Было решено, что один из важнейших оперативных экспериментов Уолли – отключение систем контроля положения, как автоматической, так и ручной, то есть капсула будет просто дрейфовать, поворачиваясь как ей заблагорассудится. Скотт услышал об этом и сказал Уолли, что не видит в этом эксперименте особой необходимости. Ведь он и так дрейфовал большую часть своего последнего витка, пытаясь сэкономить топливо для вхождения в атмосферу, и доказал, к собственному удовлетворению, что можно предоставить капсуле полную свободу и при этом не испытывать никакого дискомфорта или дезориентации. Так почему бы Уолли вместо дрейфования не заняться чем-нибудь другим? Нет, сказал Уолли, он посвятит свой полет экспериментированию с дрейфованием и достижению экономии топлива, чтобы проложить дорогу для затяжных полетов.

Скотт знал о предстоящем утверждении плана полета Ширры, хотя его никто не информировал об этом. Конечно, официальное участие Карпентера в составлении плана полета Ширры и не предполагалось: нет ничего удивительного в том, что у пилота сформировался собственный круг коллег и обслуживающего персонала, с которыми он предпочитает консультироваться насчет экспериментов. Сам Скотт высоко ценил советы, которые ему дал Гленн перед его собственным полетом. Скотт серьезно беспокоился из-за того, что Джона может не оказаться поблизости. Роль героя номер один в НАСА требовала от Гленна огромных расходов времени. Но всякий раз, стоило Джону появиться, как Скотт и инженеры тащили его на собрания. Уолли тоже жаловался на то, что Джона не было рядом. Он вызвал настоящий переполох, когда сказал Уолтеру Кронкайту в интервью, что Гленн настолько занят банкетами, что уже потерян для программы. Но на отсутствие Скотта Уолли не жаловался. Скотт начал понимать, что Крафт и Уильямс слишком близко приняли к сердцу то, что он промахнулся мимо точки посадки на двести пятьдесят миль. Но ему даже в голову не приходило, что находятся пилоты, утверждающие, что он якобы поддался панике.

После того как была определена цель полета – доказать, что хладнокровный пилот может пролететь вдвое больше Карпентера и потратить вполовину меньше топлива, – Ширра почувствовал себя просто великолепно. Он проснулся утром настолько спокойным и расслабленным, насколько это возможно для человека, сидящего на верхушке ракеты. Несколько дней назад Уолли разыграл один из своих знаменитых приколов с Ди О'Хара, медсестрой. Она дала Уолли обычную маленькую бутылочку, попросив его принести образец мочи и оставить на ее столе. Придя в лабораторию, девушка увидела на столе не бутылочку, а настоящую бутыль примерно в пять галлонов, в которой находилась вспененная янтарная жидкость. Зрелище было настолько невероятным, что медсестра приложила руки к стенкам бутыли, узнать, теплая ли жидкость, и тут…

Вот он, прикол!

…Она обернулась и увидела в дверях Уолли со светящимся от радости лицом и еще двоих парней. Жидкость на самом деле была смесью воды, настойки йода и стирального порошка. На следующий день Ди О'Хара вручила Ширре прозрачный пластиковый пакет – большой, примерно четыре фута длиной, – и сказала, что это будет его мочеприемник во время полета, вместо маленьких приспособлений на основе презерватива, которыми пользовались Гриссом, Гленн и Карпентер. Прикол! Утром накануне полета Уолли зашел в ангар С в купальном халате и направился в медицинский кабинет. А позади волочился огромный пластиковый пакет. Он торжественно прошел мимо Ди О'Хара, словно бы показывая, что полетит в таком виде. Прикол! Весь день он оставался старым добрым веселым Уолли. Он был великолепен. Никто бы в жизни не догадался, что завтра этому человеку предстоит такой стресс. В своем веселом спокойствии Ширра превзошел самого Йегера. С первой минуты полета Уолли начал шутить. Когда Крис Крафт, руководитель полета, разрешил ему выход на первый виток и Дик Слейтон, диспетчер на Мысе, сказал Ширре, что ему дали добро из Центра управления, астронавт ответил:

– Я тоже даю тебе добро. Довольно большое и жирное.

– Ты сегодня черепаха? – спросил Слейтон.

– Да.

«Черепаший клуб» – это была одна из игр Уолли. Один славный парень из числа игравших подходил к другому славному парню – желательно в присутствии очень серьезных людей – и спрашивал его:

– Ты сегодня черепаха?

Тот отвечал «да» и приглашал всех выпить.

Полет продолжался уже три минуты и сорок одну секунду, и Уоллиподдерживал ровное напряжение.

Онсосредоточился на задаче сохранения перекиси водорода. Обычно,когда ракета тормозного двигателя отделялась от капсулы, та разворачивалась с помощью автоматической системы управления, что требовало значительного расхода топлива. На этот раз Ширра повернул ее вручную, используя только малые, пятифунтовые, тормозные двигатели системы автоматического управления. Вскоре он передал находящемуся на Мысе Дику:

– Я сейчас в обезьяньем режиме, и эта штуковина летит великолепно.

Это Уолли придумал выражение «обезьяний режим». Во время полетов шимпанзе стабилизация капсулы контролировалась автоматически. «Обезьяний режим» – это была небольшая шпилька в адрес тех восходивших по могущественному зиккурату астронавтов или пилотов Х-15, которые часто повторяли: «Первый полет совершит обезьяна». Употребляя выражение «обезьяний режим», Ширра словно бы говорил: «Ну и что? Вот вам обезьяна – ну-ка, попробуйте!» Но он постарался как можно скорее перейти на то, что называлось «режимом дрейфа». Он просто позволял капсуле отклоняться на любой угол и в любую сторону, как это делал Скотт во время своего последнего витка.

– Мой шарик дрейфует, – сказал Уолли. – Я получаю огромнейшее удовольствие.

Когда во время четвертого витка он пролетал над Калифорнией, Джону Гленну, который был диспетчером на мысе Аргуэлло, дали инструкцию попросить Уолли сказать что-нибудь для прямого радио– и телеэфира.

– Ха-ха, – ответил Уолли. – Я думаю, лучшевсего подойдет старая песня «Дрейфую и дремлю», но сейчас у меня нет возможности подремать. Я в настоящем восторге.

Когда он пролетал над Южной Америкой, его попросили сказать что-нибудь для прямого эфира по-испански.

– Buenos dias, [15]– сказал Уолли на плохом испанском, но латиноамериканцам это понравилось.

Завершив почти четыре витка, дрейфуя и покачиваясь в капсуле, спокойный и расслабленный Уолли потратил лишь десять процентов перекиси водорода. Он уже совершил на один виток больше, чем Карпентер и Гленн. Капсула поворачивалась во все стороны, и (как и говорил Скотт) в этом не было ничего необычного. В состоянии невесомости не возникало ощущения «верха» и «низа». Было очевидно, что капсула «Меркурия» вполне могла сделать семнадцать витков, как и корабль Титова.

Когда Ширра пролетал над Мысом, Дик Слейтон сказал:

– «Полет» хочет поговорить с тобой.

Под «полетом» подразумевался руководитель полета Крафт.

– Все идет просто превосходно, – заявил Крафт. – Думаю, мы отстояли наше дело, старина!

Гленн сидел перед микрофоном на станции слежения в Аргуэлло, Скотт – в Гуаямасе. С ними Крафт никогда не выходил на связь, чтобы сказать что-нибудь подобное. Скотт начал понимать, в чем заключалось это «наше дело».

Завершая свой шестой – и последний – виток, Уолли объявил, что в автоматической и в ручной системе осталось семьдесят восемь процентов топлива. Он пролетел вдвое больше Гленна и Карпентера и мог сделать еще витков пятнадцать, если нужно. Один из помощников Крафта, инженер Кранц, вышел на связь и сказал Уолли:

– Именно это я и называю настоящим инженерным летным испытанием!

Скотт понял смысл этого высказывания даже раньше, чем мозг его проанализировал. Кранц имел в виду: «В отличие от последнего полета». Или даже: «В отличие от последних двух».

Чтобы завершить свой оперативный триумф, Ширре теперь оставалось лишь точно приземлиться. Карпентер приземлился в двухстах пятидесяти милях от метки. Когда Уолли начал спуск через атмосферу, он передал Элу Шепарду – диспетчеру на Бермудских островах, возле места приземления: