по «делу братьев Скитских», Андреев записал в дневнике 25 декабря 1899 г.: «В мое отсутствие вышел мой рассказ „Большой шлем“, действительно хороший рассказ (…) И похвалы крайние, и почет, и заря славы…» Примечательно, что в романе М. Горького «Жизнь Клима Самгина» Самгин, находящийся у следователя Гудим-Чарнецкого, вспоминает: «Однажды Гудим и его партнеры играли непрерывно двадцать семь часов, а на двадцать восьмом один из них, сыграв „большой шлем“, от радости помер, чем и предоставил Леониду Андрееву возможность написать хороший рассказ» (Горький М. Полн. собр. соч., т. 24, с. 116).

«Лучший ваш рассказ — „Большой шлем…“», — писал М. Горький автору из Ялты 2–4 апреля 1900 г. (ЛН, т. 72, с. 69). Жена редактора «Нижегородского листка» А. Д. Гриневицкая вспоминала, что, прочитав «Большой шлем», М. Горький сказал: «Нарождается талант… Рассказ написан очень хорошо. Особенно одна деталь выявляет способности автора: ему нужно было сопоставить жизнь и смерть — Андреев сделал это очень тонко, одним штрихом» (там же, с. 69–70).

«Уже первым этим рассказом, — отмечал В. В. Воровский, — автор с недоумением остановился перед загадкой жизни: что ты и, главное, к чему ты? И почти в каждом своем рассказе заглядывал он в тот или иной уголок жизни человеческого общества и всюду видел нелепость и бессмыслицу, зло и насилие» (Воровский В. В. Литературная критика. М., 1971, с. 272). «Большой шлем» одобрил Л. Н. Толстой, поставив автору после прочтения его на полях книги «Рассказов» Андреева отметку «4». См.: Библиотека Л. Н. Толстого, с. 21. В. Г. Короленко, отметив, что в ранних рассказах Андреева «чувствуется легкое веяние мистики», писал: «…припомните хотя бы превосходный и проникнутый глубоким юмором рассказ „Большой шлем“, в котором, однако, в случайной игре карточных комбинаций как бы чувствуется чья-то таинственная сознательность, насмешливая и злая» (В. Г. Короленко о литературе. М., Гослитиздат, 1957, с. 364).

Большой шлем — такое положение в карточной игре, при котором противник не может взять старшей картой или козырем ни одной карты партнера.

…он начинал говорить одну или две фразы о Дрейфусе. — Речь идет об Альфреде Дрейфусе (1859–1935) — офицере французского генерального штаба, еврее, ложно обвиненном в 1894 г. реакционной французской военщиной в передаче Германии секретных документов. Несмотря на отсутствие доказательств, Военный суд приговорил Дрейфуса к пожизненной каторге. Под давлением общественности (открытое письмо «Я обвиняю» Э. Золя, адресованное президенту Франции) Дрейфус в 1899 г. был «помилован», а в 1906 г. полностью оправдан.

Ангелочек^*

Впервые — в газете «Курьер», 1899, 25 декабря, № 356 с посвящением Александре Михайловне Велигорской (1881–1906), ставшей в 1902 г. женой Андреева. Отдельным изданием выпущен в Ростове-на-Дону «Донской речью» (1904) и в «Дешевой библиотеке т-ва „Знание“», № 52 (СПб., 1906).

3. Н. Пацковская, родственница Андреева, вспоминала: «Елка эта была у нас, и наверху был восковой ангелочек; Леонид все на него смотрел, потом взял его себе (моя мать ему его подарила), и когда лег спать, то положил его на горячую лежанку, и он, конечно, растаял. Было ему в это время лет 8. Но в рассказе кое-что переиначено. Там выводится мальчик из бедной семьи. Леониду же отец и мать делали обыкновенно свою роскошную елку» (Фатов, с.212).

Интересны размышления А. Блока о рассказе «Ангелочек» в статье «Безвременье». Говоря о разрушении устоявшегося мира (статья писалась в 1906 г.), поэт сожалел об исчезнувшем «чувстве домашнего очага». Праздник Рождества был «высшей точкой этого чувства». Теперь же он перестал быть «воспоминанием о Золотом веке». Люди погрузились в затхлый мещанский быт, в «паучье жилье». Это — реминисценция из Достоевского: Свидригайлов («Преступление и наказание») предполагал, что Вечность может оказаться не «чем-то огромным», а всего лишь тесной каморкой, «вроде деревенской бани с пауками по углам». «Внутренность одного паучьего жилья, — писал Блок, — воспроизведена в рассказе Леонида Андреева „Ангелочек“. Я говорю об этом рассказе потому, что он наглядно совпадает с „Мальчиком у Христа на елке“ Достоевского. Тому мальчику, который смотрел сквозь большое стекло, елка и торжество домашнего очага казались жизнью новой и светлой, праздником и раем. Мальчик Сашка у Андреева не видал елки и не слушал музыки сквозь стекло. Его просто затащили на елку, насильно ввели в праздничный рай. Что же было в новом раю?

Там было положительно нехорошо. Была мисс, которая учила детей лицемерию, была красивая изолгавшаяся дама и бессмысленный лысый господин; словом, все было так, как водится во многих порядочных семьях, — просто, мирно и скверно. Была „вечность“, „баня с пауками по углам“, тишина пошлости, свойственная большинству семейных очагов». Ал. Блок уловил в «Ангелочке» ноту, сблизившую «реалиста» Андреева с «проклятыми» декадентами. Это — «нота безумия, непосредственно вытекающая из пошлости, из паучьего затишья» (Блок Александр. Собр. соч. в 8-ми томах, т. 5. М.-Л., Гослитиздат, 1962, с. 68–69). Образ «большого серого животного» из сна другого героя Достоевского — Ипполита (в романе «Идиот») Блок применил к этому безумному смрадному миру. «Ангелочек» дал заглавие сборнику рассказов Андреева, переведенных на английский язык Г. Бернштейном (Нью-Йорк, 1915).

На реке^*

Впервые — в «Журнале для всех», 1900, № 5, май. Отдельным изданием рассказ вышел в «Дешевой библиотеке т-ва „Знание“», № 55, (СПб., 1906).

В письме редактору-издателю «Журнала для всех» В. С. Миролюбову от 23 марта 1900 г. Андреев писал: «Посылаю Вам рассказ „На реке“ и прошу Вас судить его построже. Признаться, я предпочел бы еще немного поработать над внешней отделкой, которая во многих местах не удовлетворяет меня, но в настоящую минуту решительно не имею времени на это <…>. Еще раз прошу Вас: судите строго и немилосердно. Не должно быть милости в литературном суде, а одна только правда» (ЛА, с. 74–75).