И потом, в первые дни февраля 1961 года, истинные братья ждали, что эта правда дойдет наконец до прессы и общественности, до администрации Кеннеди и армейского начальства. Но, как ни странно, их ожидания не оправдались. Реакция оказалась совсем иной. Невероятно, но теперь многие американцы говорили: «Боже мой, как вы думаете, неужели найдутся такие храбрые люди, которые рискнут повторить то, через что прошла обезьяна?»

Джон Гленн оказался в смешном положении. Он был вынужден притворяться, что готовится к первому полету, поскольку читал об этом в газетах. Они с Гасом Гриссомом были вынуждены вслед за Аланом Шепардом проходить через тренировочную рутину, чтобы создать видимость того, что окончательное решение еще не принято. По сути, Шепард теперь стал королем – и Эл знал, как подобает себя вести королю. Его Величество Первый Астронавт – вот кто он такой, а Гленн так, лишь его оруженосец.

И все же эта игра, в которой им приходилось участвовать с легкой руки Гилрута, оставляла Гленну последний шанс. Очень немногие знали, что для первого полета выбран Шепард. Следовательно, еще не поздно было изменить решение, исправить то, что казалось Гленну неслыханной несправедливостью, – результат голосования равных. Но это означало так или иначе перейти кому-нибудь Дорогу… А в армии перейти дорогу лучшему считалось страшным грехом, просто святотатством. Хотя в некоторых случаях исключения допускались. Во-первых, если ситуация оказывалась критической, а ты был прав. И во-вторых, если твоя дерзкая выходка срабатывала, то есть тебя поддерживали наверху. С другой стороны, в пресвитерианском вероучении – еще один кодекс чести, который Гленн знал назубок, – ничего не говорилось о том, что человек должен скромно стоять в стороне, когда фарисеи шумят и суетятся, изображая видимость деятельности. К тому же разве H АСА не была гражданской организацией? Она совсем не походила на морскую пехоту. И Гленн решил придерживаться пресвитерианского курса. Он начал заговаривать с вышестоящими, спрашивая, что те думают о решении.

Только не подумайте, что Гленн доказывал, что выбрать нужно именно его, ничего подобного. Он убеждал, что нельзя было делать выбор на основе ограниченной точки зрения. Первый астронавт Америки должен быть не просто летчиком-испытателем, которому поручено определенное задание. Ведь этот человек станет представителем Америки в мировой истории, и его характер следовало рассматривать именно в таком свете. А если первый астронавт не будет отвечать высоким требованиям, то горе не только космической программе, но и всей нации.

Новым директором НАСА, которого Кеннеди назначил вместо Гленнана, стал Джеймс Э. Уэбб, бывший руководитель нефтяной компании и важная политическая фигура в Демократической партии. Уэбб был из той породы, которую так ценили в Вашингтоне: небаллотирующийся политик. Небаллотирующийся политик обычно выглядел как политик, говорил как политик, ходил как политик, любил общаться с политиками, перемигиваться с ними и сокрушенно вздыхать. О таких людях какой-нибудь конгрессмен или сенатор обычно отзывался так: «Он говорит на моем языке». Самые способные из небаллотирующихся политиков, вроде Уэбба, обычно получали высокие посты. Во времена Трумэна Уэбб был директором Бюро по планированию бюджета и помощником госсекретаря. А еще – закадычным другом Линдона Джонсона и сенатора Роберта Керра из Оклахомы, председателя сенатского Комитета по аэрокосмонавтике. Шесть лет Уэбб являлся главой дочерней компании, принадлежавшей нефтяной империи Керра. Он относился к тому сорту людей, которых корпорации, работающие на правительство (например, «Макдоннелл Эйр-крафт» или «Сперри Гироскоп»), любили делать своими директорами. И выглядел Уэбб соответствующе. Щеки у него были такие же пухлые и гладкие, как у Гленнана, а волосы даже еще лучше – волнистые, густые, прядь к пряди, темные, слегка тронутые сединой; зачесывал он их назад, как все серьезные люди. Уэбб идеально подходил для назначения во всевозможные комиссии – вроде муниципальной комиссии по кадрам, где он по большей части и работал с 1959 года. Уэбб был известен как человек, который легко справляется с бюрократическими проблемами. Он увешивал стены своих офисов омерзительными пейзажами, но был далеко не глуп. И как он мог отреагировать на то, что астронавт Гленн недоволен тем, что для первого полета «Меркурия» выбрали астронавта Шепарда? Ведь Гилрут сказал, что он сам принял это решение, основываясь на множестве критериев, большей частью – объективных. Например, Шепард лучше всех управлялся с тренажером. Когда Гилрут рассмотрел все критерии, – а не только результаты голосования равных, – то пришел к выводу, что Шепард должен лететь первым, а Гленн – вторым. Так что нечего ему тут возмущаться. Это даже немного странно. Так или иначе, Уэбб явно не собирался начинать свою работу в НАСА с вмешательства в какую-то непонятную разборку среди семи храбрейших парней Соединенных Штатов. Астронавт Гленн протестует потому, что это его последний шанс стать первым в мире человеком в космосе, – ничего, успокоится.

Тогда, в конце февраля 1961 года, возмущался не один только Гленн. Гилрут наконец-то опубликовал в прессе фамилии тех, кто совершит три первых космических полета: Гленн, Гриссом, Шепард – в алфавитном порядке, – добавив, что еще не принято окончательное решение о том, кто именно из них совершит первый полет через девяносто дней. Вышел «Лайф» с портретами Гленна, Гриссома и Шепарда на обложке и огромной статьей под заглавием «Первые трое». Журналистам все происходящее очень нравилось. Они пытались уговорить НАСА дать первым троим астронавтам название «Золотая команда», а остальным – «Красная команда». Золотая команда и Красная команда! Боже! Да перед прессой открывались просто сказочные возможности.

«Лайф» считался чем-то вроде бюллетеня братства, и заметка о «первых троих» была воспринята Диком Слейтоном, Уолли Ширрой, Скоттом Карпентером и Гордоном Купером как оскорбление. Ведь теперь они были «остальные четверо». Они… остались позади! Это трудно было сформулировать, но с точки зрения летчиков это было равносильно провалу.

«Лайф» старался быть на высоте. Репортеры слетали на Мыс – побеседовать с «первыми тремя», их женами и детьми, и в журнале появилось множество сделанных в Какао-Бич снимков неразлучной семьи астронавтов. Добропорядочный Джентльмен старался изобразить происходящее в подобающем виде. Прежде всего, график поездок астронавтов никак не вязался с представлениями о нормальной семейной жизни. Сказать, что астронавты отправлялись на пикники со своими семьями в одно и то же время, пусть и в разные места, было бы сильным преувеличением. А устроить такой спектакль на Мысе, – что было совершенно невыносимо для жен, – значило совершить грубейшую ошибку. Чтобы собрать на совместное веселье семьи астронавтов, журналистам пришлось бы иметь дело не с Гленнами, Гриссомами и Шепардами, а с кланами Дьякона, Индианца и Ледяного Капитана. А это было непросто даже в самые спокойные времена, а уж тем более сейчас. И тут уж ничего не мог поделать, даже «Лайф» со всеми его возможностями (отнюдь не малыми). Был сделан снимок на целый разворот: «первые трое» с женами и детьми, блистательное племя «первых троих» на пляже Какао-Бич на фоне экспериментальной ракеты (под фотографией имелась сопроводительная надпись), взлетающей на базе в нескольких милях поодаль. На самом деле они смотрелись как три семьи из враждебных друг другу и воюющих между собою частей нашей беспокойной планеты; члены этих семей никогда даже не смотрели на чужаков, пока их не выбросило после кораблекрушения на этот проклятый берег. Они стояли в своих праздничных костюмах и мрачно глядели вдаль, высматривая на горизонте спасательные корабли – желательно три судна под разными флагами.

А что «остальные четверо»? Они, похоже, провалились сквозь трещину в земле.

Гленн продолжал изображать из себя астронавта-дублера и мастера шарад, словно это были роли, на которые его выбрал пресвитерианский Бог. Он отдавался этим ролям «на все сто», пользуясь одним из его же излюбленных выражений. Кроме того, если вдруг (неисповедимы пути Господни) получится так, что Шепард по той или иной причине не сможет совершить первый полет, – Гленн «на все сто» готов был занять его место. К апрелю для «летучих жокеев» вроде Гленна появился спасительный выход – отказаться от личных амбиций и раствориться в самой миссии. Все чувствовали, что проект «Меркурий» стал именно миссией. Могущественный советский «Интеграл» только что запустил на орбиту еще два огромных космических корабля с манекенами космонавтов и собаками на борту, и оба эти полета были успешными с начала и до конца. Космическая гонка набирала обороты. Гилрут рассчитывал послать Шепарда в полет в марте, но Вернер фон Браун настаивал еще на одном, последнем испытании ракеты «Редстоун». Испытание прошло отлично, и теперь все, оглядываясь в прошлое, спрашивали себя, не потеряно ли драгоценное время зря. Полет Шепарда был запланирован на 2 мая, хотя публично пока не сообщалось, что полетит именно он. Игра в шарады продолжалась, и Гленн по-прежнему читал о себе в газетах как о вероятном кандидате. Представители НАСА, толкущиеся вокруг ангара С, предлагали 2 мая привести всех троих – Гленна, Гриссома и Шепарда – в скафандрах на пусковую установку, чтобы страна не знала, кто именно совершает первый полет до тех пор пока астронавт не окажется внутри капсулы. Причина такого решения уже давно была забыта.