– Система, музыку!
– Запрос требует уточнения.
– Что-нибудь прикольное.
– Запрос требует уточнения.
Идиотка. Чтобы успокоиться, я сделал несколько больших глотков. Нести пустую жестянку на кухню не хотелось… поэтому она отправилась на пол. Лойд был так любезен, что подождал меня у ближайшего супермаркета, и в блоке еще оставалось пять живых бойцов. Я дернул следующего.
Экран музыкального меню висел примерно в том же беспорядке, как мы оставили его с Санди пару месяцев назад. Я добрел до монитора, ткнул пальцем в первый попавшийся.
– У-у-у, о-о-о, я люблю тебя, люблю безумно…
Вот гадость. Кажется, это качала рыжая.
– Система, найти рок. Классика, от двадцатого года. Рэндом.
– Выполнено.
Мощно взревели гитары, жесткие рифы понесли меня к хриплому вокалу.
Когда закончится война,
Ты оботрешь кровавый дым.
Мечта была, как жизнь – одна:
Пусть станет небо голубым…
Ну вот, другое дело. Слова старой песни настраивали на философский лад. Как я дошел до жизни такой? Мотаюсь черт знает где, дома бываю раз в месяц, имена девчонок вообще скоро записывать придется, чтобы не забыть… Старею, что ли?
И отвернешься, бросишь меч,
Припомнишь день, где был любим.
Тебя укроет запах трав.
Вдохни и сделай шаг по ним…
Вот именно. Бросить бы этот самый меч… да сам же себе ногу отдавишь… Спать не хотелось. Толкнувшись от дивана, я побрел на кухню.
– Система, горячую ванну. Подожди, отмена. Душ. Горячий. Кофе остался?
– Душ – готовность. Кофе – прогноз три минуты.
Супер-супер. Содрав остатки одежды, я сменил траекторию и с разгона нырнул под горячие острые струи. Вода в нашем квадрате считалась даже не дорогой – дорогущей, но с учетом месячного отсутствия я мог плескаться хоть весь день.
Усталось куда-то уходила, боль синяков и памяти стекала вместе с ароматной пеной.
Ищи судьбу в рассветной мгле,
И путь твой станет золотым.
Когда падет сомнений тлен,
Видений муки, боли дым…
Хорошая песня. Жизненная. Как, бишь, группа-то называлась? Запахнувшись в халат, все еще смутно пахнущий духами Санди, я прошлепал на кухню. На сомнения я тоже конкретно плюнул, а нервов уже хватало даже посмотреть новости. Говорить команды было лень. Не знаю, может, я такой отсталый, но в крохотной кубатуре квартирки мне всегда было проще ткнуть сенсор, нежели открывать рот и формулировать желание.
Поэтому музыка продолжала орать. А новости я смотрел не то чтобы без звука… просто не все слышал. Но увиденного хватило, чтобы настроение снова испортилось.
В трущобах и рисковых кварталах журналистские боты дежурили круглосуточно. Об этом знали все, начиная от конкурирующих изданий и заканчивая полицией. Что делать, специфика вечной погони за сенсацией диктовала свои условия. Но то, что в секторе С-8 глухой темной ночью их окажется столько?! Не чувствуя вкуса кофе, я глотнул и отфильтровал репортажи по времени.
Вот он я, во всей красе, с автоматом наперевес, палю со всей дури… лицо хоть затушевали, боятся, гады… поди объясни потом, что ствол был чужой, а стрелял я по гангстерам. В желтом фильтре камеры выстрелы смотрятся очень эффектно, и рожа у меня зверская. Хороший оскал, качественный.
Я ткнул прокрутку. Так, трупы, еще трупы, снова трупы. Слава богу, не на моем фоне. «Ночная жара». Людно, музыка, горожане культурно отдыхают после тяжелого трудового дня. Один коктейль здесь стоит целой зарплаты простого работяги, и рожи за столиками откровенно бандитские, но это не главное. Важно, никто морды не бьет, все чинно-мирно. Дальше выстрелы, вопли, кровавые брызги… полиция пожаловала. Кто-то в синем мундире на фоне размахивающей окровавленной рукой барышни… не иначе та самая стриптизерша. А лица нашего парня не видно, и нагрудный знак оператор ловко вывел из кадра. Главное – идея: синий мундир, а вокруг – море крови. Должно пронять даже тупых…
Вот сволочи. Теперь понятно, почему шеф так ярится.
– Вырубить, на хрен. Музыку тоже.
Экран послушно погас. Насчет «на хрен» процессор не переспросил, я невольно улыбнулся. Помнится, моя рыжуля потратила целое утро, чтобы научить домашний комп всяким словечкам вроде «фигня», «на хрен», «штуковина». Я тогда лежал на подушках, и улыбался, и наворачивал приготовленные ею бутерброды. Мне нравилась Санди. Не семи пядей во лбу, и даже не суперкрасавица, но с ней всегда было легко. И весело. Даже сквозь текущий депресняк мысли о рыжей навевали что-то теплое. Интересно, как она?
Такая девчонка не останется без парня на целый месяц, понятно. А я не звонил… постой-ка… уже почти два. И все же… Я потянулся к комму, но замер на пол-пути. Улыбка погасла сама собой. Элен Крейн. Еще пять-шесть часов – и в комме запрыгает вызов шефа. И прощай, уютный Сандерс-бич, еще на неделю. Или две. Будет мне барышня. Только вместо веселой рыженькой – тормознутая беленькая. Извините, служба. Может быть, позже… когда-нибудь.
В упаковке еще оставалась последняя банка. Куда делись остальные, моя уставшая башка выяснять уже отказывалась. Сил хватило только на то, чтобы запрограммировать систему на разморозку чего-то из еды и новый кофе. Упав на кровать, я отрубился.
Мне снились родители. Не то как было на самом деле – легенда. За долгие годы она отравила мои сны, как яд. Правда сплеталась с тем, что следовало говорить в академии. Отец: «Эта машина по-настоящему крутая, с прямым управлением через имп». Мама: «Мы проведем чудесный отпуск, милый». Еще: «Мы собирались порыбачить на вулканическом озере». Легкая роль: глупый беззаботный подросток, влюбленный в соседку Лери и собирающий коллекцию техники двадцатого века…
Сама катастрофа мне не приснилась. Я вообще редко видел этот сон. Чаще всего снился последний день на Острове. Настоящее одиночество. Настоящий страх. То, как следом за Ли Енгом потерянно плетусь к флаеру. Намного реже – залитый кровью песок обочины, длинный тормозной след и рука матери, торчащая из покореженного металла. И жуткое понимание, что там, дальше безжизненной кисти, под рваным металлом ничего нет…
Я проснулся и сел на кровати. Может быть, даже вскрикнул. На лбу висели липкие капли пота. Сквозь опущенные жалюзи пробивался яркий полуденный свет. Система включила приглушенную подсветку, но я пробормотал: «На хрен!» – и лампы погасли. В полумраке было легче вспоминать. Легче, но больнее.
В поддельном отчете экспертизы было написано: «Технический брак производителя». В настоящем отчете – то же самое. Прыщавый подросток все пытался понять, как в эти умные слова вместить страшное и одновременно простое: сбой связи между импом и рулевым управлением. Как пережить лицемерное вранье людей вокруг. Много ненужных слов, много пустых сожалений – лишь бы смягчить, заретушировать действительность: на скорости сто сорок километров в час папа не смог управлять автомобилем. А мама не успела сделать совсем ничего.
А я – выжил, не получив ни царапины. Потому что сработали рефлексы, потому что включился биологический форсаж организма, потому что именно таким я и был задуман. Здесь легенда и правда становились тошнотворно одинаковыми.
Счет, открытый на мое имя, и поддельные документы обеспечили место в платном социальном интернате. Нормальное, в общем-то, место. Небольшой захолустный городок дремал на теплом побережье Атлантики. Кроме нашего интерната, в рекреации было еще пять-шесть заведений социальной реабилитации, и мое появление фурора не вызвало. В Австралии, конечно, фокус бы не прошел, но в Америке меня никто не разыскивал, и уж тем более – не знал.
Деньги, которые у меня были, по легенде, выплатила автокомпания в качестве компенсации, вопросы мне задавать избегали, и я… просто жил. Не жаловался, не плакал. Но когда в шестнадцать все мои приятели с упоением занялись подбором персональных имплантатов, я предпочитал качать железо или торчать в Сети… без прямой связи, через терминал. И в какой-то момент перестал разделять спасительную ложь и правду.
