Нет! Не трожьте его! Осторожнее! Этот новый осколок, отражающий облик темной птицы, особенно остер. Задумайтесь, стоит ли его вставлять в раму к другим осколкам, что уже стоят на своих местах, а между ними пролегает едва заметная, с волосинку толщиной, но дико изломанная трещинка. Вы уже сложили несколько кусочков, собрали небольшой участок картины, хоть и успели порезать пальцы острыми гранями стекла. Разбитое зеркало все растет в раме, и вы постепенно начинаете понимать, что же оно отражает. Все больше тайн распутывается, но с тем возникает не меньшее количество новых вопросов. Вы уже смогли различить начало – то самое Смутное Время, но теперь пристально вглядываетесь в черные перья и клюв птицы на блестящей поверхности маленького угловатого зеркальца. По осколку течет мутноватая багровая капля. Наверное, следовало быть внимательнее, но что же вы застыли, вставляйте, ведь кровь никогда не была в силах хоть что-то остановить, даже обычное любопытство… А я вас предупреждал…

Сердце. Сердце болит. Оно болит так, будто в него всадили нож, но ты не мертв и по-прежнему все продолжаешь чувствовать. Все, в полной мере. Холодная сталь торчит в этом багровом сгустке плоти, дрожащем и истекающем кровью из раны. Никак ему не остановиться, не затихнуть в чьей-то милости. Такое бывает только в старых запыленных легендах, но сердце продолжает стучать, все так же обнимая лезвие и ежечасно взрезая края все сильнее…

У меня оно болит от ощущения собственной скорой кончины. Как сказал один древний некромант: «Не беда, когда тебя проклинают те, кто ненавидит тебя, хуже – когда это делают те, кто тебя любит». У нас был брат, а мы были у него. Кроме нас он не имел никого на целом свете. А мы предали его и тем самым словно воткнули нож, сзади, подло, со спины, в самое сердце. И теперь болит мое, будто бы в отместку. Он любил нас, но проклял, такова была его предсмертная тоска. Каждого из нас пронзило последнее чувство убитого, каждый услышал его немой крик, его немой реквием, отпевающий нас, в тот миг уже мертвых, но еще не осознающих этого… Как оказалось, за некоторые поступки все же приходит расплата. Руки жжет… Почему-то ладони горят, как бы предупреждая о чем-то, будто кости немощного старика всегда ноют на непогоду. Но больше болит мое сердце… Я – ворона, и ворона – это я. Я скоро умру – что ж, так тому и быть.

Хиан, столица бывшего Сархидского княжества, – самый удивительный и многогранный город королевства. Эта обитель людей, строгих к себе и окружающим, расположена на северо-западе чудесной долины Сархид, плодородного Трехречья, подаренного жителям равнины, согласно верованиям, самими богами.

Удивителен этот город именно потому, что обитающие здесь люди разительно отличаются от тех, кто живет в остальных частях королевства. Казалось бы, они так же поклоняются Хранну, так же выращивают свой хлеб, так же воспитывают детей. Но сдержанность их нравов, строгость, с которой они живут, выделяют их среди всех остальных. Невысокие, кряжистые мужчины; стройные, словно тростинки, женщины – таковы жители этих краев.

Сам Сархид-Трехречье – край удивительно богатый. На заливных лугах выводят лучших в Ронстраде лошадей, там растят пшеницу и виноград. Уроженцы Хиана становятся лучшими воинами, а сархидские наемники высоко ценятся по всему Ронстраду.

Но самое удивительное – законы Хиана. Простого странника, впервые вошедшего в этот прекрасный город, поразят честность и законопослушность его жителей. Оброненный на улице кошелек, скорее всего, можно будет подобрать на том же месте даже спустя неделю. «Почему же так?» – вопрошает удивленный странник. Неужели во всем городе нет бедных и нуждающихся или просто бесчестных людей? Есть, конечно же, есть. Но за красивой маской всеобщей доброжелательности и честности скрывается страшная правда.

За несколько сотен лет до объединения Ронстрада Хиан называли пристанищем тысячи головорезов. Тогда считалось, что выйти на улицу средь бела дня без охраны равносильно самоубийству. И однажды князь Сархида, устав от подобного беззакония, принял решение. Он нанял в Восточном Дайкане три тысячи хорошо обученных и жестоких наемников и провозгласил Хианский Кодекс, состоявший всего из одного закона: наказание за любое преступление – смерть. Избил кого-нибудь в пьяной драке, украл у торговца булочку – добро пожаловать в гости к палачу. Почти тридцать лет длилась тихая уличная война между воровскими гильдиями и стражами нового порядка. Но казна князя не скудела, все новые и новые наемники приходили в Хиан – и однажды лихие люди сдались. Кто-то начал новую жизнь честного работяги, кто-то подался в свободный Сар-Итиад, спасая свою шкуру. И именно тогда, в далеком 296 году от основания Гортена, в знак очищения города, крыши всех башен, замков и дворцов были вызолочены, для их облицовки использовался немеркнущий золотой песок. После этого строительства казна князя оскудела ровно на две трети, и Хиан перестал быть самым богатым городом севера, уступив Элагону, но Хианский Кодекс возымел свое действие и остается в силе до сих пор. Когда Сархид присоединялся к Ронстраду, единственное условие, которое поставил князь Валор Инстрельду I, было сохранение Кодекса.