Голова оленя качается от малейшего моего усилия, значит, погиб он не так давно. Будет мясо мне, будет и Роске. Конечно же, оставлю немного и воронам. Без их помощи мне этого оленя не найти ни за что.

Прежде всего развожу костер, заваливаю его сучьями, вывернутыми из земли полусгнившими пнями, кусками коры. Затем отрываю от сломленной ветром лиственницы широкую щепку и принимаюсь раскапывать снег вокруг оленя. Костер разгорелся, дышит теплом, так что можно работать в одном свитере. Настроение чудесное. В такие минуты работа прямо кипит в руках, и я нравлюсь сам себе. Все делаю легко и без всяких сомнений. Подправил в яме снежную стенку, сделал удобную полочку, чтоб можно было стать ногой, сгонял к ближней сухостоине и принес большую охапку сучьев. Попутно наметил куст кедрового стланика, ветками которого можно будет прикрыть мясо.

Пока то да се, решил сварить чай, но вытопленная из снега вода не так вкусна, надеваю лыжи и с котелком в руке бегу к Фатуме. Там же, на берегу, подобрал плоский голыш, пригодится точить нож.

Вот уж везет, так везет! Есть у меня одна привычка: как бы занят ни был, а всегда хоть на минуту задержусь у воды. Откуда это у меня — не знаю. Ни отец, ни дед рыбаками не были, а я лишь на воду гляну и уже не оторвусь.

Так и в этот раз. Стою с полным котелком в одной руке и с камнем в другой, гляжу на воду и вдруг замечаю трех хариусов. Выплыли на чистое место, чуть постояли и ушли под лед. Значит, где-то рядом у них зимовальная яма и можно будет порыбачить. А мне-то говорили, что вся рыба скатывается на зиму аж за Скалистые плеса.

Наконец снег отброшен в сторону, яма очищена от веток и олень лежит у моих ног. Это довольно крупная важенка со светлыми до белизны ногами. Несколько отростков на рогах сломлено, на морде застыл сгусток крови. Глаза оленухи открыты. Мне почему-то неприятно смотреть на них, и я накрываю голову животного курткой.

…Домой отправился уже в сумерках. До Лиственничного километра четыре, по готовой лыжне да еще вниз по реке это совсем близко. В рюкзак положил немного мяса и голову оленухи. Рога выглядывают наружу и все время спихивают шапку мне на лоб. Все остальное сложил там же, в яме, и прикрыл сверху ветками стланика. На всякий случай повесил над тайником мою майку. Звери боятся запаха человеческого пота и будут обходить яму стороной.

Прибежал в Лиственничное и сразу же в избушку. Роска по-прежнему лежит в углу, но рыба из будки исчезла. Бросаю туда еще небольшой кусок щуки и осторожно устанавливаю будку на прежнее место. Нужно было бы угостить Роску олениной, но я решил до переселения подержать ее на голодном пайке.

Пока выбирал из печки золу, ходил за дровами, Роска учуяла рыбу, вытащила ее из будки и принялась, есть. Ура! Все отлично. Завтра с утра приделаю к ящику дверцу, чтобы можно было захлопнуть, когда Роска полезет за мясом, и можно переселяться. Главное, чтобы к этому времени не явился Шурига, а то и на самом деле устроит скандал.

Поужинал, забрался в постель, немного поворочался и понял, что уснуть не смогу. Обычно, намаявшись, проваливаюсь в сон, едва коснусь головой подушки, здесь же будто меня подменили. Весь какой-то возбужденный, аж тело зудит. Мысли скачут одна за другой. Думается то о Роске, то об олене, то о Шуриге. Потом вдруг начинаешь перебирать папу, маму, братьев, сестер. Но в то же время мысли какие-то рваные, появляются и исчезают, словно в калейдоскопе. Нет, так нельзя. Зажег лампу, оделся и принялся хозяйничать. Прежде всего растопил баню и натаскал две бочки воды, затем с кастрюлей, в которой лежала нарезанная оленина, в одной руке и с зажженной лампой — в другой отправился к Роске. В кармане три свечи и длинная веревка. Устрою в избушке настоящую иллюминацию, приделаю к ящику дверцу, а потом этой веревкой попытаюсь захлопнуть в нем Роску.

Обычно при моем появлении она забивается в дальний угол, сейчас не стоит возле сетки и, чуть наклонив голову, смотрит на дверь.

— Ну как дела? — спрашиваю ее. — Понимаешь, нужно переселяться. Я там тебе новую квартиру организовал. Да и вообще, что это за жизнь под кроватью? Я бы на твоем месте давно возмутился.

Роска переступила с ноги на ногу и снова замерла, а я, все еще продолжая расхваливать удобства жизни под навесом, отодвигаю ящик и принимаюсь ладить к нему дверцу. Щуки там уже нет. Если бы она так же смело полезла и за олениной. Словно угадывая мою мысль, Роска нетерпеливо рыкнула и царапнула когтями по сетке.

— А, голубушка, так ты оголодала, поэтому-то такая и доверчивая. Да и здоровье тоже, по всему видно, пошло на поправку. Ничего удивительного, что появился и аппетит. Сейчас мы угостим тебя оленинкой, только будь, пожалуйста, умницей.

Роска чуть слышно ворчит и укладывается возле сетки. Я работаю пилой, стучу молотком, Роска лежит в каком-то метре от меня и время от времени рычит, приподнимая при этом верхнюю губу и обнажая острые клыки.

— Ничего, Росочка, можешь оскалиться, я-то все равно тебя не боюсь, тем более что улыбка у человека произошла как раз от такого приема. Встретятся два первобытных человека, неандертальцы или питекантропы, и показывают друг дружке! зубы. Мол, ты не очень-то выступай, прежде посмотри, какие у меня зубы. Цапну так, только держись! Потом, конечно, люди кусаться перестали, но зубы на всякий случай при встрече показывают по-прежнему.

Наконец закрепил дверцу, протянул через скобу бельевую веревку и, установив ящик со спрятанным в него куском оленины на прежнее место, бегу в баню подложить в печку дров.

На улице настоящая оттепель. Даже пахнет по-весеннему. Виноват тальник. У него этих ароматов сколько угодно. Один на мороз, другой на оттепель, третий на осень, четвертый на лето. Сегодня он пахнет весной.

Луна спряталась за облака, но ее свет все же пробивается на укрытую снегом землю и никакой фонарик мне не нужен. Я вижу отсюда даже дорогу до самого поворота.

От Фатумы доносится шум воды. Значит, перекат совсем открылся и завтра, когда отправлюсь за мясом, нужно будет прихватить с собою и удочку. Может, удастся хорошо порыбачить. Интересно, что сейчас делает выдра? Может, сидит где-нибудь у промоины и наблюдает за мной. В тайге одному всегда скучно, а увидишь рядом живую душу — уже и легче. Нужно будет угостить ее щукой. Прикармливать не буду, а просто брошу рыбину на перекате, пусть думает, что плыла и зацепилась за камни. Нам с Роской пока что хватит и оленины.

Подложил дров, проверил, как греется вода, и даже почувствовал приятный озноб от предстоящего купанья. Но рассиживаться некогда. Прикрыл поплотнее дверь и бегом в избушку, мяса в ящике, конечно, нет. Роска спокойно лежит возле сетки, словно она здесь ни при чем. Бросаю кусок побольше, поправляю протянутую к дверце веревку и отступаю за порог. Там затаиваюсь и в приоткрытую дверь наблюдаю за Роской.

Она с минуту лежала без движения, затем поднялась, облизала себе бок и, прихрамывая, направилась к ящику. Чуть постояла у входа, наклонилась и исчезла в нем. Дергаю за веревку и, услышав, как сработала защелка, бегу в избушку. Росомаха рычит, бьется о стенки, но ничего страшного. Ящик изнутри обшит матрацем, поранить себя она не сможет. На всякий случай обвязываю новое Роскино жилище веревкой, затем вытаскиваю его за порог.

В калитку, которую я проделал в загородке, ящик, конечно, не прошел. Пришлось отрывать доски. Потом попробовал установить их на место, но в потемках чуть не отшиб пальцы и решил оставить это занятие до утра. Пусть Роска посидит пока что в ящике. Так она лучше пообвыкнет на новом месте, а то начнет носиться по загородке и разбередит себе рану.

Даже в предбаннике стоит такая жара, что сразу же по спине, побежали струйки пота. В самой же бане даже дышать горячо. Забираюсь на полок, но долго выдержать не могу. Хватаю ковшик, сую его в бочку с холодной водой и обнаруживаю, что она пустая. Косари пробили в дне дырку, чтобы сливать остатки воды, я поленился проверить заглушку, и теперь вся вода ушла в камни.