Млынский, прикрывшись ладонью от света, пытался разглядеть, кто вошел.

    — Ерофеич, ты?

    — Да нет, бери выше, товарищ командир Особого отряда! — ответил человек в заснеженном полушубке, в белой от снега шапке и с саблей на боку.

    Млынский сразу пошел навстречу.

    — Николай Васильевич! Какими судьбами?

    — Тревожными, брат…

    Они обнялись.

    — Снимай-ка полушубок… Прошу любить и жаловать, — обратился Млынский к остальным командирам, — товарищ Семиренко…

    — А мы знакомы, — сказал Семиренко, пожимая руки Алиеву и Хвату. — Здравствуй, комиссар… А ты теперь, Хват, начальник штаба?

    — Так точно, товарищ секретарь обкома, — доложил по-военному Хват.

    — Ну вот, прошу позаботиться о моих людях. Добро?

    — Есть! — Хват посмотрел на Млынского, который кивнул одобрительно, надел шапку и вышел.

    — И скажи Ерофеичу — чаю! — крикнул вдогонку Хвату Млынский.

    — Чаю — и сразу к делу, — сказал Семиренко, садясь к столу. — Вчера в двадцать два часа авиацией был разрушен Рындинский мост…

    — Мы знаем, — сказал Алиев.

    — За сутки на разъездах с обеих сторон скопилось много эшелонов с боеприпасами, горючим, продовольствием и один с амуницией, теплыми вещами для фрицев…

    — В два пятнадцать на западный берег прибыл еще один эшелон с танками, — заметил Млынский.

    — Ишь, чертов сын, все уже знает, — улыбнулся Семиренко. — Так вот, с востока вечером подошел поезд с людьми, которых везут на работы в Германию, поэтому летчики не смогли закончить свою работу…

    — А мы и мозгуем тут, как им помочь, — сказал Алиев.

    — Давайте, хлопчики, вместе, — сказал Семиренко. — Вы и отряд «Россия» нажмем с двух сторон!.. Ну вот и твой Ерофеич с чаем…

    В сторожку вместе с паром вошел пожилой боец с самоваром, ворча под нос:

    — Вам надо какой самовар? Трехведерный. А этот недомерок — двадцать раз кипятить. Говоришь, говоришь — все без толку…

    — С наступающим Новым годом тебя, Ерофеич! — с веселой улыбкой сказал Семиренко.

    В вагоне первого класса штурмбанфюрер Занге не спал. Откинув голову на спинку сиденья, он слушал, как хлестала метель по тонким стенкам вагона. К тому же кто-то пьяно шумел в соседнем купе. Щелкнув портсигаром, штурмбанфюрер достал сигарету. Лежавший на соседней полке пожилой полковник грузно заворочался и сказал брезгливо:

    — Не курите в купе, пожалуйста, господин штурмбанфюрер.

    Занге молча поднялся и вышел.

    Коридор был слабо освещен дежурными лампочками. Поезд едва тащился.

    Занге закурил сигарету. Взгляд его невольно притягивала полуоткрытая дверь соседнего купе. На столике в купе стояла длинная бутылка шредеровской водки, наполовину пустая, раскрытые консервные банки.

    Подполковник в расстегнутом кителе, с красным от возбуждения и водки лицом стучал кулаком по колену своего собеседника, который сидел напротив него и не виден был Занге из коридора.

    — Нужно фактам смотреть в лицо, — жарко дыша, говорил подполковник. — Два первых раунда в этой войне мы проиграли! Вы разбираетесь в боксе? Мы проиграли два раунда по очкам! Третий, черт возьми, мы обязаны выиграть! Только нокаутом!.. Мы уничтожим противника либо погибнем. Другого выхода нет!.. Выпьем за нокаут в наступающем сорок четвертом году!

    Подполковник потянулся к бутылке, но она неожиданно ускользнула от него, повалившись от резкого толчка: это поезд судорожно дернулся и остановился. Отъехала в сторону дверь купе, и сидевшие в нем увидели в коридоре фигуру эсэсовца.

    Подполковник все же подхватил бутылку, из которой вытекала водка, плеснул в свой стаканчик и, залпом выпив, поднялся.

    — Я посмотрю, что случилось.. — Он прошел мимо Занге, с пьяной бравадой заглянув ему прямо в глаза, и вышел в тамбур…

    — Фридрих, куда вы? — крикнул кто-то вслед ему из купе.

    Подполковник отмахнулся, шагнул на площадку вагона и распахнул наружную дверь. Ветер мокрым снегом хлестнул ему в лицо. Но он спустился вниз и сразу же провалился по колено в снег.

    Мутными пятнами белели прожекторы на вышках вокруг разъезда. Тяжелые пулеметы ритмично и глухо стучали: «ду-ду-ду-ду-ду». Это часовые стреляли с вышек в темноту так, на всякий случай, чтобы не было страшно.

    Подполковник с пьяным упорством, увязая в снегу, шагнул от вагона и… тотчас пропал, будто белые черти закружили его и унесли.

    Метель усиливалась. Буквально в двух-трех шагах ничего уже не было видно. Вагоны заносило снегом. Паровозы бесполезно пыхтели на месте.

    У теплушек с окнами, затянутыми колючей проволокой, рвались с поводков овчарки, бешено лая в тревожную вьюжную ночь.

    Горбились под брезентом танки на платформах. И их заносило снегом…

    На опушке леса, откуда прожекторы разъезда казались едва различимыми пятнышками, командир взвода разведки, широкоплечий, в белом маскхалате, обвешанный по поясу гранатами лейтенант Горшков заканчивал доклад командиру отряда майору Млынскому:

    — Только что подкатил состав из классных вагонов, с офицерьем. Самое время врезать им поздравленьице с Новым годом, товарищ майор! С фейерверком!..

    Млынский улыбнулся, разведчик ему нравился.

    — Бондаренко, Бейсамбаев! — позвал майор.

    Из тьмы возникли командиры рот. На полушубках и шапках — снег, видно, долго ждали, когда позовут на дело.

    — Пойдете на левый берег, — сказал майор. — Ваши роты помогут партизанам отряда «Россия».

    — Есть! — ответил Бейсамбаев.

    — Поезд с рабочими захватить первым ударом, — продолжал майор. — Людей из вагонов вывести — и немедленно в лес, а до этого эшелоны с боеприпасами не трогать!

    — Ясно! — сказал Бондаренко.

    — Чтоб не было паники, часовых снять без шума… добавил секретарь обкома Семиренко.

    — Правильно, — согласился Млынский. — По вашему сигналу и мы начнем.

    — Я с ними пойду, а, Иван Петрович? — сказал Алиев.

    — Вот это отличное подкрепление! — не дав ответить майору, хлопнул по плечу Алиева секретарь обкома. И доверительно — Бондаренко и Хвату: — Хлопчики, у меня до вас просьба: не сожгите вагоны с теплой одеждой. Она ж наша, у людей прямо с плеч на морозе снимали, сучьи дети…

    Млынский протянул Алиеву руку.

    — Счастливо… Зину с собой возьми… И санитаров побольше…

    — А вы с кем останетесь? — сердито спросила Зина, появившись из-за спин командиров.

    — Там могут быть дети, — сказал майор. Посмотрел на часы. — Через час жду сигнала.

    В холодных вагонах узницы жались друг к другу, пытаясь согреться. От холода и голода Ирина Петровна, как большинство, была в каком-то полуобморочном состоянии. Неожиданно что-то заставило ее вздрогнуть и открыть глаза. Что это было — звук или предчувствие каких-то событий, она не успела понять…

    Белые сугробы шелохнулись и ожили. Разведчики лейтенанта Горшкова бесшумно убирали часовых.

    Рванулась овчарка — и Сашка Полищук, сбитый с ног, покатился под откос…

    Алиев и Семиренко откатили двери одного из вагонов.

    — Не бойтесь, — сказал Алиев. — Мы бойцы Красной Армии. Выходите!.. Ах, девушки, своих не узнали? — сверкнул белозубой улыбкой. — А ну побыстрее!

    Они раскрывали двери у следующего вагона. Из первого женщины уже выпрыгивали на снег.

    — Туда, по цепочке к лесу! — говорили подбежавшие, бойцы, принимая их из вагонов.

    — Больные есть? Раненые? — спрашивала Зина.

    Женщины плакали, обнимая освободителей…

    А в другом конце эшелона шла еще рукопашная схватка. Дрались разведчики и охрана — молча, со смертельной яростью. Грохнул чей-то случайный выстрел. К эшелону сразу же метнулись прожекторы с вышек, вырывая из темноты разбегающихся людей. Ударили пулеметы по вагонам, кроша в щепы деревянную обшивку…

    Ирина Петровна упала на пол. Рядом — девушка с залитым кровью лицом… Мертвая.